Морозов Олег

Тук, тук, тук!
— Ох уж этот стук! Да что они там наверху с ума посходили?!
Тук, тук!
— И какой все ж таки звук отвратительный!
Тук, тук!

И спать вроде уже не хочется, а глаза не открываются. Давно у меня такого не было, с детства наверно. Еще с тех пор как отец в рейс уезжал, на своем “камазе”.

Настоящий мужик был мой старик, в полном смысле этого слова. Здоровый, сильный, выносливый! Богатырь! И слово его было твердое, словно железо. Сказал, как отрезал! Мать уважала его очень, за характер мужской, за заботу, за то, что за его большими плечами было спокойно и безопасно, и конечно за то, что рядом с ним она чувствовала себя женщиной!

Помню, как я всегда ждал его из рейса, как ночь накануне его возвращения казалась мне вдвое дольше обычной. А состояние было почти такое же, как сейчас, полусон. И в этом полусне, мелькали картинки, слышались далекие голоса, а в голове неустанно бродила мысль: “Вот сейчас, скрипнет дверь, послышатся тяжелые шаги, и в комнату войдет отец, хитро улыбаясь, и пряча за спиной очередной подарок”.

В ту зимнюю ночь, которая раз и навсегда врезалась в мою детскую память, все было почти так же. Тот же полусон, мягкий стук в дверь, знакомый скрип половиц, тяжелые шаги, негромкие голоса в коридоре, волнующий момент ожидания. И вот он, долгожданный силуэт в дверном проеме!

Я зажмурил глаза, притворяясь спящим. Узкая, теплая ладонь легла на мою щеку. Я понял, что это была не отцовская рука. На подбородок, что-то капнуло, и веки тут же открылись. Передо мной возникло заплаканное лицо матери.
— Где папа? — спросил я.
Но ответа не последовало, лишь глубокий всхлип и поцелуй трясущихся губ.

Отец погиб, спеша домой. Зимняя дорога не дала ни малейшего шанса на спасение, и даже огромный опыт вождения не помог справиться с управлением машины. Тяжелый грузовик сорвался в обрыв, унося с собой жизнь, любимого мужа, замечательного отца, мужчину, который был для меня примером и объектом для подражания.

С той ночи прошло много времени, но и сейчас я часто вижу его во сне, иногда только его лицо. Оно сурово, когда есть сомнение в правильности моего поступка, и улыбчивое, когда считает, что я делаю все правильно. Такой, своеобразный у меня индикатор совести, в точности которого мне приходилось убеждаться не раз.

Вспоминается неприятный случай, когда первый раз появилось отцовское лицо. История была связанна с нашим соседом Валиком, слабоумным мальчиком, дворовым дурачком, с огромным человеческим сердцем. Только мы, трое закадычных школьных друзей, тогда еще совсем юные сорванцы, и не подозревали, что под некрасивым лицом скрывается широкая душа, способная на большие поступки. Его несвязная речь, вызывала у нас смех. Часто дразня, и всячески издеваясь, мы пытались вызвать его злость, но всякий раз в ответ получали лишь наивную улыбку. Он грозил нам поднятым вверх указательным пальцем, проговаривая свое знаменитое “ай-я-яй”. Из-за чего, это “ай-я-яй” и стало его прозвищем.

В один из летних дней, мы как обычно слонялись по улице в поисках приключений. Проходя мимо нашего подъезда, я заметил неуклюжую фигуру Валика, который ковылял своей шаркающей походкой нам на встречу. Он весело напевал, глотая половину слов, какую-то детскую песенку, при этом размахивая из стороны в сторону небольшим, темным пакетом.

