Данченко Елена

Ну, други, за меня можно быть спокойной – живу в люксе. Вернее, в боксе. Вернее, в заключении.

Вернее так: в заточении класса люкс. Со стороны коридора на дверях моего бокса написано: “strikteizolatie!”, значит: Строгая изоляция! Ахтунг.

Что ж я такая нерасторопная, а? Когда меня в полубессознательном состоянии забрали в больницу, надо было сразу сказать, что чуть больше двух месяцев назад лежала в московской больнице. Оказывается, в Голландии принято всех, побывавших в больницах запредельных стран в течении последних шести месяцев , прятать в изолированные боксы, делать анализы и отпускать только в случае отсутствия чужеземных бактерий. Вот сказала бы в пятницу, и тогда меня сразу отвезли бы в отдельный номер-люкс. Тем более, меня рвало в скоропомощной машине и дома , еще до машины, откуда меня стащили по лестнице на улицу, как куль с картошкой.

Попала я не в свое сердечное отделение, а в желудочно-кишечно-печеночное, зато в свою родимую лечебницу, в Сант-Антониус. Отделение, кстати, обновленное и в комнатах живут по двое.

Сначала поселили с почти девяностолетним Йосом. Йоса прооперировали и выглядел он не лучшим образом: опутанный проводами, с пластиковыми прозрачными мешками(и какая сволочь их выдумала?) продуктов собственной жизнедеятельности, болтающимися у ног при ходьбе.

Но Йос оказался крепким парнем и хорошим человеком, и я ему простила всё: свирепый кашель по ночам , и шарканье тяжелых ботинок (родственники не позаботились о домашних тапочках) , и громкие разговоры с австралийскими родственниками, и жуткие мешки у ног. Корабельный инженер на пенсии, похоронивший в прошлом году любимую жену и не смирившийся с потерей Йос, борец-Йос, сразу после ее ухода поднял на ноги больницу, в которой та умерла, потом больницу, в которой ей делали ангиографию коронарных сосудов, и , кажется, всю систему голландского здравоохранения. Правды он не добился - голландские врачи умеют выгораживать друг друга. Ему методично присылали отписки: такого-то числа Вашей жене сделали следующую процедуру и тд.» На самом деле, его жена, как я догадалась, послушав его рассказы, умерла из-за процедуры стенирования. Что поделать, врачи скрывают риски (ролики по телевизору не есть реальность), а факт остается фактом: люди умирают от, спровоцированных шастаньем металлического усика по венам, тромбов (сгустков крови) или холестериновых бляшек, которые имеют свойство отрываться и с током крови пронырливо вплывать в нежные ткани печени, легких, мозга… Жена Йоса поплатилась почками, в которые попали холестериновые бляшки. Ее пытались спаси диализом. Йос в свои 86 лет возил жену на диализ еженедельно, но не спас. Умирала она в нашем Зэйсте, в обычной районной больнице, куда сама захотела пойти, чтобы избавить мужа от страданий. Они любили друг друга и не успели поехать к дочери в Австралию, куда собирались…

У Йоса упрямый и тяжелый взгляд морского волка, морщинистые крупные квадратные веки, а в углу правого глаза тонко блестит микроскопическая, не для такого лица изготовленная, слезинка. Чем же ему помочь?

Два дня мы сидели с Йосом за одним столом, ели завтраки , ланчи, обеды (когда я сумела вставать и начать есть). И говорили. Он рассказывал, неторопливо разматывая длинную леску своей непростой жизни. На вопрос, сколько у него детей, он сказал в день знакомства, что трое: сын, рядом с ним, в Зэйсте (потом я его увидела, вместе с его женой и детьми), дочка в Австралии и младший сын в Америке.

На второй день Йос посмотрел на меня, подумал и признался:

- А ведь мой младший умер. Умер в Америке, давно, когда ему было 27 лет. Он был дизайнером одежды, работал с певицей Джесси Норман, костюмером. Посмотрите в интернете - Норман мировая знаменитость.

И я снова онемела. Чем помочь Йосу?

- Hetleven… (жизнь…), – вырвалось круглым шариком выдоха из меня.

А потом Йосу полегчало. Мы старались говорить о житейских вещах, о погоде, политике(совсем немного и очень осторожно) и балете. Йос, оказывается, давно влюблен в балет, очень хорошо знает русский балет, преклоняется перед ним и пришел в полный восторг, когда я сама, без наводки, рассказала ему про Соню Гаскел, русскую еврейку из Волковыска, после второй мировой войны создавшую нидерландский балет с нуля. Йос с уважением отнесся к моим занятиям стихами и ни разу не запротестовал, когда я уходила в компьютер, отрываясь от реальности, хотя ему очень хотелось продолжения банкета, то есть разговора. А какая в жизни самая большая роскошь? Правильно, роскошь человеческого общения, что не мной было сказано.

На третий день нас расселили. Йоса увели в 304 палату, где оказалось много живых цветов и симпатичные соседи и я тихо порадовалась за него. А меня сослали в бокс. За московские больничные 4 дня в конце октября и за предполагаемый вирус Путина на моей красной шерстяной водолазке.

Итак я одна. Ни храпа по ночам, ни кричащих в трубки стариков, ни противных соседей, молча осуждающих мой акцент и, вперенный в компьютер, взгляд. Ни криков, ни стонов, ни туалетов, которые нужно с кем-то постоянно делить и которые иногда оказываются описанными, а тебе их нужно мыть, до того, как туда сходить; ни занятого кем - то душа, именно в тот момент, когда он нужен именно тебе. Ни орд родственников, сидящих в палате сутками.

Я одна, слава Богу. Туалет, душ, стопка белых хрустящих полотенец в шкафу, даже аппарат для измерения давления - все только мое, личное. После роскоши общения самая большая другая роскошь – это одиночество в больнице. Теперь я знаю это точно.

Ко мне приходят милейшие сестры в спецодежде: в желтых полупрозрачных хитонах, в масках, шапочках и синих перчатках. Лиц не видно. Глаза улыбаются. Врачи являются в таких же хитонах, в шапочках и масках. Санитарка раз в день выносит подносы с тарелками и убирает, так и хочется сказать, номер.

Один раз меня вывезли на компьютерную томографию. Ехала по коридорам с шиком, на собственной кровати, управляемой двумя сестричками, Янникой и Бригиттой, только балдахина не хватало и опахала. Но маску и на меня нацепили, охраняя от меня свою больничную планету, «чтобы не надышала».

Анализы и все еще не готовы, томография не описана, а я и не тороплюсь. Сижу. Смотрю в окно, пишу вот эти заметки. Сегодня в широченной, во всю стену панораме окна появилась радуга. Она, текла долгой струей из одного угла окна в другой, нежно, по-рыбьи серебристо переливаясь на фоне темнеющего серо-синего неба на подкладке негустых облаков. И Саша Лысенко, знакомый литератор из Австрии написал мне сегодня на фэйс буке, что радуга – это дорога к счастью. А значит, можно помолиться за душу любимой жены Йоса, обретшей год назад покой на небесах, там , над радугой, за самого Йоса, за близких и дорогих, живущих там, где летают чужеземные для Голландии бактерии, и за себя (Господи, не оставь ни меня, ни Йоса, будь так добр). Можно загадать желание и поверить , наконец, в счастье, которое, как знать, не обойдет и меня стороной.