Городничий Павел

... В детстве ходить научишься, подойдешь к собаке. Руку вверх протянешь. Дернешь ее за усы и смотришь внимательно. Родители – в ужасе, а тебе не страшно.

В окно высунешься, одними только пальцами - за подоконник держишься, чтобы больше увидеть. 8-ой этаж, солнце, ветер обдувает выгоревшие волосы, а ты хохочешь.

Или на незнакомой станции – вверх, на мост. Стоянка пять минут, а ты – бежишь, счастливый. Вперед, под стук колес...

На железной решетке крохотные ледяные кристаллы? Конечно, буду.

А гудрон пожевать? А волчьи ягоды? Тоже очень интересно.

Пробуешь, изучаешь...

Бывало, упадешь, и обе коленки – в кровь, до мяса. Поплачешь минутку, тихонько подуешь на раны. Если подорожник рядом – плюнешь на листик, приложишь, как мама учила. Сосчитаешь до десяти. И снова догонять.

В Штаб залезешь рано утром. Тот, что на тополе, справа от детской площадки. В который доски таскали со всего двора, автопокрышки, веревками все крепко связывали... А там бутылки, окурки, мусор всякий... Сорвешь пару лопухов, глаза сузишь, лицо скорчишь, нос зажмешь свободной рукой. Выкинешь все. И долго, один - а потом вместе с другом, висишь на нижней ветке тополя. Раскачиваешься. Пока не отломишь. Чтобы никто больше, кроме вас...  

Эликсир целый день изобретаешь, чтобы мама была всегда рядом. Всегда-всегда!

Воды, мыла туда, и посолил, и краски желтой, и травинку. Песка добавил, чтобы погуще.

Радуешься. Думаешь о вечности. Мечтаешь. Фантазируешь.

Нет страха, нет сомнений.

Теперь по-другому. Опасаюсь многого. Остального боюсь.

Роюсь в себе, рефлектирую.

Плохих новостей опасаюсь.

Опасаюсь утра понедельника – предвестника неизвестного и тревожного.

Авария, снег, дождь. Стою на месте. Никуда  не еду. Опаздываю и опасаюсь.

Бензин закончился. Лампочка горит. Кажется, с каждой минутой все ярче. Встать посреди улицы? Услышать восторг и аплодисменты окружающих? Неловко.

Или по трассе едешь. Темно и летучая мышь от собственных фар впереди. Навстречу  - внезапно – обгоняя фуру «Магнит»  – вылетает. Еще секунда  и ...  Говорят, «душа в пятки». У меня - до пояса доходит, а потом куда-то в стороны. Гуляет. В себя приходит. Постепенно.

Опасаюсь фильмы пересматривать, на которые в школе «ходили». Ну, помните, когда после сеанса выходишь. Щеки горят, глаза большущие, и:- «Не, ты видел, как он его? А тот ему, да? Ага. А графика четкая, да? Ну да, ваще». Только разочаровываться.   

На дни рождения по воскресеньям больше не хожу... 

А какая девушка однажды, в трамвае, как смотрела. Молча, без слов, вышел.

Гаишников опасаюсь. Посмотрят на тебя внимательно, даже издалека - и все, побежало что-то маленькими ножками между лопаток. Знаешь, что все оплачено. И все равно.

Ненавижу, когда палец порезал, самую подушечку, которая, знаете, ко всему прикасается и постоянно. Задеваешь потом и морщишься.

Опасаюсь просыпаться в палатке летом. Весь обкусанный, опухший. На языке – маленькие островки, сухие и противные. На щеке – отпечаток от кепки. Волосы грязные. Руки тоже. Не отмываются.

Кольцо жене купил. Цвет знаю, металл знаю, фирму знаю. Все равно страшно.

Опасаюсь брать в руки сверло или отвертку. Когда жена дома. Чтобы потом не улыбаться тоскливо, не говорить что-то типа: - «Ну, я ж не электрик/сантехник/плотник... Давай вызовем, сколько денег надо?»

Друг звал прыгнуть на парашюте. Захотел. «Загорелся». А сегодня не взял трубку. Лежу под одеялом – и дрожь по телу.

