Цитович Лариса

«Ду-ду-ду…», - молотил о своем радиоприемник. В голове сверлила мысль: «Кому не понятно, что дочери нужно помогать?»  Четырнадцатилетняя, еще не окрепшая. С утра   до пяти  - школа,  потом до полуночи –  та же школа, но дома.  Все предметники заедают с рефератами и докладами. Три  тысячи знаков,  да отпечатай! Вот и теперь, к  четвергу висит  один такой: «предпринимательство, как двигатель прогресса». Благо, Татьяна Михайловна   лепила их  по быстряку.  Между делами на кухне.  А сегодня? Сегодня что?  Ох, и надоедливый    говорок  у этого диктора…

Помешав  в кастрюле,  она потянулась было  к красной кнопке приемника, но что-то  остановило.  Что-то нужное. Глянув на часы, поняла:   передача  по типу давно  забытого «Рабочего Полдня». В их ситуации -  кладезь мудрости. Разумеется, все   на коммерческой основе.   Зато  необходимо и  доступно. Серьезное чередуется  с развлекательным.  Сейчас повествуют   о  нашем олигархе,  владельце нефтяных корпораций, отелей, кварталов недвижимости в Москве, радиостанций и прочего. Он и  песни успевает писать.  Не иначе, как в свой рабочий полдень. Хвалят  песни,  «дивные», говорят, получаются, А как  еще, если    автором  движет  не  корысть, а  вдохновение?

Трель звонка скомкала  мысль.  Женщина метнулась к переговорнику:

- Кто?

- Откройте, вам телеграмма.

Дальнейшее пронеслось за пару секунд. Разглаживая  клочок серой бумаги, она в который раз перечитывала.  Чудаковатая телеграмма была с юга, от одинокой,  не менее чудаковатой матери, к которой они вознамерились ехать  этим летом. С  несвойственным ей каким-то  демоническим сарказмом, мать писала  следующее: « Ольга моя после тридцати  лет совместной жизни подложила мне свинью  поменялась теперь у меня в соседях появится семейка аж из четырех человек станет «весело». Отнюдь не блистая большим уважением к  пунктуации,   слово «весело» зачем-то  одели   в кавычки, но  это совсем  не веселило.

- Как  тебе такое? – не без раздражения Татьяна Михайловна протянула   мужу листок.  - Ей  за восемьдесят. К ней подселяется семья из четырех человек. Ясно, что дело пойдет на выживание. Спят и видят, небось,  как освободится ее комната.  А она  шутит…

Юрий Николаевич притворно зевнул. Он настолько изматывался на работе, что в штыки воспринимал  любую неожиданность:

- Ты спроси у нее, надо ли  нам сейчас туда ехать? Представляю, какая орда там  сойдется. Готовы ли мы   целыми днями торчать на солнце и питаться пирожками? Давайте  махнем на Волгу,  к  моим, давно ведь не были?

- Нет, - рассудительно оборвала  мужа  Татьяна Михайловна. Неуклюжие кавычки жги ей сердце. - Маша  - в спортлагерь. Ты махни на Волгу. Но я поеду к ней. Кто, если  не я, обязан   ее выручить?   

После изнурительного душного и долгого  пути первым, кто встретился в распахнутых дверях, была голопузая смешливая девочка. Как выяснилось позже, Катька. Заголив оба резца в улыбке    и выкрикнув  малопонятное  «Ууу…» -  самая юная, должно быть, из поселенцев негостеприимно развернулась и босыми  пятками затрусила по коридору.

Глаза Татьяны Михайловны тоскливо проследили за резиновым дочерна загоревшим задиком, потом остановились на тюках и коробках, закрывших собой всю стену.

- Да-а-а, - изрекла  она  в ответ  тоже не очень вразумительное.

