Димитрова Галина

Раздражающе скрипит кровать. Над ухом противно пищит комар, я пытаюсь его прихлопнуть, потянулась. Черт! Как болит спина. Откуда комары в ноябре? А это что еще? Такая боль, ой-ей-ей… Фу, отпустило. Надо отвлечься, иначе я… Что иначе-то? Никуда я не денусь с подводной лодки. Ничего, скоро все кончится. Пройдет боль и будет новая страница в моей жизни. Так хочется его увидеть!

Я закрыла глаза и мысленно вернулась в тот сентябрьский день, когда шаталась по улицам Калининграда, пиная ногами упавшие каштаны, лишь бы не думать о безысходности своего положения. Бывшая мачеха разрешила перекантоваться одну ночь, дала старое пальтишко и туфли и показала от ворот поворот. Больше никого в областном центре у меня не было, надо возвращаться в свой заштатный городишко, может, кто из друзей-соседей приютит хотя бы на первое время. Забеспокоился Дюшка-Андрюшка, как будто почувствовал, что его непутевая мамаша нервничает. Интересно, это пяточка или кулачок? «Ничего, малыш, прорвемся. Я тебя никому не отдам. Ты мой», - думала я, поглаживая уже довольно-таки большой живот.

- Ирка! Шаляпина! Вот так встреча! – я обернулась. Надо же, Геша – одноклассник, безнадежно влюбленный в меня в третьем классе.

- Привет, Генчик! А ты совсем не изменился, – хотелось сделать комплимент.

- Конечно, такой же ботаник, в сторону которого не смотрят девчонки, – Геша улыбнулся и посмотрел на мой живот. – Ирк, а кто у нас муж?

- А муж у нас объелся груш, – я расплакалась, сама того не желая. И никак не могла остановить поток слез. Генка гладил меня по голове как маленькую.

- Ирк, ты перестань, а… Ну, нет мужа и не надо. Козел, значит. Бросил, да?

- Нет, Геша, тут все гораздо сложнее. Я сбежала от отца ребенка. И, боюсь, он меня уже ищет.

- Пойдем-ка, посидим в кафе. Ты мне все расскажешь, если захочешь. И вместе подумаем, как поступить. Хорошо? – он как-то бережно взял меня под локоток, и я послушно поплелась за ним.

Когда я окончила школу, папашка мой со своей новой отбыл на ПМЖ в Америку, а мне оставил квартиру в нашем городишке. И как только стукнуло восемнадцать, жилище я продала и подалась в Москву. Казалось, покорить столицу – нет ничего проще. В родном городке я пела в маленьком камерном ресторанчике. Всем нравился мой голос. А тут по телику эти «фабрики звезд», вот и решила стать звездулечкой. Но Москва оказалась не по зубам, с «фабрики» меня быстро вышибли – не умела я бороться, не хотела поступаться моральными принципами, и звучная фамилия не помогла. Певичек ресторанных в Первопрестольной и своих хватало. Больше я ничего не умела. А деньги, вырученные за квартиру, исчезали с завидным упорством. И вот настал день, когда я оказалась без крыши над головой, денег и работы. Моя товарка по «фабрике», тоже несостоявшаяся звезда, подсказала мне выход из создавшегося положения.

- Ир, ты молодая, здоровая, красивая. Можешь заработать хорошие деньги.

- Ты мне предлагаешь идти на панель? Этого не будет никогда, я лучше в подземном переходе с протянутой рукой буду стоять.

- Дурочка, эти хлебные места в подземных переходах уже давно все распроданы. И в жрицы любви я тебя не зову. Тут другое. Ты можешь стать суррогатной матерью. Девять месяцев неудобств – и свобода.

Я даже обрадовалась такому предложению. Тогда мне казалось, что это единственный выход. На ближайшие девять месяцев я буду обеспечена жильем и питанием. А после рождения здорового ребенка получу деньги на квартиру.

- Понимаешь, Геша, такой дурой была. Я же не знала, что за эти месяцы, когда под сердцем живет ребенок, меняешься не только физически, но и морально. В один прекрасный день я поняла, что не смогу отдать малыша. Он мой, он живет во мне. Как же его отдать?

- А у тебя оформлен официальный договор?

- Нет. У меня просто отобрали паспорт и не выпускали никуда. Денег  не давали. В шикарном доме выделили уютную комнату. Кормили убойно, я раньше таких вещей не видела даже в ресторане. Стыдно вспоминать унизительную процедуру зачатия. Представляешь, Палыч, так зовут отца ребенка, занимался любовью со своей женой, а я лежала рядом – в их супружеской постели. В решающий момент он навалился на меня. Бр-р… Потный, противный,  – меня передернуло. - Повезло еще, что все получилось с первого раза.

- Подожди, так это уже не суррогатное материнство, а изнасилование просто. Не по закону.

- Геш, тому братку законы не писаны. Положено иметь ребенка, а жена не может. Идти в больницу – история долгая, а тут раз-два – и готово.

- Ир, так, если нет официального договора, твой Палыч никому ничего не докажет.

- А что и кому он будет доказывать? Бандит он. Там денег не меряно. Видел бы ты их дом… Он своих качков-охранников пошлет, они найдут и отберут малыша. А меня убьют. Его субтильная женушка подушки себе подкладывала, для окружающих, мол, она беременная. Я ж там почти как в тюрьме находилась, чтобы никто не догадался.

