Девш Ольга

Белое платье шевелилось, словно висело на плечиках над огнём. Обшитый кружевом подол извивался от щекотки ветра, то подпрыгивал, вздуваясь, то нежно прилипал к лодыжкам своей хозяйки. Морские брызги рассеянно заляпали изящный лиф, золотая бахрома на поясе разметалась и взлохматилась. Алый незамысловатый узор— две тонких веточки, но от них тянулись ещётри— нарисовался во всю длину воздушной матовой фаты. Рядом чёрный смокинг:немного помятый,манжеты белоснежной льняной рубашки вылезли больше положенного;полы распахнулись, и шелковая подкладка переливалась багровыми оттенками в солнечном свете.

—Мать твою… Ты что сделал, урод?! —ошалевший водитель подбежал к краю скалы и с ужасом посмотрел вниз, из-под его ног посыпались камни.

— Они сами… они поскользнулись… наверно,— щуплый высокий парень растерянно пожимал нервными плечами, отступая от пропасти. — Я просто… их… снимал…

— Просто?! Так ты просто!? Да ты убил их!

Коренастый шофёр в явно тесном для его мощного торса пиджаке с фирменным лейблом агентства по прокату свадебных лимузинов бешено смотрел на перепуганного фотографа и, угрожающе жестикулируя, с перекошенным лицом, приблизился к нему.

— Ты их убил!!! Обоих! Нафига!? Ты что маньяк?!

— Ты спятил! Причём тут я??! Не сходи с ума! Они сами упали, —молодой человек пробовал перекричать баритон противника, который напоминал ему сейчас взбесившегося циркового медведя в костюмчике.Шум моря частично скрадывал фальцетность его голоса.

— Ага, сами! За идиота меня не держи! Я видел как ты подталкивал их к краю, собственноручно ножку невесты отводил подальше, — шеф неуклюже согнулся и попытался схватить фотографа за голень.

—Грабли убери! Чего пристал? — парень отдернул ногу. —Я не виноват! Я выставлял кадр. И ей попал камушек под каблук! А он упал вслед за ней — в обнимкустояли же!

— Так это ты! Ты заставил их прижаться друг к другу как селёдок, — водитель, покрасневший от напряжения и припекающего майского солнца, потащил фотографа за локоть к обрыву. — Вот! Любуйся! Лежат—чем не голубки? —потвоей милости!

Парень чуть вытянул шею и посмотрел вниз. Новобрачные застыли в нелепой позеупавших тел, в лица вгрызлисьгримасы удивлённого недовольства.

— Ну а что они, как не родные, были. Странные молодожены: ни родственников, ни свидетелей, не целовались даже. Никакой красоты! Не свадьба словно, а похор…

— Во-во! Чего осекся? Так и есть. Похороны!Романтичные такие… И зачем ты их сюда завёз? Натура, видите ли, здесь шикарная! Чи не натура: серый песок, дурацкий обрыв и грязное море. Нет бы, как люди, у вечного огня! И что им прямо здесь трахаться? Нормальная скромная пара, тайно поженились от всех, наверно,— мужик скривил шершавые губы и сердито сплюнул.

Фотограф неуверенно мотнул опущенной головой. Висевший на груди дорогой фотоаппарат подмигнулсвоим чёрным оком.

— Прекрати щелкать, кретин! Тебе мало?! — крепыш-шофёр схватил молодчика за ворот малиновой рубашки и,притянув к себе, встряхнул. — Убери свою мыльницу! Не смей!

— Я автоматически… Всё-всё… отпусти... Не разбей! Она не мыльница… Не тронь!—тотбережно закрывал ладонями объектив, как мать отводит глаза ребенку, когда вокруг страшно или что-то стыдное творится.

— Я сказал, лапы убери, гризли! Хватит на меня всё сваливать! Нашёл мальчика, —фотографнеожиданно ощерился и резко высвободился из захвата. — У тебя тоже нет алиби! А вдруг это ты убил! Да-да, обезумел и в приступе неконтролированной злости на почве зависти и ревности к чужому счастью — очевидно ж, что ты мымрик и девки не ведутся на тебя… Так вот, ты чокнулся, лох, и отомстил счастливчикам!Ну как? Не подумал об этом? А-а-а… Моё слово против твоего. Очевидцев нет. Вероятность — пятьдесят на пятьдесят. А у меня ещё и связи… Так что, не наседай особо, умник.