Ай-я-яй идет в магазин, догадались мы. Оглянувшись на своих друзей, и увидев ухмыляющиеся лица, мне стало ясно, они думают о том же, о чем и я.
Поравнявшись с нами, Валик криво улыбнулся и промямлил:
— Здравсти.
— И тебе здравсти. — передразнил, мой друг Серега. — Куда это ты пёхаешь?
— В махазин. — Радостно сообщил Ай-я-яй. — Мама сказала купить хлеба.
— А на мороженное, она тебе дала?
— Дала! — важно ответил дурачок. — И на лимонад еще.
— Так ты у нас богатенький Буратино!
— Неа, я Валик!
— Эх, Валик, Валик! — Качая головой, подключился к разговору, второй друг, Вовка.  — Пока ты будешь, свое мороженное есть, может такое несчастье случиться!
— Какое?
— Собака моя заболела, скулит с утра, не ест ничего. — Вовка скривил лицо, пытаясь заплакать, но выдавить слезы так и не получилось. — Жалко ее, умрет она, если врача не вызвать.
— Бедная собачка. — Жалостливо произнес Ай-я-яй, сложив по-детски брови домиком. — Надо быстрее доктура позвать.
— Не могу я его позвать. — Вовке таки получилось пустить слезу. — Мама на работе, а у меня денег нету.
— А что же делать?! — Глядя на наигранную печаль Вовы, заплакал Валик.
— Только ты можешь помочь, Джеку. — Вмешался я в разговор. — Те деньги, что у тебя есть, спасут бедную собачку.
Ай-я-яй в растерянности заморгал мокрыми ресницами.
— А как я хлеб куплю?
— Да ты, что Валик!? Какой хлеб? Ты же, такое доброе дело сделаешь! Спасешь животное от смерти! Или тебе хлеб дороже?
Мои слова произвели нужный эффект. Ай-я-яй улыбнулся, показав свои желтые, кривые зубы и протянул пакет:
— Бегите, зовите доктура скорее, пусть лечит, Джека!

Вовка схватил целлофан, одобрительно шлепнул Валика по плечу, и мы втроем рванули с места, сверкая голыми пятками, в ближайшее кафе-мороженное.

Вернувшись, домой, я увидел сидящую у порога мать, она обнимала руками исхудавшие коленки, глядя в одну точку, словно смотрела сквозь стену. Присев рядом с ней, я взял ее за руку.
— Зачем ты так Алеша? — тихо прошептала мама. — Ведь мы с отцом учили тебя совсем другому. Слезы, бликуя в лунном свете, похожие на брильянтовую россыпь, скатились по бледному лицу.

Ее слова, точно плеть, врезались мне в душу, вырывая из груди стон, ничего больнее в своей жизни я до этого не ощущал. Мне захотелось выть! Кричать, чтобы хоть как-то заглушить эту боль. Я схватился руками за шею матери, целуя ее мокрое лицо, и запричитал:
— Прости, прости меня мамочка!
В ту ночь я увидел во сне отца. Он сидел на моей кровати, опустив в пол глаза, с его голых ног стекала серая, жидкая грязь. Качая головой, он шептал одну и туже фразу:
— Мне так грязно, сынок. Очень грязно. Грязно….
Проснувшись в холодном поту, я понял, насколько подлый был мой поступок. Уснуть в эту ночь мне уже не удалось.

Странно, так много воспоминаний сразу, будто читаю о себе книгу, начиная с самого детства. Хорошие моменты и плохие смешались в одну кучу. Этакий большой мешок с воспоминаниями, достаешь по очереди и смотришь как кино, на большом экране.

Кино было одним из любимых моих увлечений, я старался не пропускать ни одной премьеры. Мелодрамы, фантастика, боевики, мне было интересно все. Я с упоением пересматривал понравившиеся мне фильмы, сидя в почти пустом зале, представляя себя главным героем, и порою путая реальность с сюжетом кинофильма.

На одном из сеансов, меня охватило странное чувство, сердце словно забилось чаще, а кровь прильнула к лицу. Я обернулся, чтобы понять, что же так могло меня встревожить. И тут я увидел ее! Она сидела за мной, хрупкая, невысокая блондинка, с большими голубыми глазами. В лучах проектора ее еще детское лицо выглядело совсем кукольным. Кокетливо улыбнувшись, она окончательно очаровала меня. Я безумно влюбился, раз и навсегда.

С тех пор, мы старались не разлучаться. Будь то школа, двор, поход в магазин, или просмотр очередного фильма, мы были вместе. В кинотеатре, ее хрупкий локоток, касавшийся моей руки, заставлял меня трепетать. Радость от того, что она была рядом, была безграничной. Да и много ли надо для счастья мальчишки.

Время неудержимо летело, мои чувства к Маше окончательно окрепли. Иногда я представлял свою жизнь без нее, и на душе становилось сразу пусто и холодно. Она была моим светом, тем лучиком, который дает мне силы, разжигает во мне пламя. Я словно Прометей нес в себе благословенный огонь, имя которому, любовь. Каждый день я благодарил Бога, за то, что чувства мои были взаимны.

