Подобед Елена

В то утро друзья силой вытащили Григория Моисеевича Холоймеса из дому.

Вторую неделю он прозябал на ПЕНСИИ в прямом смысле этого слова. Увольняться с работы Холоймес не планировал, да его бы и не тронули – слишком нужный специалист, точнее, главспец грандиозного проекта. Но когда уже были готовы все эскизные проработки и произведены основные расчёты конструктивных элементов, проект был отложен в сторону на неопределённые сроки. По всему было видно, что начальство намерено срывает заказ, получив на лапу от конкурентов.

На корпоративе по случаю своего 70-летия Холоймес рубанул правду, в сердцах написал заявление и ушел, хлопнув дверью и оставив гостей допивать коньяк и доедать салаты без него. А по дороге домой застрял он в лифте и проторчал там полночи. Душная клетушка размером со стоящий гроб – при его-то росте ни присесть толком, ни тем более прилечь. Ждал, что там и откинется, а уж передумано было сколько…

Чем теперь жить без работы?.. Жена вечно хворает и общаться с ней нормально невозможно: чуть что не по ней - в крик: «Я — больной человек!»

Тысячу раз объяснял ей: больной человек — это человек, больной на всю голову, а человек, который болеет, — это другое. Хотя, судя по ее поведению, она в себе не ошиблась. Опять в санаторий укатила — лечиться. Шестой раз за год. А если оба на пенсии, на что она разъезжать будет? И вообще, куда теперь девать себя, и что с собой делать, если в этой жизни он ничего кроме работы не любил и не искал…

Так вот, в то утро друзья повели Григория Моисеевича в Коломенское — развеяться. К своему стыду, Холоймес — коренной москвич, по проектам которого в городе было столько всего понастроено, столичные зоны отдыха знал плохо, в Коломенском не бывал никогда и передвигался без машины и без определенной цели крайне редко.

Ося, бывший однокурсник Холоймеса и его всегдашний приятель, всю прогулку трещал без умолку, рассказывая о музее-заповеднике, а Осина жена Роза фотографировала Григория то на фоне церквей с видом на Москву-реку, то у «медоварни», то в конюшенном подворье, то в Успенском саду под сенью старых яблонь. Уже к вечеру добрели до паркового новодела — дворца царя Алексея Михайловича, но рядом с парадным входом карта памяти бюджетного Nikon`а переполнилась.

Моисеевич, едва державшийся на ногах, ринулся к ближней пушке, желая присесть. Но, опередив его, на чугунный ствол прилегла красивая, стройная и юная (по меркам бывшего главспеца) дама лет сорока пяти …
Мужчина в Холоймесе, смолоду горячий и озорной, но давно забитый, импульсивно среагировав на увиденное, деликатно пристроился с краешка и выдал скороговоркой тираду:

— О, восхитительная, позвольте побыть хоть миг в поле Вашего объектива!

Моисеевич попытался заткнуть себе рот приступом кашля, но мужчина в нем все не унимался — уже выспрашивал имя прекрасной незнакомки и так и лез в кадр.

Спутница прелестницы, возлежавшей на пушке, поддержала шутку и сделала пару снимков озорника. Да и Лялечка, так представилась позирующая, вредничать не стала — видно было, что она тоже коренная и ей ничего не надо доказывать здешнему миру, а значит, вполне вменяема.

Ося и Роза, тоже порядком уставшие от прогулки, умильно взирали на своего внезапно помолодевшего друга Гришу и не торопили его, тем более что еще пять минут назад он сам умолял их прекратить пытку длительным променадом.

В общем, пошутил Моисеевич с молодежью, побалагурил. Та, что была с фотоаппаратом, говорила, как лучше сесть, коленки свести, ручку отставить. Да и Лялечка подыграла, приобняв за плечи. Уважила старика, пообещала выслать фотки и взяла email…

Холоймес с того дня будто заново родился. И вроде причины-то не было, а день в радость стал, и ночь — не в пытку бессонницы.
И ждал Григорий Моисеевич фотографий, а не возвращения супруги из санатория, и уже мечтал о том, что было бы, если…

Жена… Как бы она ни надоела, но родная — вместе почти полвека. Да и супруга-то она ему последние лет двадцать лишь по паспорту... Скорее мать, сестра или даже дочь, если о ней надо заботиться, выслушивать ее капризы и жалобы и все время добывать для нее немыслимые лекарства и деньги на санатории.

А Лялечка… Лялечка — это солнечный зайчик среди беспросветных и серых будней…

И вот пришли обещанные фотографии, а на них — он… Смешной: седой, взъерошенный, пузатый, в неприлично коротких широких шортах. Сидит на пушке, а кажется, что стоит перед ней. Так вот почему так упорно настаивала свести непослушные коленки спутница Лялечки. При более чем достаточном росте на фото он выглядел кряжистым кривоногим бабуином. А рядом русалка гибкая, кудри темные до пояса. А здесь она к нему повернулась, а тут руку на плечо положила, улыбается…

Написал в ответ:
«Милая, очаровательная, стройнейшая Лялечка!
Надеюсь, моя горячая благодарность за фото дойдёт до Вас. Ваша прелесть произвела на меня неизгладимое впечатление, и в левой руке до сих пор чувствую... умиление от Вашей(твоей) чУдной талии. Целую ручки. Ну, и ножки заодно — они заслуживают!
(:-!!)))
А зовут меня Григорий Моисеевич Холоймес. Жаль, что я старше Вас на... целую жизнь, и уже поэтому не могу быть Вам интересен (?увы)».

