Данченко Елена

Сколько Анна себя помнила, родители постоянно ругались. Свои ссоры они тщательно скрывали и поэтому слыли в обществе милыми и добродушными людьми, умело разыгрывая идеальную пару. И только Анна, их единственная дочь, знала, что происходит на самом деле. Между ними давно не было любви (а была ли она вообще?), а были жестокие выяснения отношений, в которых ни один не хотел уступить другому, с переходом на личности и нередкими оскорблениями друг друга. Анна страдала. Несмотря на то что мать, всегда точно вычисляя где находится любимое чадо, уводила отца в противоположный конец их большого дома, приглушенные крики отца и материнское змеиное шипение: «Тише, Антуан, тише, прошу тебя» достигали ее ушей и тогда хотелось бежать, куда глаза глядят. К подруге, в сад, на улицу… Но подруге из Гапа следовало сначала позвонить, чтобы удостоверится, дома ли она и не слишком ли занята, чтобы принять Анну, а… улицы как таковой и не было. Они жили в небольшой деревне в Верхних Альпах, но даже в этой глуши их дом стоял особняком, вдали от прочих деревенских улиц. Оставался сад и лес. В саду скандал часто можно было услышать, а в лес можно было сбегать только если ссора не происходила вечером или ночью. Леса в альпийских горах дикие, в них водятся вепри и волки, а звери они не безобидные. На них охотятся и были случаи нападения кабанов на людей, которые и не думали на них охотиться. Так что часто только и оставалось, что закрыть комнату на ключ и представлять себе свое полное отсутствие в доме. Когда-то Анна попросила отца врезать хороший крепкий замок с ключом в свою спальню и отец добросовестно выполнил ее просьбу: подобрал замок с элегантной дверной ручкой в том же стиле, что и все остальные ручки в доме. Замок давал ощущение защиты.

Дом был красив и ухожен, несмотря на тяжелую моральную обстановку в нем. Мать Анны, Полетт, в прошлом начинающая парижская художница, а затем домохозяйка в альпийском имении, оформила его с большим вкусом. Стены внутри были белые как вечный снег Барре-дез-Экринсине и немного неровные – фактурные, как говорила мать. Встроенная дубовая мебель на кухне с аркообразными дверцами радовала глаз, волнообразная книжная полка–ниша, вырубленная в стене во всю длину салона придавала ему шарм и делала комнату необычной в краях, где в крестьянских домах все было устроено просто, без изысков. Дорогая антикварная мебель тёмных благородных пород дерева, доставшаяся их семье от отцовых предков, была умело отреставрирована. Скульптур и статуэток было немного и все они были хорошо подобраны и расставлены. Ничего лишнего. У матери Анны была одна отрада в ее несостоявшейся творческой судьбе: уход за домом и садом, и это как-то разряжало обстановку. При виде хорошо убранного ею салона, или расцветших внезапно утром на клумбе ирисов редкого сорта, луковицы которых были с трудом, через третьих лиц, добыты, мать улыбалась. Улыбалась и Анна. Недолго, потому что улыбка на лице матери быстро сменялась привычным озабоченным выражением, и мать как бы отдалялась от дочери и снова начинала что-то делать по дому, или в саду. Она жила белкой в колесе, понимая, что безделье – повод для немедленной депрессии. Карьера художницы, подававшей надежды, не состоялась. Парижское время и молодость не вернуть. Антуан ни за что не соглашался, да и не мог остаться в столице. Он был привязан к семейному имению – большому альпийскому дому и участку с полем, лугом, на котором густо алели каплевидный бусины земляники, росли горечавка, клевер, лютики и много еще чего. На поле спела пшеница, а в ней жарко полыхали июньские маки… У дома росла черешня. Ну, где в Париже сорвешь прямо с дерева огромные спелые, почти чёрные ягоды вкуса и аромата, которых больше нет нигде в мире?!

