Бердник Татьяна

Я вырос в одном из тех маленьких городков с населением чуть более полутора тысяч жи-телей, где почти все друг друга знают. Мои родители работали в больнице – оба – но им невероятно повезло, потому что они, весь рабочий день проведя бок о бок, еще и вече-ром находили, о чем поговорить. А по выходным, если на улице было не очень холодно, мы даже выбирались на пикники.

Мы жили в старом двухэтажном доме, лестницы в котором приятно поскрипывали, на втором этаже. А первый занимала семья таксиста, Дугласы.

Был у меня и лучший друг, с которым мы сидели в школе за одной партой, а после школы влипали в разные передряги – как и полагается нормальным городским мальчишкам. Его звали Роном Дугласом. Когда у его отца было хорошее настроение, он брал нас на часок-другой поколесить по городу в поисках клиентов. Если их было больше двух, мистер Дуглас высаживал нас где-нибудь, а сам отвозил людей, чтобы потом вернуться за нами.

По воскресеньям мы с Роном бегали в кино на дневной сеанс. Нам нравились «ужастики», это было время «Психо» и «Лангольеров», и, черт возьми, это было хорошее время!

Я помню, как впервые захотел быть взрослым. Нет, конечно, желание повзрослеть уже изначально вложено в любого ребенка, только просыпается оно у всех в разное время. У меня оно проснулось одним прекрасным воскресным вечером.

Обычно меня укладывали спать в половине десятого – мне было семь лет. Но в тот вечер родители заговорились и забыли обо мне. По телевизору закончилась очередная серия какого-то дурацкого сериала, и героическая музыка возвестила о начале фильма – несо-мненно, это должен был быть фильм о каком-нибудь супергерое. Титры уже возвестили, что зрителей ожидает «Спартак» с Кирком Дугласом в главной роли, когда мама наконец-то спохватилась и приказала мне идти спать. Я изобразил глухого. Зная мою упрямую натуру, мама попыталась уговорить меня: «Дэнни, фильм закончится очень поздно, ты не выспишься и потом в школе будешь клевать носом. Да-да. И миссис Бэкстори выгонит тебя из класса. Ну же, Дэнни, умываться и спать». «Ну мам…, – я не хотел спать и попытался отстоять свою независимость. – Я чуть-чуть». «Никаких чуть-чуть, Дэнни. Марш в постель!» Не помню, сколько продолжалось наше препирательство, но не выдержал отец. Он подошел, положил мне на плечо свою руку и сказал: «Дэн, ты сейчас пойдешь, умоешься, ляжешь в постель и заснешь. Ты запомнил?» Нужно сказать, что рука у него была тяжелой, а характер твердым, поэтому я отправился спать. Но долго еще ворочался с боку на бок, прислушиваясь к приглушенным звукам, доносившимся из гостиной, и думая о том, как же несправедливо, что взрослые могут сидеть до полуночи и смотреть телевизор. А еще они могут не есть суп – а сразу пирожное. Или смотреть в кино хоть пять сеансов подряд. Но почему-то они этого не делают… Я решил, что им это, наверное, просто не приходит в голову. И я захотел вырасти.

Папа почувствовал, что я на него обиделся. Ну конечно, ведь я сделал для этого все: утром поздоровался с ним сквозь зубы, вечером отказался рассказывать свои школьные новости и ушел спать, не пожелав спокойной ночи. А на следующий день он подозвал меня к себе, усадил рядом и поинтересовался, что со мной происходит. Когда я не выдержал и поделился своим сокровенным желанием, я думал, что он посмеется надо мной. Взрослые всегда смеются над желанием детей поскорее вырасти. Но он задумался. А потом рассказал мне о сорока семи шагах.

Прямо напротив нашего дома была булочная, и каждый день отец покупал там свежий хлеб. Для этого нужно было просто пересечь дорогу. «Я так часто проделываю этот путь, –сказал мне в тот день отец, – что однажды посчитал число шагов от дома до магазина. У меня их выходит сорок семь. У тебя будет гораздо больше. Но ты растешь. И раз за разом количество шагов будет уменьшаться. Знаешь, как мы поступим? С сегодняшнего дня ты будешь покупать хлеб. И считать шаги. Как только насчитаешь сорок семь, мы будем считать тебя взрослым. Согласен?» Я был согласен – и получил новую игру, которая неожиданно надолго захватила меня.