Написал, отправил, сто раз за день открывал почту, надеясь на ответ, а в сто первый случайно, боковым зрением увидел рекламу, что справа на сайте: «Недорогая недвижимость на Гоа». И вспомнил вдруг Григорий Моисеич и свою хипповую юность и то, что с Полом они ровесники, а Эрик лишь двумя годами младше, и как сам лабал когда-то блюзы старины Биби на самопальной гитарешке…
***
За три недели Холоймес умудрился продать свою четырехкомнатную квартиру в Сокольниках и купить на вырученные деньги: крошечное бунгало на Гоа и однушку в Митино — для себя, и еще две однушки: в Ховрино и в Кузьминках — для хворой своей супруги. Большую часть обстановки продал, что поценнее – перевез в Ховрино. Оттуда жене будет ближе добираться до дачи.

Припарковал машину возле подъезда, расставил вещи в квартирке так, как понравилось бы жене, и поехал прощаться с тещей.

Раисе Феофилатовне было без малого 93 года, но ноги ее держали крепко, голова была светлой, и перебираться к бездетной дочери с зятем старушка не спешила.
Теща выслушала Григория Моисеевича спокойно (она всегда-то была невозмутима и рассудительна, как всякая женщина с прошлым), и молвила:

— Слава тебе, Господи, что вразумил этого глупого мальчишку и наконец-то открыл ему глаза. Моя драгоценная дочь уже двадцать лет куролесит со своим когда-то молодым любовником, а ты все это оплачиваешь, дурья твоя голова. Пора ей угомониться — восьмой десяток разменяла. А ты езжай с миром, и ни о чем не тужи. Я за тебя молиться буду. Ты только скажи мне, ну почему не Израиль?
— Да я боюсь, что в Израиле все бабы на вашу дочку похожи, а мне нужна такая, как Лялечка.

Уже на улице Холоймес сделал переадресацию звонков жены на телефон Раисы Феофилатовны и перечитал записку, которую собирался оставить в ховринской однушке:

«Дорогая, обе квартиры: и эта, и вторая, в Кузьминках, тебе на санатории. Лекарства в холодильнике. Машина у подъезда. Все документы у нашего нотариуса. На права сдашь. Не ищи меня и не считай сумасшедшим. Твой Гриша».

Перечитал и со словами «А фиг бы тебе, дорогая! Перебирайся-ка по месту прописки — к твоей-то матушке! Хватит уж ей одиноко гордую старость влачить...», разорвал и пустил по ветру.

Последняя фраза показалась Григорию Моисеевичу удивительно музыкальной, и он вдруг представил себе, как напишет блюз и исполнит его под собственный аккомпанемент…

Холоймес сдал в долгосрочную аренду всю свою московскую недвижимость, продал машину, купил шииикарную электро-акустическую гитарешечку, и в день возвращения вероломной супруги улетел в сторону Индийского окена…

Все? Нет, не все.
Лялечке Григорий Моисеевич все же черкнул еще пару строк:
«Жду на Гоа!
Твой Гриша»

Ответила ли ему Лялечка? Скорее всего нет, но в земном раю, по слухам, так много других Лялечек…

А по другим слухам, жил на Гоа старец Григорий недолго, но счастливо. Недолго потому, что кайфу там не меряно, и счастливо — по той же причине. И по себе ничего не оставил, кроме написанного им блюза, ставшего гимном общины последователей его философии, памятных шорт — знамени этой общины, да Лялечкиных фотографий.
И каждый вечер, на закате, под пение гимна поднимают ученики над мемориальным бунгало старца Григория свой гордый стяг и гудят до рассвета. Но не под Боба, нет. Эти только под Эрика, Битлов и Биби, но как обкурятся, так им оно и все равно. Говорят, что и шорты они поднимают лишь для того, чтобы собачка ментовская травку не унюхала, а так-то — кому нужны старые портки… Хотя, откуда на Гоа менты? Тоже что ли за Холоймесом потянулись?

P.S.:
Блюз «Полно тебе…»

Слова старца Григория (в миру Григория Моисеевича Холоймеса).
Музыка его же.

1.Полно тебе одиноко
Гордую старость влачить...
Полно грустить у порога,
Пряча от счастья ключи.
Припев:
Хочешь быть стройным и юным
Даже на старости лет?
(Слышал про пляжи Анджуны,
Травкой набитый кисет?) — 2 раза.

2.Можно не верить рекламе,
Только и жизнь коротка…
Все, что копилось годами
Смело пусти с молотка.
Припев:
Слейся без пыли и шума,
И отрывайся на все...
(Ждут тебя пляжи Анджуны,
Травкой набитый кисет… ) — 2 раза.

3.Время менять архетипы,
Значит, настала пора
Стать независимым хиппи
И улететь на Гоа...
Припев:
Плещутся воды лагуны,
Ночь переходит в рассвет
(Белые пляжи Анджуны,
Травкой набитый кисет… ) — столько раз, сколько душа запросит.