Подобед Елена

Внук приехал часам к трем пополудни, выжатый насухо серостью постных будней и тщетными потугами соответствовать идеалу рафинированной супруги.

Лизавета Германовна, стриженная под машинку и разодетая в пиленый прикид с брендовыми лейблами из соседнего секонд-хенда и самострочные фенечки, радостно бросилась ему на шею, повисла, болтая тощими ножонками в сабо — тяжеленных шузах, не знающих сносу, и заверещала сипато:

— Клево! Ай, клево! Прихилял чувачок мой Жоржик! Бирло привез! Не смурись - оттянемся, дринканем, покайфуем! Как там бэйбик твой? Все музон лабает? А чувиха все финги гнет да лажу впаривает лохам?

— Все ништяк, ба!

Жорка, снисходительно улыбаясь бабкиным чудачествам и нисколько не тяготясь своей ношей, разулся и прошел на кухоньку. Достал из заплечного мешочка гостинцы. И зажглась плита, и откупорился виски, и загрузилась Лизаветина морозилка ее любимым айскримом. И они принялись готовить вместе, как в старые добрые времена. И непременно под кайфовый музон. А потом плотно поужинали здоровенными, щедро сдобренными острым соусом, отбивными на ребрышках, от которых бабка Лиза сперва отнекивалась, ссылаясь на свое вегетарианство, и разве только за компанию… и только руками. А потом хищно вонзила в сочное мягкое мясо свой единственный зуб и долго, с наслаждением перетирала голыми десенками, и гоняла от одной разрумянившейся алкоголем щечки к другой. Германовна шутила, что в пещерные времена все чуваки и чувихи так бирляли — вилок и ножей там не было, да и зубов тоже. При этом она сладко причмокивала косточкой и топила в густой сети смеющихся морщинок свои незабудковые глазки.

— Ба, а почему ты опять без протезов? Я ли тебе не башляю?

— Башляешь, ой как башляешь, чувачок — самые клевые пробашлял. Но опять где-то ныкаются. Уж я шкуляла, шкуляла... Да в них и не покиряешь — отклеиваются.

Потом бабка и внук набились пломбиром с вареньем и надулись кока-колой под видео чумового концерта Вайт Снейк. А под самый последний и самый улетный песняк Лизавета принялась приплясывать, щелкая пальцами и подпевая: «Аинт но лоф ин зе хеат оф зе сити…».  И… размечталась о косячке. Но этого у них не водилось, нет, никогда!

Зато наступил черед внука угощаться скромными  дарами из бабкиной аптечки. Перегруженный запретными в его обыденности излишествами, гипотоник и язвенник, Жорка забулькал пилюли энерджайзером, врубил музон по громче и лег на ковер в маленькой гостиной, ожидая момента, когда котелок станет чужим и отъедет…
Германовна заботливо прикрыла Жоржика старым шотландским «плесником» и поностальгировала с минуту, вспомнив те далекие времена, когда в их скромном доме появилась эта нулевая фирмА. Лизавета купила ее у случайного пропойцы за совершенно смешные башли. Внуку тогда было всего три года и незнакомое слово «плед» он переиначил по-своему. 

Жоржик заворочался, сладко потянулся под мягкой попонкой и, вторя бабкиным мыслям, прошептал, как в детстве:

— «Плесничек» мой хороший... Спасибо, ба...

Прослезившись от умиления, бабка Лиза сунула под башку «бейбику» думочку и закричала в самое ухо:

— Поди посурляй, поверзай, чувачок хипповенький, а то друшлять будет не в кайф!

Солнечный регги незаметно перетек в соул и блюз, а затем в рок, который, подобно приближающемуся локомотиву, все набирал и набирал децибеллы, пока не начали звенеть оконные стекла и истерично, на грани взрыва, петь бокалы в серванте, и сердце сорвалось в галоп. Попурри было продумано и составлено внуком так, чтобы Лизавета отключилась до хеви-метал.