Качок оторопело посмотрел на взбесившегося фотографа, а потом на свои заскорузлые побитые руки.Манжеты рубашки задрались, одно запястье было туго обмотано эластичным бинтом.

— Но я не мог. Я сидел в машине. Это не я! — водитель переминался с ноги на ногу. — Что ты мелешь?!

— А тебе, значит, можно меня обвинять, да? Раз я стоял рядом, так я и убийца? Хорошо придумал! А себя стёр с картинки, да? Не выйдет, водила! Кто тебя знает: вон кулаки в ссадинах, а на шее что у нас? О, подозрительная наколка выглядывает…

Шофер исподлобья сверкнул глазами. В его взгляде спорили страх и злоба разоблаченного. Правой рукой он попытался ослабить куцый галстук, но пальцы как будто самиощупью нашли и опознали поистершуюся татуировку-аббревиатуру «ЛИС» возле сонной артерии.

Фотограф пристально его рассматривал.

— Думал, не замечу? Зря. Это моя профессия. Кстати, паршивый почерк, любитель делал. Наверно, долго заживала?

— Не твоё дело! За собой следи!Сыч маринованный…

***

Профиль у Павла был. Но красоты в нём не было. Приходилось мясистый подбородок, узкий лоб с резко обрывающимися бровными дугами, приплющенный, как сваренный баклажан, нос прятать в анфасе с хитро поставленным светом. Но это в крайне необходимых случаях, на паспорт.

Снимать себя — сложнее всего: постоянно видишь недостатки. Ретушь помогает только внешне, но, когда знаешь, что это замаскированное уродство, улучшения превращаются в констатацию изъянов. А в зеркале будто и не ты, а лицо совершенно не относящееся к автопортрету, который написан, как ты уверен, намного правдивее этой отзеркаленнойкарикатуры. Легче— фотографировать других и фотографироваться у других. Ответственности меньше. Авторское видение упрощает конфликт между представлениями и реальностями. Модель не может пожаловаться на предвзятость и необъективность. Камера неподкупна, хоть и покупается не за один пятак. А тот, что стоит за нею, имеет право на творческий подход. Зато есть возможность презрительно фыркнуть, уличив мастера в плохом вкусе и дилетантстве, когда фото не ответит на ухаживания твоего самомнения и покажет то, что есть. У этого неприятного «есть»находится уважительное оправдание: фотограф кривоглазый! не видиткак! кого фоткает!Ослепляет невпопад, бубнит что-то… Конечно! Не себя ж — чего стараться. Успокаивает сознание чужой вины. А самообслуживание такого релакса не дает.

Красивых людей не фотографировать — упущение, а уродливым не понять этого. Совершенный портрет тот, от которого невозможно отвести глаз. Так смотрят, когда хотят запомнить самую мелкую морщинку, так смотрят, если больше не встретят ни у кого такой изгиб брови, контур губ, ямочку. Так смотрит смерть в отражение жизни.

***

—Дарина! Сколько раз повторять: выше голову! На меня-то не смотри! Не чувствуешь что ли? И где твой хвалёный артистизм? Представь, что ты проживаешь последние минуты своей жизни и взглядом прощаешься с дорогими тебе людьми. Ну, или вещами, тебе без разницы, по-моему. Трагичнее, трагичнее, чтоб слёзы навернулись… Нет, ну какая же ты бездарность! Всё! На сегодня всё. Иди уже, иди! Так бы и дал тебе сейчас!..

Шум падающего тела — прекрасная музыка. Мёртвая поза девушки необыкновенно композиционна. Паша стоял над упавшейсовальной платформы мини-подиума моделью и вдохновенно работал: метался вокруг натурщицы, рассеянно отодвинув тяжёлый штатив, влезший почему-то в кадр,—хоть что-то, да, крупнее… резче… а если с этого ракурса… Он судорожно менял объективы, боясь упустить удачный поворот головы, не успеть снять блекнущий взгляд, не оттенить струйку крови на виске — жаль, все белые перья израсходовал на дурацкое боа дуры-певички, — промах! ну кто ж знал, что прямо сейчас… но профи должен всё предвидеть! нет, до чего же она красива… может ведь, как я хочу! Идеал.