Участок переходил в лес. Лес взбирался на скалистые холмы, на камнях росла камнеломка, а если подняться совсем наверх, то в траве можно было найти лесные орхидеи разных сортов и цветов. Летом невыносимо пахли сосны. Еще маленькой девочкой, Анна собирала шишки для растопки камина и любила по вечерам смотреть, как они легко и сухо горели, звонко потрескивая и переливались жаркими острыми искрами. Дому было триста лет и только одна семья – семья отца Анны – на протяжении веков владела им. А вот самой Анной владело полное безраздельное одиночество…

И лишь в этом году Анне стало легче. Из школьницы она превратилась в студентку солидного университета. Она поступила учиться в Экс-Марсель - университет Экс-ан- Прованса, не так далеко от дома. Она могла бы учиться и в Сорбонне, но перед окончанием школы мать слегла с инсультом в больницу и Анна не сумела уехать от нее далеко. Экс-ан-Прованс находился не так уж и далеко от Гапа, ближайшего к их имению городка. Примерно в ста километрах. В случае чего можно было прыгнуть в поезд и приехать домой. Да и уровень образования в Экс-Марселе всегда считался и считается не хуже чем в Сорбонне. Близких друзей в Экс-ан Провансе у Анны не было. Многим она казалось девушкой странной, закомплексованной, как-бы оторванной от реальности. Скованность её объяснялась не только тяжелым климатов в семье, но и заиканием, а, точнее, второе вытекало из первого. Бесконечные родительские ссоры, время от времени перетекающие в крупные скандалы, сделали свое дело: Анна выросла, увы, заикой. Это было и правда трудно вынести. Хорошенькая тоненькая девушка, студентка элитного отделения литературоведения и – вот такая незадача: на экзамене или на обсуждении в аудитории на неё находил липкий страх, и хоть она знала материал назубок, а не могла ответить, когда её спрашивали. Какой–то центр в мозгу щёлкал беззвучно, лицо перекашивалось, горло сдавливал спазм, не дающий сказать ни словечка. Она силилась сказать, издавала нечленораздельные звуки, её охватывал настоящий ужас от неприятия самой себя, она внутренне хваталась за воздух, потому что другой опоры не было…воздух не помогал ничем и она молча молила Бога, и вверяла себя ему…После долгих мучений складывалась первая фраза, а студенческая братия, коротко хохотнув, замирала с интересом, ожидая, что же такое выдаст эта неполноценная…Постепенно к ней привыкли и уже меньше обращали внимания на ее дефект. Но лишь в немногих находила Анна искреннее сочувствие.

Бой-френд у неё, тем не менее, был. Она не тосковала по мужскому вниманию и не совсем понимала, для чего оно нужно, но так было принято. Пьер появился внезапно на одной из студенческих вечеринок в жилом студенческом корпусе, в котором сама Анна не жила - отец ее, инженер и крупный альпийский специалист по электросетям, зарабатывал достаточно, чтобы снять дочери небольшую отдельную студию в Эксе – но куда ее как-то пригласили однокурсники. Обычная вечеринка с пивом, красным вином, пиццей и сэндвичами. Туда пришли ребята с отделения информатики и механики, а Пьер учился именно там. Скромная, молчаливая и не очень уверенная в себе, но при этом симпатичная девушка привлекла его внимание. Он подошёл к ней, удачно пошутил, она засмеялась. Потом он пошёл ее провожать. А потом они начали встречаться. Ходили в музеи, в кино, заходили в кафе и пили кофе с её любимыми калиссонами*. Анна рассказывала о новых книгах, которые она прочитала за последнее время, а Пьер, увлекавшийся философией, о разных учениях и философах прошлого и настоящего. Им было интересно вдвоем и Анна заикалась с ним совсем чуть-чуть, почти незаметно, и только если на них смотрели чужие. Люди смотрели. Худенькая, высокая, необычная в южных краях сероглазая девушка с пышными рыжеватыми волосами и белой тонкой кожей привлекала внимание. И Пьер рядом с ней – приземистый ширококостный и круглолицый смуглый чернявый провансалец, хохотун и шутник – тоже привлекал.

- Не понимаю, что тебя сдерживает, - однажды сказал он ей напрямую, после месяца знакомства. – Мне все время кажется, что между нами какой-то тонкий барьер. Порог, который ты не можешь или боишься переступить. Анна молчала, еле заметно улыбнувшись в ответ. Больше всего на свете она боялась рассказать об их странной семье. О двойной жизни, которую вели родители. Отец, блестящий инженер, лучший во всех Верхних Альпах специалист по электросетям, построивший в их регионе все значительное в этой области, что можно было построить за последние два десятка лет, красавица мать, образцовая хозяйка крупного имения, прекрасные отношения на людях. Но только на людях. И жуткие ссоры, крики и оскорбления с обеих сторон, о которых никто не догадывался. Нелюбовь. И настоящее одиночество, холод в доме – и ее, и матери, и отца. Каждый жил как-бы в отдельном мире, запаянный в собственной стеклянной капсуле. Нет-нет, это нельзя было рассказать никому!