Музыкальные вкусы у них все-таки разнились, и чтобы не портить настроение ни себе, ни внучонку, она удалилась из комнаты с первыми же  звуками, прибралась на кухне, потом прошмыгнула  в прихожую и приоткрывала входную дверь. Уже в спаленке приняла двойную дозу снотворного. Затем надела застиранную до ветоши любимую пижамку с портретом Джимми Моррисона. Полила цветочки на окне — молодую поросль «Мариванны».  И то, сколько можно химией-то себя гробить? Задумалась, а будет ли толк от всходов? И тут же себя успокоила: да он уже есть, толк-то,  коли есть забота — полить, прорыхлить, прополоть. Землю-то брала с газона, а он засеянный был. Ох, и смешная там трава — словно хайр на лысине…

А конопелька — это ж память по дочери, по Анжелке безбашенной. Это ж она приперла на флет кулек да и заныкала. А лет через десять шкафчик подвесной на кухне сорвался и упал. Все в нем переколотилось, да жалеть не о чем. У Лизы с роду ничего дороже внука не было.
Так вот и выпал из-за шкафчика сверток, а из него «травка» посыпалась. И такая лажовая — вся в палках да семенах. В косяк пихать — стреляет, как петарда. Того гляди, без шнобеля останешься. Ну баба Лиза «траву», от греха подальше, в унитаз спустила, но семена из нее выбрала и припрятала.  Да и забыла про них… И тут взялась за генеральную уборку. Гот ты мой джинсовенький, Мариванна!
Из горстки только три зернышка  и проросли. А вот пишут, что в Америке и в Европах старикам прописывают это от маразма и от болей, и в аптеках по рецептам продают…

Погладила растеньица руками: 

— Анжелка, доченька…

Баба Лиза легла в кроватку, свернулась щуплым зародышем под пэчворком собственного изготовления, вдохнула в себя заключительные  аккорды «Джулай монинг» от Юрай Хипп, и  задрушляла аж до утра понедельника… 

А часам к двум пополуночи пришел участковый, капитан Копейкин, которого измученные соседи вызывали каждую ночь с субботы на воскресенье, благо, и внучок Жорка навещал бабушку только раз в неделю. Будить странных обитателей малогабаритки Копе     йкин не стал. Просто выключил в гостиной допотопный музыкальный центр с огромными, похожими на гробы, фанерными колонками. На кухне докушал теплое мяско со сковородочки, заботливо укутанное для него старухой  в большое махровое полотенце. Забрал со стола шутливо смусоленную в трубочку стодолларовую банкноту — те самые башли, которые наивный Жорка каждую неделю вручал Лизавете и, сунув во внутренний карман куртки ополовиненную бутылку «Джонни Уокера», удалился, плотно закрыв за собою дверь.

Капитан Копейкин давно был в курсе, что в остальное время внук бабы Лизы, Георгий Эдуардович Концевич, 1976 года рождения, был скромным и положительным во всех отношениях семьянином. А работал он консультатом-переводчиком в клинике собственной жены, известного натуртерапевта Инги Олеговны Концевич (в девичестве Хайловой), и отцом семиклассника Германа Георгиевича Концевича — отличника и подающего большие надежды пианиста. Там, где маялся Жорка всю неделю, слушали только Шнитке и Пиндерецкого, были строгими сыроедами и трезвенниками, а колес не принимали вовсе, предпочитая всему уринотерапию.

В принципе, участкового и вызывать-то уже не нужно было. Он сам подъезжал к 23.00. Ставил машину у подъезда и с упоением погружался в убойный музон, поскольку дома ему разрешалось слушать подобное только через наушники.

***

Лизавета Германовна не просто любит Гошкины наезды — она ими живет: хоть раз в неделю можно, забыв об одинокой старости, вести себя так, как требует неугомонная душа. Анжелика-безотцовщина, которую сама баба Лиза нахипповала лет в шестнадцать, пошла дальше матери и, скинув на нее Жорку, совсем крошечным, утекла безвозвратно.

По слухам, осела она где-то на Копенгагене и все у нее ништяк.

