Зеро Инкогнито

Некоторые думают, что одиночество – это чашка холодного кофе на пустой кухне.
 
Для других это мерцающий экран телевизора в то время, когда смотреть уже нечего.

Строка «Новых писем нет» в углу монитора.

Или тюремная стена, испещренная нецензурными и ужасными в своей правоте надписями.

Но Виктор знал, что такое настоящее одиночество. Теперь знал.

Это пустота. Черная, неподвижная. Наполненная миллиардами звезд, но все же пустота.

Одиночество – это корабль, стальной гигант, напичканный разнообразной аппаратурой, которая временами тикает, пищит, стрекочет и издает еще пару десятков характерных звуков. Она даже умеет говорить с тобой голосом «Леди»: «Рада видеть вас, капитан. Все приборы работают в штатном режиме. Уровень кислорода…». Но даже тогда ты понимаешь со всей отчетливостью, что один – абсолютно – и все эти железки не только не помогут тебе, но и…

 Виктору не хотелось развивать мысль дальше. Он помнил, как впервые после эвакуации своего экипажа спустился в грузовой отсек. Один. Там царила тишина, изредка прерываемая работой датчиков давления и кислорода. Но от этого становилось особенно страшно. Виктор физически ощутил волну ужаса, плещущуюся где-то в районе колен и поспешил вернуться в рубку. Пока еще мог.

В рубке было немного полегче. Совсем немного. Привычное капитанское кресло с привычными вмятинами и выступами, давно продавленными его крупной фигурой, создавало впечатление некого подобия уюта. Особенно если постараться не смотреть по сторонам на пустующие места остальных членов его экипажа.

Казалось, время тут застыло. Не совсем, но течет оно так тягуче медленно, что это сводит с ума. Движение в космосе, сколь быстрым оно бы ни было, и так практически незаметно. Не те масштабы. То, что на Земле показалось бы нереально скоростным, во Вселенной представляется не более чем поворотом головы черепахи. Все относительно.
Виктор невольно улыбнулся, вспомнив любимую фразу своего учителя, мистера Мариани.

Но Виктор знал, что корабль не движется. Он застыл, потому что они бросили якорь. И еще потому, что лететь дальше не было возможности. Их генератор практически умер во время непродуманно быстрого старта с Эскудо.

Это была его вина. В большей мере его. Потому что Виктора в какой-то момент обуял страх, а страх – всегда наихудший советник. Но в ужасе была его команда, и отчасти потому капитан решился стартовать тогда. Со своим страхом он бы еще справился. Наверное.

Стекло главного иллюминатора казалось чуть мутноватым, будто запотевшим. Впереди призывно горел бледно-зеленый огонек Альтаира, словно зеленый свет светофора. Виктор подмигнул ему и подумал: «Извини, брат. Не сегодня. Видишь, движок что-то барахлит». А, может быть, он сказал это вслух. Не имело значения. Когда ты один в космосе на жестянке, не способной двигаться дальше, вообще мало что имеет значение.

Они прибыли на Эскудо два месяца назад. Беспилотник сделал интересные снимки, которые следовало бы проверить. Экспедиция доктора Хватова вытянула счастливый билет – они получили разрешение отправиться на Эскудо с научно-исследовательской миссией. И, что важнее всего, компания «Глобал» полностью просубсидировала эту миссию, что в последнее время случалось нечасто. Но и находка, что и говорить, была наиважнейшая – вода. Вода, во чреве которой могла зародиться жизнь, как это произошло на Земле.

Посадка прошла на удивление гладко. На Эскудо сложно было приземлиться неудачно: почти на всей поверхности планеты был ровный ландшафт. Сизая невысокая растительность, кое-где переметенная песчаными дюнами, навевала мысль о пустынных монгольских степях. Кирпично-красное чужое солнце, столь же яркое, как на земле, но гораздо менее теплое, казалось, взирало на чужестранцев равнодушно и слепо. Впрочем, тогда они тоже были слепы…

Работа продолжалась три месяца. Тысячи проб воды, земли и растительности… Хватов напоминал им ребенка, восхищенного своей новой игрушкой. Каждая песчинка, каждый камешек заслуживал самого пристального его внимания – и самого искреннего восхищения. Они не понимали, что его так восхищает.

        Потом, после происшествия, поддавшись панике, взяв экстренный старт с Эскудо, они оказались в космосе – десять человек без возможности вернуться на своем корабле на Землю, без надежды послать сигнал бедствия… Они должны были надеяться только на себя и на эвакуационный челнок, который мог вернуть их на Землю. Он вместил бы всех. Но, согласно протоколу, кто-то должен был остаться. Корабль – ценная собственность «Глобал». Кто-то должен был остаться на нем, чтобы дождаться сигнала с Земли о высылке помощи, ведь поврежденная аппаратура не могла испускать сигнал, но все еще могла принимать его. А затем этот человек со спокойной совестью ляжет в капсулу и заснет на много-много месяцев, ожидая спасения.

