Сербай Александра

То ли жизнь, то ли смерть, то ли бред,
Остывающий след на снегу.
Потихоньку иду я на свет,
Хоть куда он ведет – не пойму.

Закопченное небо висело низко, оставляя лишь небольшое пространство между уходящими ввысь клубами дыма и выжженной землей. Посреди хаоса, оставленного за собой затихающей стихией, возвышался холм, на котором черным на черном были выведены очертания крупной собаки. Только белые зубы разрывали затянувшую все мглу, – Анубис улыбался.

У него было много имен: Инпу, Дуамутеф, Бран, Эмма-о, Гермес, Яма, Гарм, Шолотль, Симург, Семаргл, Сарама… – одни из них были столь древними, что уже почти стерлись даже из его памяти, другие так давно никто не произносил, что само их звучание было чуждым нынешнему миру, третьи никогда и не были известны людям. Он же предпочитал обходиться без имени, но когда его было не избежать, он вспоминал как его когда-то называли греки, – красивый и емкий греческий язык ему всегда нравился. Из всех имен, какими его когда-либо награждали, одно было ближе всего – оно проникало внутрь, сливаясь с сутью и отзываясь эхом где-то в глубине сознания, – А-ну-бис.

Даже его глаза не могли видеть так далеко во мраке, но он знал, что где-то там на пути к восходу упрямо идет к своей цели она. Ее длинные волосы растрепаны, юбка, повинуясь ветру, бьет по ногам, из глаз текут слезы, чертя неровные линии на уставшем лице. Ее искренняя, исполненная силы мольба продолжала звенеть в его голове.

– Тебя услышали, – спустившись, шептал он ей каждую ночь, но она не верила себе. И порой, лишь на мгновенье, в ее сознании вспыхивало желание обнять, принять надвигающееся внутреннее безумие как спасение от безумия внешнего. Безумия, рвущего привычную картину на части, разбивающего белый свет в дребезги, перемалывающего реальность неумолимыми бездушными челюстями.

Ему поклонялись как богу и сыну солнца, его боялись как губителя жизни и владыку священной земли, его называли стражем умерших и ведающим тайны, к нему взывали как к защитнику от врагов и царю справедливости, но правы были лишь те, кто считал его вестником, исполнителем воли Отца, открывающим путь.

– Тебя услышали, девочка. И я пришел.

То было прекрасное утро: небо покрывалось нежно-розовыми мазками, мягкие солнечные лучи осторожно ощупывали комнату, постепенно приближаясь к кровати, за окном щебетали птицы, облепившие растущие во дворе деревья.

Она любила вставать с рассветом, вдыхать свежий, еще не успевший пропитаться пылью, утренний воздух, и заниматься своими делами, пока спящий город досматривал утренние сны. Но сегодня вставать совершенно не хотелось: натянув одеяло до подбородка, она сладко потянулась и решила еще немножко понежиться в кровати, – совсем чуть-чуть.

Как давно это было: сегодня, три дня назад, неделю, месяц? Затянувшие небо черные облака поглотили время, лишенный света мир потерял свое волшебство.

Грохот ударил по ушам. Едва успев вскочить, она увидела, как огромная невидимая рука вырвала кусок из дома напротив, затем еще один, и еще. Она стояла и смотрела,как то, что осталось от высотного здания медленно оседает в вихре из сверкающих осколков стекла и не могла понять что происходит. Потом понимать стало некогда.

Как она очутилась на улице и когда успела одеться – она не помнила. Мимо бежали растерянные и перепуганные люди. Она сжимала в руке бесполезный телефон. Связи не было. Мыслей тоже. Она смутно помнила, что метро может стать укрытием, но до него было далеко. Неожиданно она увидела неплотно закрытый канализационный люк и кинулась к нему. Она успела спуститься вниз и сделать пару шагов, когда земля пустилась в пляс, небрежно смахнув ее с себя как красавица смахивает пылинку со своего выходного платья.