Из кухни, между тем, вытирая руки о фартук, спешила  невысокая сухая женщина. Мамино лицо, самое милое  на свете, на сей раз даже  не озарялось улыбкой. Скорбно поджатый рот, потухшие глаза. Нет, вероятно,  обиды горше, если     дают  тебе    понять, что  в гостях у  жизни   ты засиделся, что пора и честь знать. Деликатно или не очень, торопят к выходу. С последней встречи всего-то минул год, а перемены разительны! И   не в морщинах  беда. Таких людей  старят не морщины. Они, как в зеркале, всего лишь  отображают  эпоху: и детский дом,  и войну, и   не одну голодовку. Героика и подвиг… отречение от всех  благ – что там  еще пишет про  них  наука о прошлом?  Доблесть эпохи? Трудовой подъем?...  А ведь упустили едва ли не главное. Тягло участи, никого из тех девочек не сломило,  не превратило в мегер.  Кураж ее поколения и состоял  в том, что  мир  обогатился натурами впечатлительными, женственными.  Все они любили собираться в стайки, бегали по опереттам, обожали крепдешин и пели тонкими голосами. Взять бы с них  пример  девчонкам нынешним – только  выиграли бы.  

Почти с неприязнью  гости  разглядывали   замершую у   ног подвижную рожицу, с легкомысленным  завитком  на темени.

- Вот так. Пришли и ни о чем не спросили. -  Едва улеглись первые впечатления, скупо посетовала старушка. – Обговорили все с Ольгой. А меня поставили в известность, когда уж сдали паспорта на прописку. Сейчас заглядывают ко мне. А сами, я знаю, комнату мою облюбовывают. Говорят, светлая очень. Не комната, а светлица.

С болью оторвав взгляд  от шевелившихся   на коленях  рук,  Татьяна Михайловна  метнулась   к   общему   заступнику:

- Что будем делать?

Юрий Николаевич  приподнял плечи.

- Думайте, - не сразу ответил  он. – Вы думайте, а я буду делать.

- Давай, мама, меняться к нам, в Питер …  хватит   тебе жить   отшельницей… так каждый обидит… -  Дочь любовно коснулась невыносимо беспокойных рук и будто  отвела от искомканного  лица нависшую над ним  тучу.

Скоро  родился план. В укор бессердечию, новоявленных соседей захотели наказать   в духе времени -  жестко. Очень хотелось, чтоб  те ахнули, когда  хорошо обдуманная затея  обернется  рикошетом. И вместо подающей надежды бабушки  явится   молодая,  не менее притязательная семейка. Даже не заметили, как  ступили на скользкую дорожку, и   мамину  комнату    решили    населить по максимуму.

Деятельность с обменом  закипела. Море и солнце   отодвинулись  на задний план. Среди  вариантов  приглянулся один: комната на пару метров меньше, зато в самом центре города.

- Я буду иногда уединяться там для работы, а мама перейдет к нам, - размечтался Юрий Николаевич.

На следующий день    явилась истая южанка, крепкая  говорливая женщина. С видом знатока  осмотрела комнату.

- Развалюха, - только и вымолвила она.

Затем оценивающе присмотрелась к  переместившейся на стуле  старушке:

-  Впрочем, сыну на первых порах хватит, мы-то сами  с нуля начинали. Вы ведь тоже меняетесь для детей?

- Д-да … у нас вообще-то есть дочь, - вежливо улыбнулась Татьяна Михайловна.

- Вашей бабушке восемьдесят один, а нашей восемьдесят семь, так что, сами понимаете, надо торопиться.

Глядя, как сидящая напротив старая женщина  старается не брать  в толк услышанное, гостья  вздумала ее поощрить:

- Мы уже столько предложений перебрали! Как шутит мой сын, бабуся начала меняться, когда  ходил в детский сад. А сейчас сыну за двадцать.

Дальнейшие дни изуродованного отпуска пролетели еще стремительней. Из  ярких событий напоследок врезалась в память сцена на вокзале. Нахохлившаяся   мрачная старушка едва из репродукторов грянула «Славянка», закрыла лицо обеими руками.

- Это наш марш, - сквозь прерывистые рыдания услышала Татьяна Михайловна.

- Что ты, мамочка, этот марш время от времени включают на всех вокзалах, - словно защищаясь, бормотала она. А ревнивая догадка   шевельнулась в голове. Мама не хочет, чтобы прощальный  марш играли ей. Это место для нее не простое  родство. Это место – …  святыня.