Они хотели тянуть жребий. Может быть, это было бы по-честному. Но Виктор приказал им всем покинуть корабль. Потому что это было правильно. Капитан покидает корабль последним. Или не покидает его вовсе.

Он помнил страшные глаза Митчелла и губы Хватова, беззвучно шепчущие: «Не надо». Но он не мог по-другому, и они это знали. Тем более, в свете подозрения о том, что за ним никто не вернется. Что «Глобал» предпочтет потерять один корабль, нежели тратить огромные средства на организацию спасательной операции. Особенно в свете этого подозрения. Теперь со времени отлета челнока прошло уже одиннадцать месяцев. Долгих. Одиноких. Безысходных.

На самом деле, выход существовал, и он был не таким уж сложным. Да что там – проще некуда. Открыть люк и выйти. Просто открыть люк. Больше ничего не понадобится. Миг ужаса, возможно, боли – и все кончено. Только Виктору отчего-то это казалось невозможным. Нереальным. Неосуществимым.

И все же иногда такие мысли приходили к нему в голову. Одиночество вообще оставляет много времени для раздумий. А одиночество в космосе – это его квинтэссенция. Виктор вспомнил, как однажды родители наказали его и заперли в комнате на весь день. Как же он был тогда несчастен, зол и испуган! Всего-то один день… Все познается в сравнении. Виктор невольно снова вспомнил профессора Мариани.

Они встретились впервые в марте 2087, в самый разгар семестра, когда в сегменте преподавателей и студентов редко происходят перемены. Тем не менее, в то утро в аудиторию вошел не доктор Фрост, со своей шаркающей походкой и старомодной фетровой шляпой, которую он никогда не надевал, но зачем-то всегда носил в руке. Нет. Дверь распахнулась, и показался невысокий энергичный человек средних лет, чем-то напоминающий итальянца. Никаких фетровых шляп. Сочетание строгого костюма и яркой, небрежно расстегнутой на вороте рубашки.

Он остановился резко посреди прохода, развернулся и с улыбкой посмотрел на них, застывших в удивлении.
– Бьюсь об заклад, что вы не ожидали. Тем лучше.
Положив портфель на преподавательский стол, новичок не стал доставать оттуда листы с отпечатанной лекцией. Вместо этого он подошел к окну и открыл форточку.
– Пора впустить сюда немного свежего воздуха. Воздуха перемен. Кто-нибудь из вас любит историю? Я нет. Это наука прошлого. Мне больше по душе астрономия. И фантастика. Это не наука вовсе, возразите вы мне, и будете правы. Но если изучить все варианты будущего, что предлагают нам писатели, уж какой-нибудь наверняка сбудется. Хотя бы по теории вероятности. Вам известно, что такое теория вероятности?

Он взял их тепленькими. Виктор впервые видел такого человека, как доктор Мариани. Столь увлеченного будущим, космосом и столь мечтающего о нем. «Вы когда-нибудь замечали, – спрашивал он их, – что писатели-фантасты чаще всего затрагивают тему космоса? Потому что именно он – наше будущее». Казалось, глаза профессора, порой устремленные куда-то вдаль, видят перед собою мириады звезд, а не ряды студентов. Его словно не заботило ничто земное: ни как к нему относятся, ни как он выглядит, ни то, слушают ли они его.

Мариани невозможно было не слушать. Он объяснял физику с помощью стихов и песен, загадок и психологических опытов. А его ровный бархатистый голос завораживал точно так же, как и те удивительные вещи, которые он им говорил.

Виктор особенно запомнил историю, рассказанную профессором на одном из первых занятий. На доске своим размашистым летящим почерком Мариани написал тему: «Теория относительности». Они уже приготовились услышать из его уст знакомые фамилии гениев, взять того же Эйнштейна, но профессор долго молчал, по обыкновению глядя в окно. А потом начал лекцию совершенно невероятно:
– Она очень боялась. Свернувшись калачиком в пещере, она буквально дрожала от страха всем своим длинным худым тельцем. А вокруг раздавались пугающие звуки. Скрежет металла о камни. Нос ее, чувствительный, с благородными изгибами, страдальчески сморщился от обилия посторонних запахов. Пахло чем-то резким, чужеродным. Опасным. Она не хотела покидать своего убежища, но звуки были все ближе, все ужаснее, и ей пришлось выйти, чтобы оценить обстановку и при возможности спастись бегством. Поэтому она медленно поползла навстречу запаху, недовольно и тоскливо урча.