Тогда, после бегства дочери, Лизавета будто очнулась : из комунны ушла, с «дурью»  завязала, и хипповать открыто бросила. Кормились тем, что шила да вязала людям. И вырастила внука, и образование ему дала, чтобы было все, как у пиплов цивильных.

— Жива Анжелка! — утешает себя Германовна. Да и Жоржик —  такой клевый чувачок! Вот только гирла у него фуфловая, и если бы не Герочка, внук давно бы уже вернулся к своей грандмазе… Да-да! А срок придет, и Герка прабабушку захочет повидать. И даже слабает для нее свой нехилый музончик! Вот это будет туса!

Только дожить бы…

Дверь, понятное дело, Лизавета открытой держит исключительно для участкового. Грабителей бывшая хиппушка не боится — брать-то у нее нечего, а на таблетки всегда в поликлинике новый рецепт выпишут.  Да и подъезд на кодовом замке, а соседи все сплошь обеспеченные, тихие и порядочные, вот как у Жоржика дома…

И все ее жалеют, мол, бедная, мается с этим уродом-рокером, да хорошо хоть, не каждый день…

Эх, вы годы молодые, Роллинг Стоунз, Дорс, Битлы…

03.09.2013
________________________________________________________

ПИЛЕНЫЙ ПРИКИД — потертая одежда.

ЛЭЙБЛ — от англ. label «ярлык»:
1. фирменный знак на джинсах,
пример: «трузера c лэйбэлoм».
2. фирменный знак вообще (как правило, на одежде).

ШУЗЫ — от англ. shoes «обувь». 

КЛЕВО — (общ.;нач.70) - хорошо, здорово.
'Клево мы вчера дринканули.'
КЛЕВОТА (общ.; нач.70) = КЛЕВЯК.
КЛЕВЯК [ Sg.t. ] (общ.) —
1. что-либо хорошее, отличное.
2. (экспр.) отлично) здорово!

ЧУВАК — синоним слова «парень». Возможно как обращение и как название вместо имени.
Слово вошло в обиход в молодёжной среде начиная с 1960-х годов в период роста молодежной субкультуры «битников».

ХИЛЯТЬ — иди, приходить.

БИРЛО — еда и выпивка.

СМУРИТЬ — грустить.

ОТТЯНУТЬСЯ — приятно провести время.

ДРИНК — от англ. drink «выпивка» .

КАЙФ — от араб. ???‎‎ — «удовольствие, наслаждение».

НУЛЕВАЯ ФИРМÁ —- новая фирменная вещь.

БЕЙБИК — от англ. baby «ребенок».

ЛАБАТЬ — исполнять, играть на музыкальном инструменте.

ФИНГИ — от англ. fingers — «пальцы».

ЛАЖА — обман, ложь, плутовство, надувательство, мошенничество.

ЛОХ — наивный, глупый, доверчивый.

НИШТЯК — хорошая, приятная вещь.

БАШЛИ — деньги.

НЫКАТЬ — прятать.

ШКУЛЯТЬ — искать.

ПОСУРЛЯТЬ, ПОВЕРЗАТЬ — сходить до ветру по-маленькому и по-большому.

ДРУШЛЯТЬ —- спать.

ХАЙР — от англ. hair «волосы».

ПИПЛ — от англ. people  «люди».

ГИРЛА — от англ. girl «девушка».

ФЛЕТ — от англ. flat  — «квартира, вписка».

ЛАБАТЬ —  исполнять, играть на музыкальном инструменте.  
 
«July Morning» — песня группы Uriah Heep
http://www.youtube.com/watch?v=D_H3IR6XBRI 
 
«Ain't No Love In The Heart Of The City» — Песня группы White Snake
http://www.youtube.com/watch?v=ZJdGA1F9U4o 



Источники:

1. Ф.И. Рожанский «СЛЕНГ ХИППИ», СПб. - Париж, 1992.
http://www.philology.ru/linguistics2/rozhansky-92.htm
2. Современный толковый словарь русского языка Ефремовой
https://dic.academic.ru/contents.nsf/efremova/