Прошлым вечером  успокаивали, что ждать предстоит  недолго. Месяцок  суеты с той и  другой стороны, и она станет полноценной хозяйкой  в их  отдельной квартире. «Вам придется побегать там, а мне здесь», -  готовила их  недавно обретенная партнерша.

На предсказанную беготню и настраивались. С мыслью о беготне заглянули в квартиру на Фонтанке.

- Дора Андреевна?

Странное имечко, однако, у этой  горе-дворянки.

- Да…

Седая, строгая, как сама старина,  женщина, поддерживая равновесие с помощью дверной ручки, посторонилась, пропуская их в свое жилище.

Взгляд бегло охватил трухлявую мебель, полусгнивший паркет, облупившиеся рамы.

- Вообще-то меня зовут Дарьей, но друзья когда-то прозвали  Дорой. Худощавая  бабушка во фланелевом халате,  доверчиво улыбнулась,  чем-то сразу  напомнив  мамину соседскую девчонку.  Без опеки в столь же  трудном возрасте, вот и ластится.

- Вам привет от дочери. Она скучает по вас, - соврала Татьяна Михайловна и мужественно отвернула лицо от обвязанной бечевкой  ножки стула.

- Веронька?-  отозвалась та. – Да, Веронька у меня всегда была очень добрая.

- Что ж это я все стою да стою, - встрепенулась она вдруг.  - И вас не приглашаю присесть.   Может, мы посмотрим фотографии? Муж мой больше хотел  сына, но дочка  ведь  ближе к матери?

- Мдда, -  что-то припомнив, подтвердил Юрий Николаевич. – Но мы, Дора Андреевна,   пришли по вопросу обмена. Вам  сообщила об этом дочь?

- Да, Верочка звонила. Верочка звонит мне иногда.

Она отрешенно переставила с места на место наполненную водой кружку и чуть не свалила при этом упаковку с таблетками:

- Ничего,  посмотрим  фотографии в другой раз. Мы ведь  никуда  не торопимся?

- Вы неплохо выглядите для такой зрелой дочери, -  неожиданно для самого себя  заключил Юрий Николаевич.

- Я? Правда?

Видимо, и ей мгновенно стал  противен  ее  заброшенный  и нелюдимый образ. Непозволительно резко она вскочила и   засеменила по комнате:

- Я вам по яблочку сейчас дам.

Выбрала два яблока из тех, что были разложены на прохладном подоконнике, и протянула  их супружеской паре.

Юрий Николаевич  умоляюще приложил руку к груди. Но старушка и сама успела  отвлечься. Положенные на  стол  яблоки были забыты.

- Знаете, сколько мне лет? – неожиданно  повернулась  она к мужчине.

- Нет, не знаю.

- А сколько бы вы мне дали?

- Ну, … лет семьдесят, наверное, есть?

Руки ее   схлестнулись в восторге:

- Вот видите! А мой врач так и советует, всегда  говорить, что  столько лет, насколько я выгляжу. А знаете, сколько мне на самом деле?!

Ей  во что бы то ни стало, хотелось проявить  искренность. Пришлось  доигрывать   все   до конца. Попросить ее никогда не стесняться своего  возраста. Возраст - всего лишь жизненная метка. А  жизнь, как известно, кончается не здесь и не нами.

- Как же невзыскательны наши старики, - с грустной улыбкой заключила Татьяна Михайловна, едва они с мужем вышли на площадку. – Если бы мамины соседи проявили больше интереса к ней, чем к ее комнате, думаю, и она растаяла бы. Тоже  просила бы их не торопиться.

« Но машина пущена», - как  выражался Юрий Николаевич. Торопиться заставляли   сроки действия справок. Торопила с юга и  Верочка. Все свободное время отдавалось посещению  неизвестных доселе контор. По возможности старушку оберегали. Возили  лишь туда, где необходимо личное присутствие. Например, в диспансеры. В тот ненастный дождливый день известили  заранее, что подъедут к самой парадной. Еще издали заметив, давно высматривающую их  шляпу-панамку, Татьяна Михайловна вышла и поцеловала старую женщину в щеку.

