Ржаная Любовь

...Знойный июльский полдень. Ноги в тяжелых резиновых сапогах заплетаются, губы пересохли. В одной руке большое пластиковое ведерко, доверху наполненное грибами, в основном лисичками, — в другой руке палка самодельная, кривоватая, но легкая. Чтобы глубокую траву раздвинуть, если надо. Хотя от змей и заговор читаю: я в лес, все змеи на крест... Мама научила.

Выхожу по песчаной дорожке на прогалок между деревьев — впереди полянка солнечная, веселая, вся в разноцветьи душистом. Пчелы, осы, шмели, стрекозки так и порхают туда-сюда, в душном воздухе звон стоит. И у самой дорожки свесились, выглядывают из травы крупные красные ягодки. Земляника! Как не согнуться, как не обобрать? Сразу ягодки кладешь в рот, и закружится голова от сладкого запаха ее, нежного вкуса... А красива-то как!

Мама, мама! Ягодка моя, земляничинка лесная! Красива ты и в восемьдесят лет. Лицо как у девчушки, ясное, морщинки только у глаз... глаза карие, крупные, носик точеный маленький, но не острый и не картошкой, а в самый раз, аккуратный... губы уже не подкрашиваешь, они и так малиновые, ротик маленький, всегда с легкой улыбочкой ... и взгляд — в самую твою суть, в глубину ума твоего и сердца, пронзительный и заботливый... Мама! Прости меня за все! Как я буду прощаться с тобой? Отодвинь этот час, Господи. Но дай мне охоронить мою старушку, когда востребуется с меня отдать этот долг. И задумано вырастить у ее последнего обиталища красивые цветы... землянику тоже. Самая крупная — она там обычно и растет...

Эту старушку не очень-то приветили на новом месте. Приехала бабка худенькая, маленькая, старенькая, к старшему брату-вдовцу в гости, да и осталась жить у него, за ним ухаживать, да в лес похаживать. И за неделю все окрестности с корзиной да бидончиком оббежала. Войдет в лес на одном конце деревни — выйдет на другом. На утренней заре пойдет, на вечерней придет. Еле ножками перебирает, а тащит тяжелое — и ведро полнехонько, и бидон. А скоро и вообще с рюкзаком стала ходить. Рюкзак большой, за ним бабку со спины не видать: одни тонкие ножки в сапожках да беленький платочек на голове, палочка в руках.

Народ в деревне неласковый, всем ягод и грибов охота, у всех места свои запримечены. А приезжая бабка все разведала, да всю ягоду и утащила. Все молоденькие грибы — ее. Все обсобирано! Совсем обнаглела — если придет раньше вечера из леса, через полчаса опять в лес бежит!

— Куда ей столько? Ишь, жадная!

— Говорит, внукам посылает.

— На рынке ее видели, сидит продает.

— В чем душа держится, а по лесу как лось бежит! Я за ней угнаться не могла! Добежала до болота и словно нырнула туда.

— Да она ведьма. Лесовичкой себя называет. Я ее боюсь.

— Точно, ведьма! Сам видел — как войдет в лес, с деревьями обнимается и разговаривает...

Спрашиваю, сидя у ее кровати:

— Как же ты домой дошла, с таким грузом?

Улыбается:

— Я не одна шла.

— А с кем?

— С Боженькой. Иконка всегда при мне, в карманчике на груди.

— Там же болота, ручьи, запруды бобровые, ямы и окопы, полные воды... не ходи туда, боюсь за тебя!

— Ты что! Это ты не пройдешь, а я-то маленькая, худенькая, потихонечку и перейду по жердочке через ручей. Там самая сила, сколько ягоды! Тут края заповедные, живи да греби ягоду, клюкву да чернику, ее — море!

— В лесу народу много встречаешь?