Снова сменилась картинка, экран вдруг погас, глаза озарило ярким светом, похоже на то, как механик меняет кинопленку.

Вижу себя в костюме, рядом снуют радостные одноклассники. Вспышки фотоаппаратов. Мы с Машей, позируем, стараясь попасть в каждый кадр. Она немного расстроена, тем, что ей предстоит учиться еще год без меня. Я хорошо помню свой выпускной. Он навсегда бы остался в моей памяти светлым праздником, но я запомнил его, совсем иначе.

Звук пожарной серены, по сей день пугает меня, так же как испугал тогда. Три красных машины с ревом пронеслись мимо школы, за ними бежали люди, что-то кричали, звали на помощь. Пожилая женщина в темном платке, остановилась у школьных ворот, плача и громко причитая. Из слов, смешанных со стоном, я смог понять только:
— Там дети… Детский сад горит!
Сердце бешено заколотилось, словно пыталось разбить грудную клетку. Не помня себя, я бросился наперерез, к детсаду, срезая путь через дворы. Он находился рядом с моим домом, поэтому короткая дорога была мне хорошо известна. Очень скоро показался черный дым, а еще через минуту, я увидел здание, охваченное огнем. Ужас и страх, как тысячи иголок вонзились в мое сердце. Подбежав к саду, насколько позволяло пламя, я застыл, как каменное изваяние, не понимая, что делать. Пот градом стекал по моему лицу, волосы трещали от жара. Крики гулким эхом отдавались в голове. Успевшие спастись дети стояли чуть дальше от меня, в окружении сбежавшихся взрослых. Их громкий плачь, как острый нож резал барабанные перепонки. Где-то рядом слышался надрывающийся женский голос:
— Спасите мою дочь! Катенька! Катенька!

Я обернулся. Рвавшуюся в пожар молодую женщину, удерживал грузный мужчина. Она царапалась, била его руками, но сил на то чтобы вырваться не хватало.

Одновременно с пожарными подъехали машины скорой помощи. Люди в красных комбинезонах бросились разматывать шланги. Через мгновенье, первая струя воды, всей мощью обрушилась в окно первого этажа, выбивая обгоревшую раму. Часть крыши рухнула, облако пепла вырвалось из образовавшегося провала. Вниз полетели горящие балки. Толпа попятилась назад, и с новой силой заревела. Внезапно в покосившемся дверном проеме показалась знакомая мне неуклюжая фигура. Это был Ай-я-яй. Объятый пламенем, он нес маленькую девочку. Сделав еще пару шагов, он упал на колени, роняя ребенка.

Валик умер через два часа, так и не придя в сознание. При таких ожогах шансов выжить у него совсем не было. Его похоронили в закрытом гробу, в тот же день, когда и маленькую Катю. Пройдя через все пылающее здание, он и не догадывался, что несет на руках уже мертвого ребенка.

Через год, около заново отстроенного детсада, установили памятник. Каменный Валик, бережно прижимал к себе ту самую девочку, глядя застывшими глазами, на людей, приходивших почтить их память. Свежие цветы аккуратно разложенные, на холодном, темном камне, были той небольшой благодарностью, которую горожане могли выразить, за самоотверженный поступок, слабоумному герою.

На протяжении многих лет, меня часто мучил вопрос — “мог бы я, так же, бросится в огонь, спасая чью-то жизнь?” Но за ответ, звучавший в моей голове, мне всегда было стыдно.

Экран погас. Снова стук. Тук, тук, тук! Да и Бог с ним, не буду обращать внимание. Картинки стали сменяться быстрее. Пролетела в одно мгновенье, служба в армии, на несколько секунд застыло радостное лицо Маши, встречавшей меня, после демобилизации. Студенческие годы унеслись прочь.

А вот и осень! Та самая осень, которая сделала меня самым счастливым на свете. Ковер из желтых листьев, маленькая ножка, в игрушечных туфельках, ступает по ним, почти не приминая. Белый шлейф, словно сложенные крылья ангела, слегка развивается на ветру. Моя Машенька, как же ты прекрасна! Ты самая красивая невеста в мире!