Их посадку сложно было назвать удачной. Челнок с разбегу врезался с скалу и задымился. Чертова планета! Одни скалы да камни. И какого дьявола они тут забыли… Пахло дымом и пролитым топливом. Они выбрались из челнока, раздраженно осматриваясь и поправляя на головах защитные шлемы. Откуда-то послышался странный гортанный звук, заставивший их остановиться и сбиться в кучу, подобно стаду зубров. А через пару минут дым рассеялся, и они увидели чудовище. Оно лезло прямо на них из какой-то дыры в скале, невероятно длинное, словно змея, но в миллионы раз крупнее. Сизо-зеленое, покрытое не то чешуей, не то костяными пластинами, с острым хребтом, торчавшим вверх неровными зазубринами. Страшная пасть то и дело раскрывалась, издавая то ли рык, то ли шипение. Огромные зубы, поблескивающие на солнце, неожиданно клацнули, и тогда они не выдержали. Открыли стрельбу.

Мариани замолк, с улыбкой глядя на свою аудиторию. Они тоже молчали. Было так тихо, что казалось слышным дыхание каждого. Они ждали, когда он продолжит рассказ. Но профессор сказал:
– У этой истории нет конца. Я сам придумал ее только что, чтобы проиллюстрировать вам основу нашей сегодняшней теории. Для кого-то вы друг. Для кого-то – страшный зверь. Все относительно.

Виктору, вопреки мнению многие его сокурсников, Мариани не казался странным, напротив, наиболее понятным из всех людей, что окружали его.

Возможно, дело было во взаимной человеческой симпатии. Виктор не знал, кого видит профессор, глядя на него, может быть, себя в молодости, однако его слова, сказанные невзначай, в почти пустой аудитории, он запомнил на всю жизнь:
– Однажды придет великий день, Буковски, – сказал ему Мариани, собирая свой портфель и, по обыкновению, с таинственной улыбкой глядя куда-то вдаль. – Человек сможет проникнуть в самые тайные уголки Вселенной и, возможно, разгадать хотя бы малую толику ее загадок. И это будут такие люди, как вы, Виктор.
Именно эти слова заставили Виктора летать.

Он увидел космос не раз. Имея к сорока пяти годам несколько десятков полетов и звание капитана, Виктор Буковски все так же, как и в двадцать, жаждал найти во Вселенной что-то стоящее. Для себя. И для профессора Мариани.

Они не виделись много лет. Иногда Виктору приходила в голову мысль попытаться отыскать следы мистера Мариани. Но он все медлил. Не решался. Наверное, потому что не был уверен в том, что профессор еще жив. Но более всего – он не знал, какие доказательства предъявить своему наставнику.

Эскудо была хорошей возможностью. Но они потеряли ее. Он потерял.

Это они назвали ее так. Древняя итальянская монета, «маленький щит». Она и правда напоминала издалека бледно-рыжую монету, испещренную множеством тайных знаков, которые разгадывай всю жизнь – не разгадаешь.

Они все боялись Эскудо с самого начала. И чем дальше, тем больше. Этому страху было одновременно легко и трудно найти объяснение. Эскудо оказалась пригодной для существования человека. Притяжение меньше земного делало их тела и технику легче. Легкие быстро приспособились к обилию озона, и уже через пару недель они сняли свои маски. Воздух был суховат, однако с этим вполне справлялись персональные увлажнители, крепящиеся на ворот.

И все же было в Эскудо что-то пугающее. Они надеялись встретить инопланетную жизнь, пусть не разумную, но хотя бы приближенную к этому. Но на ней не было никого, кроме них. Эскудо казалась равнодушной к человеку.

Нудное тиканье «Леди» заставило Виктора открыть глаза. Впереди маячила все та же темнота, подмигивающая ему далекими фонариками звезд.
 – Что случилось, «Леди»?
 – Проблема, капитан. Антенна-передатчик вышла из строя.
Виктор выпрямился в кресле, ожесточенно потирая глаза.
Это было плохо, очень плохо. Если антенна не работает, он не сможет засечь сигнал спасателей.
– Что, черт возьми, случилось?
– Капитан, вам следует немедленно приступить к починке.

Он слишком долго облачался в скафандр. Слишком долго спускался в отсек. Слишком долго возился со страховкой. И еще дольше рука его просто лежала на рычаге, открывающем шлюз.

Космос встретил Виктора тишиной. Она была как вата, обволакивающая все его существо и забивающаяся в уши. На мгновение стало невыносимо тяжело дышать, но он знал, что следует подождать несколько секунд, и все придет в норму. Медленно перебирая руками, он пополз по гладкому корпусу своего корабля к антенне.