Неделю назад случилось страшное. Была суббота майского дня. Темень не успела еще опуститься на горы. В машину родителей, возвращавшихся из Гапа, где они были в гостях, врезался водитель, страдающий Паркинсоном. Очень пожилой человек, не справившийся с управлением. Он остался жив, а их машина, ударившись о скалу и отскочив от неё, вильнула за дорожный борт и соскользнула со скалы…

Анна бросилась в Гап. Родителей достала бригада спасателей, их привезли в больницу, но они не выжили – умерли в коме. На похороны Анна вызвала тётку, мамину сестру, живущую в Бургундии. Тётка тут же приехала, привезя с собой двух детей-подростков, двоюродных брата и сестру. Она плакала и вытирала лицо черным платком с кружевами и было в этом что-то ненатуральное - её губы были густо накрашены и оставляли ярко-розовый перламутр на кружевной полоске. Но тётка помогла. Вызвала священника, организовала деревенских женщин, соседей Анны – покупать продукты и готовить поминки, ездила с Анной оформлять документы, заказывать гробы. Возил их муж одной из соседок Место на кладбище было, слава Богу, там лежали все предки Анны..

- Ты продавай дом и переезжай к нам в Бургундию. – говорила тётка, размазывая тушь и перламутровый жир по чёрным кружевам – Кто ещё поможет, как не родные люди? Анна молчала, думая о том, откуда у тётки внезапно взялся такой запас чёрных носовых платков, отороченных кружевами. Она понимала уже, что останется в родовом гнезде, от которого никуда не деться. Вот только надо будет закончить учёбу…. И тут же на нее находили ненужные и неуместные мысли. Кому нужна лингвистика и литература в Гапе?! Это же культурная дыра! Даже само слово «gap» означает дыру, буквально: «разрыв», «зазор». Разрыв между прошлым и будущим. Разрыв между радужными планами и тем, что предлагает жизнь. Зазор между желанием обрести счастье и обречённость жить в трёхсотлетнем доме единственной наследницей. Где она была счастлива только сама с собой и с природой наедине.

Она вернулась в Экс, в свою съёмную уютную квартиру и села на кровать. «Надо собраться с мыслями» - подумала она. – «Родительских денег до окончания учебы должно хватить. В крайнем случае, сменю эту квартиру на что-то попроще и найду подработку на старших курсах. А Пьер?» Она подумала о том, что теперь будет вынуждена рассказать ему правду. Как он ее воспримет? Не переменится ли он к ней? Не станет относиться хуже? И сможет ли она с ним или с кем-то другим построить хорошие отношения, которых она не знала в родной семье? Сумеет ли она полюбить и сумеет ли кто-то любить ее по-настоящему? Будет ли её будущий дом тёплым и полным любви?

Взгляд Анны упал на большое зеркало над белым шкафом. За раму слева были заложены фотографии родителей. Плакать не хотелось. Взгляд механически фиксировал вещицы на шкафу: лак для ногтей, фарфоровая шкатулка для колечек, синие бусы, ее собственная фотография - за нижней частью рамы, китайские вазы, в одну из которых она поставила два стебелька ранней фрезии, зачем-то сорванные в их садовой теплице пред отъездом, но не успела налить им воды. На белой гладкой и почти зеркальной поверхности шкафа лежало ручное зеркало с бабочкой на обороте, подарок матери. Анна встала, взяла его, встала спиной к зеркалу так, чтобы видеть одновременно себя и лица родителей и стала вглядываться в отражение, сравнивая черты своего лица с чертами ушедших отца и матери. Мать была красива, но с тяжелым неуступчивым характером. Отец был добрее, легче, но постоянные ссоры и придирки матери ожесточили его… «Сколько во мне от отца, от матери?» – задавала вопросы Анна самой себе – «Ведь я же их следствие, продолжение, хочется мне этого или нет. Но нет-нет, всё-таки не зеркальное повторение. Я - отдельный человек.» Одни и те же вопросы набегали волнами и больно пульсировали в висках: сумеет ли она выстоять в одиночку? Доучиться, получить диплом? Устроиться на работу? Сохранить дом, создать семью? Но не такую, в которой она выросла сама. Не такую.

Примечание

* Калиссоны – миндальные пирожные, кулинарная особенность города Экс-ан-Прованса.