«Доченька», - мигом окрестили ее.  Сменяя друг  друга,  «доченька» и «сынок»   сыпались  теперь всю дорогу.

- Дора Андреевна, пора выходить.

Та послушно, протянула руку, но потом  раздумала и довольно резво развернула к раскрытой двери сразу обе  ноги. Жаль, но удали ее хватило ненадолго. Равновесие было утрачено, и она мешком свалилась  на соседку.

- А у моей дочери тоже есть машина.  «Жигули», -  последовало  объяснение.

Татьяна Михайловна мысленно передразнила: «Вот там ты и нахваталась  лихих замашек».              Ей вспомнилось почему-то, что в одном из толкований слово «бабушка»  ассоциируется со словом «бабочка». Не без интереса  наблюдала она  за продолжавшейся  возней, представляя   взмахи  весенних крыльев.

Все-все в их общении складывалось хорошо. До одного  странного, можно сказать,  тупикового случая. В субботний день супруги собрались возвратить  взятый для флюшки паспорт. Ввиду чего и была   испечена яблочная  шарлотка.

- Дора Андреевна, мы принесли вам пирог к чаю. Он еще теплый.

Старушка казалась встревоженной. Она не разделяла их  оживления.

- Зачем вы носите мне пироги?

Муж и жена переглянулись.

- Вы паспорт мой принесли?

- Да.

Сухие старческие пальцы  нервно листали  страничку  за страничкой.

- Дора Андреевна, что вы там ищете?

- А вы ничего тут не вычеркнули?!

Ясно море … Старушке восемьдесят семь. Прощается и не такое. Как можно деликатней навязали  пирог и поспешили уйти. Оно, может быть, и к лучшему. У них общее дело,   ни к чему   сближаться.

Следующим утром за завтраком Татьяна Михайловна, усмехнувшись, заметила:

-  Я понимаю, она боится уезжать … волнуется, но все-таки она злючка…

- Как бы  не так  - злючка!  Она не просто  волнуется! Этот переезд стоит у нее колом в горле! Если б не проделанная работа, я б … - Резкий звонок не дал главе семьи завершить ответ. Не слишком охотно он направился в прихожую.

- Дора Андреевна?! Вы?-  вскоре последовал  возглас.

В новостройках, где  недавно  они поселились, даже молодые приятели дочери с трудом отыскивали их дом и квартиру. Как могла  к ним  добраться эта старуха с больными ногами? В уютную чистую кухню проникли беспорядочные удары зонтика, который служил при ходьбе палочкой.

- А вы что думали, я вас не найду? – чуть  не с воинственной интонацией проговорила  она с порога.  Затем продолжила более миролюбиво.  – Я не безграмотная бабка. И Ленинград, как свои пять пальцев знаю.

Вынырнув из прихожей,  она  даже не осмотрелась. Запавшие веки  откинулись вглубь, а глаза  устремились на Татьяну Михайловну. Через стол потянулась хрупкая  рука:

- Дай, я за тебя подержусь, дочка.

Затем, уже  деловито обернулась к Юрию Николаевичу:

- Я вот паспорт свой принесла, может, понадобится.

Заметив улыбки на их лицах,  дрогнувшим  голосом поинтересовалась:

- Комнатка там хорошая?

- Да, Дора Андреевна, хорошая. Не комната, а светлица.

- И у меня, дети, ч-чудесная комната. На солнечную сторону и  теплая.  Я вам кроватку свою решила оставить. Никелированная. Нигде не поцарапанная…

Юрий Николаевич возразил:

- Зачем она нам, Дора Андреевна?

- Как это зачем? – невинно воззрилось  на него исхудалое лицо. – Там проложено три матрасика. Будет ваша матушка на них почивать  в самом центре императорской столицы.

Прикидывая в уме, во сколько эта блажь ему обойдется, Юрий Николаевич  недовольно морщился.