Самые худшие ожидания не сбылись. Всего лишь отошел контакт, однако и эта малость заставила Виктора провозиться не менее полутора часов. В космосе все делается слишком медленно…

Наконец, Виктор оторвал взгляд от антенны. Вокруг была звездная пустота. Она призывно мерцала, словно обещая ему что-то, и Виктор поневоле ощущал, как космос всасывает его в себя, заставляя отказаться от мыслей, чувств, страхов, желаний. Мрак оплетал его паутиной, отдавался звоном в ушах. Сейчас казалось самым естественным разорвать связь с кораблем и отправиться в свободный полет. «Как будто я умираю», –промелькнула мысль. Он посмотрел на свою руку в скафандре, сжимавшую трос. Так просто щелкнуть карабином и навсегда отпустить себя на волю…
«И это будут такие люди, как вы, Виктор,» – голос профессора из прошлого разорвал тишину в голове Буковски. Он вздрогнул и, нервно перебирая руками, заспешил обратно к шлюзу.

Рубка встретила его ласковым светом и какими-то совсем домашними запахами. «Леди» похвалила его за оперативную работу и, подмигнул голубым огоньком, выключилась.

Виктор с наслаждением растянулся в кресле. Все-таки Мариани был чертовски прав со своей теорией относительности. Как же хорошо вернуться внутрь! Как здорово вновь оказаться в этом кресле, и даже мерцающий впереди Альтаир казался родным. Ах, если бы не их аварийный старт…

Первая буря Эскудо настигла их в конце третьего месяца работы, когда Хватов изучил наземную часть планеты и замахнулся на подземную. Для этих целей у них на корабле был мощный бур, мирно дожидающийся своего часа. И вот он настал. Полдня страшный рокот сотрясал равнину, полдня стальной стержень с силой пробивался вглубь почвы, чтобы затем люди смогли больше узнать о скрывающихся в ней тайнах.

Наконец, техника смолкла. Немного оглушенные, они и сами не сразу заметили, как тихо вокруг. Даже легкий ветерок прекратился. Эскудо словно замерла, все еще переживая их наглое вторжение в ее недра.

А затем пришла буря. Она показалась сперва желтым облачком на горизонте, постепенно приближающимся и разрастающимся. А потом на них, спешно укрывшихся в корабле, обрушился дождь, сотканный из песка и пыли. Все стало пепельно-серым, за стенами корабля что-то ухало, как будто сама Эскудо стучалась к ним, требуя впустить.

Конечно, сперва они не придали этому значения. Пока буря не повторилась снова и снова, в те же дни, как они включали бур.

Последняя была самая ужасная. Не просто ураган, Армагеддон. Не ветер, а шторм, не песок, а камни, глыбы, грозящие пробить крепкую обшивку их корабля. Они потеряли видимость, ощущение времени. Казалось, это длится целую вечность. Эскудо закидывала их камнями, как будто они были грешниками, и грозила разбить до крови.

И тогда они по-настоящему испугались. Так, что воспользовались аварийным пуском системы. Нужно было помедлить, дождаться полного включения автоматики… Да только Эскудо не давала им такой возможности. «Улетайте, или будете мертвы», –слышалось в каждом ударе по корпусу. Им хватило мощности вырваться из ее плотной атмосферы. И только.

Виктор листал бортовой журнал. Одиннадцать месяцев. День за днем одна и та же запись: «Ожидаю сигнала о высылке помощи».
Он не ожидал его – и это было правдой.
Его экипаж должен был попасть на Землю полгода назад.
Полгода.
И «Глобал» не выслала бы помощь без предварительной связи с ним.

Где-то внизу туманно желтела негостеприимная Эскудо. Виктор прикинул, смог бы его корабль вернуться на нее. Хватило бы рывка на еще одно приземление.

Вполне. Задать траекторию и сняться с якоря. Он не сможет преодолеть миллионы световых лет до Земли, но попасть в свободное падение на Эскудо… Вполне. Возможно, ему даже повезет.

И что дальше? Смерть от каменной грозы?

Нет, сейчас Виктор думал иначе. Потому что, кажется, понял кое-что по-настоящему важное.

Может ли быть так, что живым организмом является сама планета? Может ли быть, что это они, люди, оказались слишком велики для нее? Ведь песчаные бури – проявление не агрессии, а, скорее, защиты.

Будет ли Эскудо более благосклонна, если он вновь навестит ее, но уже не как варвар-исследователь, а как тишайший посетитель музея? Может быть, еще не поздно показать себя с другой, лучшей стороны? Не вмешиваться в чужую жизнь, а лишь с благоговением наблюдать за ней? Чтобы, возможно, увидеть нечто чудесное…

Все относительно. Он не узнает, пока не попробует.

Виктор вскочил с капитанского места и пересел за штурвал. Однако впервые за одиннадцать месяцев он чувствовал себя настоящим капитаном.