Что толкает ее идти вперед, хотя кончились силы, что заставляет просыпаться после краткого отдыха, полного кошмаров, что не дает ей умереть, когда умерли все, кто был дорог, что вынуждает ее жить, когда не ясно зачем? Надежда? Нет, скорее безграничное упрямство, которым она отличалась едва ли не с рождения.

Что-то сдавило руку, приводя ее в чувство. Открыв глаза она с удивлением обнаружила огромного черного пса непонятной породы. Пес будто всматривался в ее лицо, аккуратно сжимая зубы на правой ладошке. Она не сразу поняла, что ее поразило больше: то, что она увидела или то, что увиденное ее совершенно не напугало. Они замерли, уставившись друг на друга. Потом пес раскрыл рот, буквально плюнул ее рукой и чихнул. Она чихнула в ответ и огляделась насколько это было возможно.

В колодце было сухо и темно, скорее всего, это была ливневая канализация, а лето в этом году выдалось сухим и жарким. Задвинуть крышку люка у нее не было времени, да и вряд ли хватило бы сил, но она порадовалась тому, что успела отойти от входа, – сейчас люк был пронзен почти до самой земли глыбой бетона. Глыба крошилась и сыпалась, заваливая все вокруг разнокалиберными кусками своего дородного тела.

– Что же стряслось, Господи? – хотела спросить девушка, но из пересохшего горла вырвались только хрип и кашель.

Пес тихонько гавкнул и нетерпеливо топнул лапой, словно требуя подняться. Почему-то его она видела четко, в отличие от всего остального. Она встала, отряхнулась и отправилась за ним в неизвестность сквозь разрушенный пылающий город.

– Нет, я все понимаю, война, стирающая с лица Земли города и страны, всемирный катаклизм, или что это вообще было, гибель миллиардов людей, моей семьи, вся жизнь, исчезнувшая в один момент, – я все понимаю, люди давно напрашивались, но пса зачем? Зачем ты забрал пса? – ей хотелось кричать, а получилось лишь с трудом облизать пересохшие губы. Последний раз они пили, когда нашли бутылку воды непонятно каким чудом оказавшуюся на дороге, на самом краю огромной воронки, внизу которой с трудом угадывались покореженные останки нескольких машин – три привала назад.

Если бы не пес, которого она назвала Скаутом, она бы погибла в первый же день, заблудившись в лабиринтах канализации. Как он оказался там и куда ее вел, она не знала, да, собственно, она не знала осталось ли еще куда идти. Но они шли. Скаут, отыскивал укрытия на ночь, находил еду, выбирал дорогу, уводя ее все дальше и дальше от центра города. За все время они не встретили ни одного живого человека.  Несколько раз натыкались на тела, и в такие моменты она была благодарна за непрекращающуюся ночь, прикрывавшую, словно траурной вуалью, реалии нового мира.

Наконец они вышли из города. Перед ними догорал лес. Как бы ей ни было страшно оставаться так близко от огня, она уже привыкла доверять своему спутнику и улегшись рядом с ним, за огрызком небольшого одноэтажного дома, мгновенно уснула. А проснувшись, не нашла рядом с собой мохнатого друга.

Она ждала его долго, сколько хватило сил. Дважды она дремала, подскакивая от каждого шороха, а проснувшись во второй раз поняла, что надо идти, иначе она погибнет от жажды. Медленно переставляя ноги, стараясь не поднимать слишком много золы в воздух, она поднялась на стоявший неподалеку холм. Отдельные очаги угасающего пожара давали достаточно света, чтобы она могла увидеть вдали ровный клочок черноты без деревьев и огня. Возможно она найдет там озеро или поляну, а, может быть, и других выживших, – с каждой минутой в ней крепла уверенность, что Скаут вел ее именно туда.

Оглянувшись на последнее их совместное прибежище, она двинулась вперед.

– Я показал тебе тропу, дальше ты справишься сама.  – Еще долго Анубис смотрел в сторону, куда ушла она, – будущий голос объединенной Терры, набирающий мощь с каждым шагом, чтобы вести людей к свободе.

Занимался рассвет.