- И шкафчик оставлю, - издевательски продолжал дребезжать голосок. – Таких сейчас не делают. Дубовый.

- Не надо нам ничего, - решительно воспротивился он. – Вся эта мебель, как  императорские времена, давно себя изжила. Сейчас модно спать на диванах.

Наблюдая, как обиженно вздрогнули  черепашьи веки, Татьяна Михайловна запротестовала:

- Неправда. Мне понравилась ваша кровать. Мы оставим ее. Все-все в вашей комнате будет так, как при вас, Дора Андреевна.

- Я ведь не из-за денег, доченька, - благодарно остановила на ней  свой  взгляд старушка. – У вас ведь тоже мама, и она может вам рассказать, как мы приучены к скромности. Пенсия моя  небольшая, но у людей не занимаю и не прошу. Просто я подумала, чтоб вам не тратиться…  да и самой, чего греха таить, жаль бросать на помойку нажитое когда-то. Пусть, думаю, послужит еще кому-нибудь. Подумайте хорошо. К чему такая   спешка?

Потом не спеша пили чай с гренками. Не спеша проводили Дору Андреевну к трамваю. Оглянувшись напоследок на  книжицу с гербом, оставленную  на тумбочке, она по-домашнему скаламбурила: «Пусть лежит, он никуда не убежит».

Будто сговорившись  с Дорой Андреевной, следующим вечером была задана  еще одна загадка. Дочь, Маруся, возвращаясь с тренировки и едва открыв дверь, неожиданно  объявила:

Нет, мам,  как хочешь, но у бабули, точно башню сорвало. Она позвонила нашим соседям и требует, чтоб ты перезвонила ей от них. Иди, там тебе дверь открыли.

К самому сердцу подступил родной и тоже слегка надтреснутый голос:

- Та-неч-ка!

- Мама? Что это ты?

- Я   хочу поговорить с тобой … с одной… чтобы только ты и я. Как  раньше.  Понимаешь?

Мамино  «понимаешь» свелось, оказывается,  к одному: кому поручить свои  фиалки.

- Как я смогу их бросить…- с болью прорывались слова.- … кому,   кроме меня, они нужны? Жалко… погибнут…

Превосходная  тема для разговора наедине. Как раньше! Нет, определенно, то поколение, гораздо  больше чувствовало и гораздо меньше мыслило. Их свойство.  Иначе не выжили бы.

Однако у способности  ощущать  есть свои  плюсы. Можно, не слыша слов, издалека все   видеть. Белые, розовые, лиловые цветы разметались по широкому подоконнику,  словно привет оттуда. Это тоже - их  добрый дух. Богатство, скопленное  за   долгую жизнь.  «Нагим пришел я в этот мир, нагим и уйду из него» - мелькнула попранная когда-то библейская истина. Дора,  и  та сумела  перещеголять. У нее припасено  кое-что  вещественней  – никелированная   кроватка.

Стараясь говорить, как можно бодрее, она  шутливо процитировала фразу любимого маминого  сериала:           

- Миссис Хадсон  бросит Бейкер стрит? Скорее Англия падет. Похоже, ты об этом хочешь мне сообщить, да, мамочка?

Длительное  молчание. Слышно, как сопят  в трубку. Несмелое вопрошающее молчание   ярче   пустых  слов говорит о том, что услышанное  легло на душу.

Но, как  выражаются в наши  славные дни, чтобы прийти,  к «консенсусу», небольшой  совет все-таки нужен.

- Тебе не кажется, что  с этим обменом  все мы  немного погорячились? Взялись за то, что  совсем  не наше.  Будто  доказываем.

Трубка помедлила чуть и  откликнулась  на  иронию, подхватила  с вызовом:

- Никому  ничего я доказывать не буду. Я такая, какая есть! … И что ты, Таня, по   этому поводу  думаешь?

- А есть ли тут  повод,  чтобы   раздумывать, мамочка? Да гори они синим огнем, всяческие перемены. Оставайся всегда   такой, какая ты   есть - нежной и доверчивой, как твои фиалки.