Я подхожу к ней, застываю, глядя в бездонные голубые глаза. Падаю на колени, не боясь испачкать костюм, смотрю снизу-вверх, и тихо шепчу:
— Вся моя жизнь в твоих руках, и сердце, которое я дарю тебе, бьется ради тебя, умоляю, будь с ним бережна, оно такое хрупкое.
Она, улыбаясь, наклоняется, и сладко целует:
— Не волнуйся милый, я буду его беречь.

Мой медовый месяц. Опять мелькают картинки. Прошу, не так быстро! Я так хочу еще разок ощутить все эти чувства! Море чувств! Непередаваемые эмоции! Но сознание меня не слышит, слишком стремительно переворачивая и этот лист моей жизни.

Вижу, как спешу на собеседование. После нескольких месяцев поиска хорошей вакансии, выпал шанс. Несусь сломя голову, по лужам, в новых лакированных туфлях. Зонт в небо, сосредоточенное лицо, все мысли о работе. У двери нужного мне здания, замечаю старика на корточках. С бешеной скоростью закрываю зонт, хватаю дверную ручку, и тут же ощущаю старческую ладонь на запястье:
— Сынок, помоги! — слышится тихий, скрипучий голос.
Выгребаю всю мелочь из кармана, быстро протягиваю, часть монет падает, булькая, в лужу. Морщинистые пальцы крепче сжимают руку:
— Нет, сынок! Сердце! Помоги!
— Отец, тебе плохо?
— Трудно дышать. — С отдышкой хрипит старик. — До дома рукой подать, но видно самому не подняться.
Нервно смотрю на часы, до назначенного времени, пять минут.
— Извини бать, спешу очень. — Внутри щемит, понимаю, что поступаю неправильно. — Сейчас кто-нибудь подойдет. — Оглядываюсь на пробегающих мимо людей. — Обязательно подойдет. — Кусая губу, отрываю старческую руку, и захожу в подъезд.

С работой сложилось все удачно. Собеседование прошел на удивление легко. Я бережно закрыл директорскую дверь, рука сама подлетела вверх, из груди вырвалось громкое, yes. Довольный я вылетел из здания, представляя, как обрадуется хорошей новости Маша. Мои радостные мысли прервались, когда я увидел стоявшую у входа неотложку, в которую двое мужчин в белых халатах загружали нарытые белой простыней носилки. Меня будто ударило током.
— Стойте! — Закричал я, подлетай к машине скорой помощи.
Мужчины остановились, удивленно глядя на меня. Дернув край материи, я ахнул. Это был тот самый старик. Его застывшие глаза смотрели куда—то в небо, в то самое небо, куда унеслась его душа.

Придя домой, я весь вечер не мог найти себе место. Запястье, за которое держался дед, странно пульсировало, не давая расслабиться не на минуту. Рассказав Маше о случившимся, я был удивлен, с какой легкостью она восприняла произошедшее, сказав, что “каждому в этом мире отмерен свой срок”. Я был уверен, что это не так. Иногда мы можем, с чужой помощью или без нее, продлить этот срок. От понимания этого, мне и было больно, если бы я задержался на несколько минут с этим стариком, и вызвал скорую, все могло быть иначе.

Если бы, если бы, если бы… Господи, почему это если бы, возникает, только тогда, когда изменить ничего уже нельзя. Я помню, сколько мыслей было в тот вечер у меня в голове. Я сравнивал себя с человеком, заключившим сделку с дьяволом — работа на чью-то жизнь.

Маша спокойно спала, а я ходил из угла в угол, поглаживая ноющее запястье. Думая, как плохо, что нельзя также погладить ноющую душу. Напившись успокоительного, я уснул. Во сне, я снова спешил на собеседование. Так же лил дождь, вода противно чавкала в туфлях, и даже капли, падая мне на лицо, казались мне такими же прохладными. Возникло ощущение полной реальности происходящего. Вот и нужное мне здание. Старик! Я вижу его! Он сидит на том же месте, опустив голову вниз. Это мой второй шанс! Господь услышал меня! Держись дед, я все исправлю!

Подбегаю быстро, как могу. Трогаю его за плечо:
— Старик, я так спешил, чтобы помочь тебе! Теперь все будет хорошо! Ты не умрешь, старик!
Подбородок все так же прижат к груди, седые волосы висят, скрывая лицо. Треплю за плечо сильнее.
— Ну, посмотри же на меня!
Голова медленно поднялась. Боже!!! Отец!!!
— Папа прости! — Кричу во весь голос.
Он качает головой, глядя печальными глазами. Моргает, по щекам текут кровавые слезы.