Ребенок стоит и машет в окно. Договорились. Боюсь забыть. Выйти из группы детского сада и сразу  - в работу.

Боюсь, мои дети будут слабее других. Испытают состояние проигрыша и сохранят. Надолго или навсегда.

Телефон сыну подарил. Но один не гуляет. Страшно. Не ему - мне.

Заболеть боюсь страшной какой-нибудь болезнью. Долго лежать за закрытыми шторами. Один в тишине. Рядом с подушкой телефон. Заряжен полностью, а звонит редко. И худеть. И кашлять. И ждать.

Беспомощности своей боюсь, когда говорить еще не умеет, а болеет  - часто и по-разному. Когда ручки малюсенькие на груди и стонет. И час, и второй...

Старым стать боюсь. Ворчать, ходить по квартире в 6 утра и чем то шуршать, что то двигать и мыть. Принимать по 12 таблеток в день. Обижаться и долго ни с кем не разговаривать.

С другом после долгой разлуки встречаться боюсь. Вдруг, он уже не тот. Вдруг, прошлое повспоминаем немного и замолчим. И пауза такая мерзкая, и заполнить нечем. Потом он мне – что-то с эмоцией, а я – в недоумении. Я ему о наболевшем, а он в телефоне пишет. И улыбается. Отвечает кому то из своих новых, близких. Кем его теперь считать? Чьим другом? 

Боюсь потерять работу, начать пить, спиться, работать дворником/сторожем, спать на улице, рыться в помойке. Привыкать. Идти в компании двух себе подобных и одной страшно-синей. Искать. И снова пить. Полным стаканом, чтобы быстрее. Чтобы не видеть. Снова и снова.

Боюсь безразличия своих детей. Боюсь, что припомнят незаслуженные подзатыльники, «подожди, потом» или такое, на что и внимания не обратил. Когда раздражен был, но не ими. Когда устал, и хотелось тишины. Вспомнят?  

Боюсь, что жена уйдет. Снится всякое иногда. Вдруг. Просыпаешься и обнимаешь крепко. Как давно не обнимал...

Очень боюсь, что с моими мальчиками что-нибудь... Без этих пронзительно глазастых, умненьких, интересующихся, искренних... Говорят, что с 5 до 8 лет – все такие. Пока школа не поправила, не причесала.

Боюсь по-дурацки сбить человека. Ехать, о чем-то задуматься и - бац! А потом разбирательства всякие, суд, слезы, частые посылки, редкие посылки.

Так и проходит день за днем. Час за часом.

Надо жить, а некогда.

Сижу и боюсь.

***

Еще в XIV веке в японском языке появилось понятие «ИКИГАЙ», что в переводе на русский – «очень важная причина, заставляющая вставать по утрам».

Сегодня, уже в XXI, по дороге домой остановился у сапожной лавки.

Старый сапожник, как и всегда, на месте.

Встречает и улыбается. Всем. Здоровается. Слушает. Смотрит в глаза. Снова слушает. Снова улыбается и только потом  берет принесенную обувь. Берет двумя руками, словно музыкальный инструмент. Словно скрипку. Бережно и с почтением. Аккуратно поворачивает и разглядывает со всех сторон. От усердия мастера, кончик его языка пробивается наружу. Очки оживают и ползут вниз, чтобы разглядеть полученную работу.

Сотни, тысячи пар обуви побывали в его внимательных руках. И к каждому ботинку – свой подход, свой инструмент, свой материал. Потому, нет такой пары, которую он не смог «вылечить».

Нет у него времени на страхи, бессмысленные переживания.

Сапожник занят любимым делом. Это чувствуют люди. Это чувствует даже обувь, принесенная на починку.

Все рады. И идут. И возвращаются. И улыбаются в ответ. И благодарят.

Не сапожника, Мастера.

***

Я тоже так хочу. Не бояться, не думать понапрасну о возможном.  

«А что было бы, если бы...»?

Делать то, что нравится.

Мечтать о великом. И обязательно преуспеть в малом.

Каждый день думать – «А как сделать еще лучше?».

Каждый день приближаться к совершенству. В своем небольшом, но Важном. И от этого становиться позитивнее, энергичнее...

Как научиться этому, старый сапожник?

Направь, подскажи.

...Время проходит