— Попадаются. Кто и гребенкой гребет, давит чернику. Я это не люблю — пальчиками собираю, листики сразу обдуваю, мусор из ведерка убираю. Как посмотришь, сколько у иных зелени среди ягод, аж смешно... У меня ягодка всегда чистая. Правда, все равно я ее перебираю, на газеты рассыпаю, подсушиваться. А потом в холодильник, или варенье варю... Кто и увяжется в лесу за мной. Да я не люблю аукаться. Молодые, а сноровки нет. Я ведро наберу, они бидон, что ж мне, ждать? Одной лучше.

— А зверье? Там же кабаны, волки, медведи... змей полно!

— Что ты, дочка, летом никого не вижу. Змей вижу, но я с заговором в лес вхожу. Вот иду в прошлый раз, а поперек тропинки выползла и лежит — черная, длинная. Я остановилась в двух шагах и говорю ей: что ж ты, змейка, заговор мой не уважила? я ж тебя просила не показываться мне! уползай! Так она голову ко мне повернула — а глаза красные-красные у нее, поглядела и уползла в траву, к дереву поваленному прилепилась. Слушается меня. Иди, кушай ягодку. Не перебирай, а то подавишь. Сама встану, переберу.

Постепенно привык местный народ к лесовичке, признал ее за свою. И то сказать — десяток лет тут живет, сама добрей стала. Может и грибами поделиться, и ягодой угостить. Больной подруге своей принесла рюкзак клюквы — говорит, посвящаю этот день тебе, собираю для тебя, раз болеешь, а внукам послать нечего. Та ей деньги предлагать — не взяла. А в магазине-то экономна. Все дочке, внуку. Приезжают часто, проведывают. Ей — конфеты, им — ягода да грибы. Да небось и денежку дает, куда им со стариком такие деньжищи. Пенсии хорошие у обоих.

— Молодец бабуля. Я б на ней женился... будь она помоложе.

— Это ты стар для нее. В лес-то ленишься ходить. Зачем ты ей нужен, увалень.

— Вот старику повезло: сестру Бог послал, кормит его, обстирывает, и еще в лес успевает бегать. А раньше он бегал, грибы да орехи рюкзаками носил. Говорят, слег. Все равно, долгожители они. Нам бы так...

Этого старика в деревне сразу за своего признали, зауважали. Он хоть из Питера, а дедов дом тут раньше стоял, и мальчонкой он все края облазил. Поэтому старик хорошо ориентировался в окрестностях и в здешнем лесу, сразу начал таскать корзины грибов, ведра ягод. Еще и жена пойдет с ним. Оба старые, а крепкие, моложавые. Жадные до работы — ужас! Мало им квартиры (говорили, богатая сестра питерская купила им), так еще дом поставили, огород развели, с парниками, сад какой с яблонями... Мастера на все руки. И подход к людям есть.

Не успели пожить, а уже к Сидоровым в баньку бесплатно ходят.

— Как так? сколько платите?

— Нисколько. Мы там им электричество починили, а уговор сразу был, что будем мыться. Баньку-то деревянную с общественной каменной казармой не сравнить.

И идут парочкой, с вениками под мышкой, с пакетами для белья. Деловые!

Старик лесовичку сразу заприметил. В лесу ее встречал. Бабка ходкая, ловкая, места все знает. Пару раз в лесу заговорили друг с другом — где что растет.

Да ведь он не хуже ее все места знает...

— Не знаю я, где бы землянички побольше набрать! Сестра в Питере земляники просит... свезти бы ей... Богатая, деньжат отвалит. Говорит, позарез ей нужна лесная земляника. Не знаешь, лесовичка? а то подскажи...

— Не знаю... попадается то там, то здесь... но не столько много, чтобы в Питер везти. Вот брат мой...

— Что брат?

— Рассказывал, что раньше, когда ноги ходили, шел он на болото, да в сторону сворачивал, там в лесу заброшенное немецкое кладбище, а за ним — земляничники большие... оттуда он всегда ведерко ягод жене приносил.

— А где это? — оживился старик, — в какую сторону идти?