Побег я замыслила на пятом месяце, когда мой Андрюшка шевелиться начал. У меня было припрятано чуть больше тысячи рублей. На поезде в свой город я ехать не могла – срок загранпаспорта закончился, новый сделать не удосужилась, а на самолет денег надо в пять раз больше. Где лежит мой гражданский паспорт, я знала, видела, в какой ящик мадам его убрала. И вот однажды утром жена Палыча достала бумажник, на шопинг собралась, а тут зазвонил телефон. Она трубку взяла и пошла на террасу разговаривать, чтобы я ничего не слышала, а бумажник на тумбочке оставила. Я молнией метнулась, открыла кошелек – там было много пятитысячных купюр, вытащила две в надежде, что эта особа с подушкой под платьем не заметит такой мелочи. Я это даже кражей не посчитала.

Как только хозяйка дома убыла, я сказала домоправительнице, что у меня сильно болит живот, как бы выкидыша не случилось. Она вызвала скорую, сама же и паспорт врачам отдала. Я обещала позвонить из больницы. Но из приемного покоя, как была в спортивном костюме и тапочках, рванула в Шереметьево.

Фу ты, опять боль какая! Мамочка, что ты так рано меня покинула… Кажется, разорвусь сейчас на части. Ой-ой-ой! Бо-о-о-льно… Опять этот комар пищит. Укусил, зараза, как веко чешется. Вроде, опять передышка. И снова воспоминания.

- Ирка, а знаешь что, давай мы с тобой распишемся. Ты фамилию поменяешь. Они же Шаляпину по роддомам будут искать, а ты станешь Караулиной.

- Спасибо, Ген. Только тебе-то это зачем? – хотя резон в предложении Генки был, конечно.

- От меня мать отстанет. Все женить хочет, каких-то невест приводит. А тут я ей не только жену, но и внука выдам. Подумай. Будешь жить в моей квартире в Светлом – наследство мне там перепало.  Я дальнобойщиком работаю, так что и докучать особо не буду.

Я посмотрела на Генку: ростом ниже меня на полголовы, а так – не хуже и не лучше других. Выбирать не приходилось.

Через несколько дней с помощью Гешиной соседки мы расписались по-тихому. Раньше я думала, что никогда не сменю свою фамилию, но теперь я стала Ириной Караулиной. От безделья обустраивала квартиру, научилась готовить и встречала мужа с поездок вкусными обедами. Так и жили, как добрые соседи. Только иногда я ловила на себе Генкин взгляд, в котором чудилась нежность. Мне становилось не по себе.

Обычно, возвращаясь из поездки, Гена первым делом спрашивал, как поживает Дюшка-Андрюшка.

А недавно он приехал дерганый какой-то. Отказался от ужина. Часто выходил на балкон покурить. На мои вопросы не отвечал. И как-то странно на меня смотрел.

Черт! Передышки все меньше, низ живота как огнем горит, спину ломит. Хочется сходить в туалет, да страшновато встать с кровати. Ни нянечки, ни акушерки не видно. Больно, больно, больно. Никогда больше не буду рожать. Кричу я уже, что ли! Не хочу ни о чем думать, не хочу. Но мысли сами лезут в голову.

Когда пришли эти люди со своими красными книжечками, я даже не поняла, что они хотят.

- Куда вы забираете моего мужа? Мне рожать скоро,- причитала я.

- Ваш муж арестован за преднамеренное убийство, – ответил оперативник.

- Убийство? Кого он убил? Этого не может быть. Гена, скажи хоть что-нибудь, – но Генка молчал, отводил глаза. – Кто-нибудь мне объяснит, что все-таки произошло?

- Ваш муж на своей фуре преднамеренно столкнул легковую машину и скрылся с места происшествия. Этому есть свидетели.

- Где это случилось?– меня прошиб холодный пот, и потянуло в низу живота. - Кто был в машине?

- Наезд произошел под Москвой. В машине были Тарасюк Леонид Павлович, его жена и водитель-охранник.

- Гена, не молчи, ведь это не так? Ну, Геночка… – мне не хотелось верить, но умом я  поняла: оперативник сказал правду.

В дверях муж повернулся ко мне и прошелестел одними губами, я еле расслышала:

- Прости меня, Ирка. Так надо было. В тумбочке письмо. Ты все поймешь, – дверь захлопнулась, и я осталась одна. Почувствовав первую боль, я сама вызвала «скорую».

Куда же еще больнее-то. Сил нет. Передышки между схватками все короче. Ничего-ничего, еще чуть-чуть потерпеть, а потом я прижму к себе родной комочек. Боль опустилась ниже, она уже почти не отпускала. Казалось, внутренности разрываются на части.

«Милая Ирка! Прости меня. Я вынужден был убить этого гада. Его ищейки подобрались слишком близко. Я очень боялся за вас с Андрюшкой. Не нашел я другого выхода. Ведь нет человека – нет проблемы. Больше тебя никто не потревожит. Сына запиши на меня. Тут же ты найдешь дарственную на квартиру и сберкнижку на твое имя. Моя мама поможет тебе с ребенком. Пой, у тебя это здорово получается. А я всегда тебя любил, с третьего класса. Нет у меня никого дороже мамы и вас».

Пелена застилает глаза. Слезы душат от боли и от жалости к себе, к Генке, к малышу, который так стремится на свет. Я уже пронзительно ору, не стесняясь. Вижу белые халаты, слышу успокаивающие слова. Плохо соображаю, как очутилась в родовой. Боль, опять боль и снова боль. Ничего не вижу и не соображаю, только слышу сквозь какую-то пелену: «Тужься. Ну, давай же, тужься. Дыши глубже. Помоги же ему. Тужься давай». Я разрываюсь, дышу, тужусь. И ору. А потом вдруг – облегчение. Андрюшка возвестил свое появление  хрипловатым криком. И это сейчас было главным. Человек родился!