Проснулся в поту. Звонит будильник. Пора на работу, первый рабочий день. Проходить снова мимо того места, поначалу было пыткой. Потом привык. Только традицию новую завел. Выхожу из дома, покупаю в киоске две розочки, кладу на асфальт, где сидел старик, и поднимаюсь в офис.

Экран помутнел, одни силуэты, не могу разобрать, что происходит. Слышу голоса:
— Поз—драв—ля—ем!
А вот, теперь вижу. Наш юбилей, пять лет, со дня свадьбы. Куча друзей, трехъярусный торт. Маша в коротком, декольтированном платье. Столько времени вместе, а смотреть на нее без трепета не могу. Когда женился, друзья говорили, пройдет пару лет, чувства угаснут, начнется бытовуха. Ничего подобного! Каждое утро просыпаюсь с ее именем. Чувства, они же, как наркотик. Подсаживаешься, и все, зависимость. Но, черт возьми, она такая приятная, эта зависимость! И избавиться от нее, можно только вырвав из груди сердце.

Двадцать шестое октября. В этот день мы познакомились с Машей. Сегодня годовщина, пятнадцать лет. А я, шестой день уже в Киеве, в командировке, переживаю, что не с ней. Пришлось посуетиться, чтобы закончить все свои дела сегодня, а не завтра, как планировалось. Все получилось, мчусь, сломя голову в аэропорт. Ну вот, я в самолете, можно расслабиться, прилетаю в семь вечера, даже успеваю забежать за подарком.

20:30 Я в магазине, забираю заранее заказанный золотой браслет, с надписью “любовь всей моей жизни”. Продавец, молоденькая, кареглазая брюнетка, с завистью смотрит на меня. Тихо шепчет, смущаясь, и отводя глаза:
— Как же ей повезло.
Я улыбаюсь в ответ.
20:45 Ловлю такси. Обросший щетиной кавказец, вежливо приглашает в машину, смешно жестикулируя руками:
— Садыс дарагой.
Едем. Я прошу остановиться у цветочного ларька, покупаю любимые Машины лилии. Кавказец, улыбаясь, произносит:
— Такые цвыты, дастойны каралевы.
— Она и есть королева! — С гордостью отвечаю я.
21:20 Стою у дверей квартиры. Сердце бешено бьется, представляю лицо Маши, когда она меня увидит. Она любит сюрпризы, а мне нравится видеть ее восторг при этом. На цыпочках подхожу к спальне, тихо открываю дверь…

Странно…, боли нет. Лишь пустота, словно вынули из тебя душу. Медленно присаживаюсь у порога. Две пары глаз изумленно смотрят на меня, самые красивые голубые глаза в мире моей любимой, и лучшего друга Сергея. Нахожу в себе силы подняться, кладу цветы и браслет у ее ног:
— С годовщиной любимая, ты как всегда прекрасна!
21:35 Ветер пронизывает, но холода не чувствую. Мы с Машей часто выходили на крышу, полюбоваться звездным небом и ночным городом. Столько желаний загадали на падающие звезды. Мне всегда нравилась высота, что—то безумно притягательное для меня было в ней. Чувство свободы, восторга! Я даже предложение Маше сделал здесь, на крыше. Помню, как я прокричал стоя у самого края:
— Если ты не выйдешь за меня, я прыгну!
Она схватила меня за руку, вопя:
— Ты сумасшедший! Я итак согласна! Уйди оттуда, мне страшно!
После этого не разговаривала со мной два дня.

Черт, как же быстро проносится время. Кажется, еще вчера, мы бегали беззаботными мальчишками. Дразнили бедного Валика, а бабуля из соседнего подъезда кричала нам:
— Изверги, отстаньте от юродивого!

Юродивый… Только вот вопрос, если юродивый он, то кто же тогда мы? Может все наоборот? Среди юродивых, рождается один на миллион, человек с чистой, светлой душой… Да разве мы признаем это, он же не такой как все…

Ветер в ушах! Скорость! Полет! И… тук, тук, тук! Ну, теперь-то я знаю, что это за стук. Вот, только жаль, что оцениваем мы свою жизнь, только когда слышим это стук. Звук забивающихся гвоздей, в крышку нашего гроба!