— Не знаю я! Брат мне запрещает и думать об этом месте! Туда пути километров шесть в одну сторону! не разрешал он мне одной туда ходить. А то кто меня там найдет? Он-то уж давно из дому не выходит, девятый десяток ему пошел...

— Вот бы расспросить его как следует! Нарисовал бы планчик!

На том и расстались, что она брата поспрашивает. Брат ее сразу насторожился: ты не пойдешь, а зачем я чужаку буду свои заповедные секреты выдавать?

А старик-то не отстает, встретил вскоре лесовичку, да опять с просьбой: где это да где. Пригласила она его вечером к брату прийти да поспрашивать самому. Старик вечером и пришел.

Брат престарелый лесовичкин лежал и не вставал уже. Поспрашивал старика о том-сем, подумал, да и говорит:

— Открою я тебе путь. На эти места земляничные объясню дорогу. Но обещай, что пойдешь не один, а сестру мою поведешь. Вместе если пойдете, расскажу дорогу.

— Возьму конечно, Митрич, не сомневайся. Нарисуй план, как туда идти.

Дали деду лист бумаги и карандаш, и начертил он схему.

— Вот дорога до кладбища. Вот тут свернуть надо. Вот ориентиры. Тут осторожнее. А вот там, за соснами, и есть заветная поляна. Но смотри, не обмани, сестру возьмешь с собой.

— Обязательно! Спасибо!

И побежал старик домой, с планом в кармане.

Прошла неделя, а он не показывается. Лесовичку за земляникой не зовет. Говорили люди, что вдвоем с женой куда-то в сторону болот каждое утро шагают. Идут да посмеиваются. А на днях в Питер поехали.

Сообразили тогда старики, что обманул их чужак. Выведал секрет, да с женой всю ягоду и обобрал... Эх, простофили мои, лесовики, как же вы оплошали! Обидно было думать об этом беспомощному деду, а сестре его лесовичке еще больше.

И вдруг встречает она питерского переселенца по дороге в магазин, идут вдвоем с супругой.

— Ну что, набрал земляники? что ж меня-то с собой не зовешь?

— Да что ты... какая там земляника... пожалел я твои ноги, назавтра побежал в лес, в разведку, а там нету ничего... все заросло... пусто!

— И жена с тобой в разведку бегала три дня?

— Да мы совсем не туда ходили, — подала голос жена. И глазки отводит.

Пошла лесовичка мимо. Дома брату рассказала все. Попереживал он, а потом махнул рукой: может, и правду говорят, все заросло... он давно там не был.

— Мама, мама! Какие же вы простые!

—Ладно, дочка, всю ягоду не соберешь. Если Бог меня отвел, значит, не туда мне была дорога. Я без ягод не останусь. А пока жива — и вы тоже. Потом вряд ли найдете места, по которым я лазила.

— Мамочка, мамочка... живи долго! живи вечно, родная! Не болей! Может, пора перестать в лес-то ходить, ноги болят — стонешь, кричишь ночью, плачешь...

— С ума сошла? я ж без леса не могу! я и живу только за счет леса! Все болит, а как согнусь за ягодкой или грибком, мне легче! Лежу на кочке черничной, обираю ягодку, а мне хорошо, как в детстве... родной лес вспоминаю, мамку свою, братьев...

— А что ты деревьям там говоришь, как в лес войдешь?

— Здороваюсь. Говорю, что люблю их, и березки свои, и елочки. Лес меня тоже любит. Вот дожить бы до нового лета... Там подосиновички красивые в одном месте всегда попадаются, найти бы их! А опята! Опята знаю где хорошие! Клубнику нашла в поле... надо пожить бы...

— А старика того видишь?

— Как же, вижу. Говорит нынче летом: давай меняться, я тебе летних яблок сетку — ты мне антоновки осенью, у тебя крупная. Говорю, ладно. Принес, а меня дома не было, повесил сетку на ручку двери. Я смотреть— а яблоки гнилые, падалица. Я их и выкинула сразу на помойку.

— А антоновки все ж потом дала ему?

— Еще чего!

Вот тут я ей не верю.