В первый раз я насчитал сто пять шагов. У Рона (я и его втянул в это мероприятие) получилось несколько больше. Тогда у меня возникла мысль, что Рон мог пройти не совсем по прямой. И, чтобы устранить все недоразумения и сделать расчет честным, я вытянул папу из дома, заставил отца пройти его сорок семь шагов и мелом наметил себе точный маршрут. С тех пор мы с Роном ходили в булочную строго по этой линии. В то время мы не задумывались, что могли подумать о нас прохожие. Чье-то мнение тогда волновало нас меньше всего. Мы с Роном увлеклись не на шутку и, помню, очень переживали, что совсем не растем: прошла неделя, другая, а количество шагов не уменьшалось. Ни на один. И каждую неделя заново чертили линию – прохожие и колеса машин очень быстро стирали ее.

Мы должны были скоро охладеть к этому занятию. Так и случилось. Но покупка свежего хлеба осталась моей обязанностью, и я по привычке считал шаги. И подновлять черту мелом мы с Роном не забывали. А через год, вернувшись из летнего лагеря, мы с Роном специально прошли по черте. Шагов было уже ровно сто – и какова же была наша радость!

В одиннадцать лет мы с моим другом стали реже видеться. Я записался в секцию бокса, у меня появились новые товарищи. А у Рона неожиданно открылся талант к рисованию, и миссис Дуглас настояла на том, чтобы он ходил в школу живописи. Тот год был для их семьи нелегким: отец Рона попал в аварию. Виноват был тот, другой водитель, который сел за руль в нетрезвом виде. Но он был Джоном Невельски, сыном крупной шишки в городе, поэтому всю вину свалили на мистера Дугласа. Общественность делала вид, что все нормально. Да и таксистов почему-то у нас не очень любят… Мистер Дуглас устроился на шахту за несколько миль от города, бывал дома очень редко, но семье требовались деньги. Тем более, что Рон начал подавать большие надежды. Со всей этой суетой мы с Роном совсем забыли о сорока семи шагах. А следующие полгода я вообще ходил с трудом, потому что сломал ногу на Чертовой пустоши.

Чертова пустошь находилась на окраине города. Это был огромный овраг, глубиной более трех метров, заваленный всевозможным мусором, ветками деревьев. На дне его покоился ржавый корпус автомобиля. Этот овраг все обходили стороной, но кто-то перекинул через него поваленное дерево – получилось что-то вроде моста. Правда, ступить на него никто не решался, так узко и ненадежно казалось гниющее дерево. Никто, кроме нас, мальчишек.

В тот холодный ноябрьский день мы с Роном ходили в кино. Конечно, на «ужасы». Роди-тели отпустили нас с трудом, потому что сеанс заканчивался в семь, и было уже темно. Но до дома было недалеко, поэтому мы все же смогли уговорить их, заверив, что сразу после фильма пойдем домой. Но, конечно же, все получилось не так, как думали наши мамы и папы. Нам вдруг очень захотелось посмотреть на овраг, как он выглядит в темноте. Тем более, это было почти по пути.

Чертова пустошь во мраке и правда казалась логовом нечисти. Взошла луна, и высокие деревья бросали на подмерзшую землю причудливые тени. Мне стало страшно, но я не хотел этого показать. Я видел, что Рон тоже боится. Пытаясь развеселить его, я что-то крикнул, но мой голос прозвучал так гулко, что нам стало еще страшнее. «Пойдем отсюда, Дэнни». «Сейчас, – изобразил я улыбку. – Только переберемся на ту сторону». Рон уже собрался было обогнуть овраг по тропинке, но я схватил его за руку. «Нет, давай-ка по бревну». «Ты рехнулся, Дэнни? Здесь же темень. Мы свалимся!» Я помню его худое и бледное лицо. Мне стало жаль его. И себя, если честно. Но отступить от своих слов я не мог. «Эй, Ронни, Чак Мейер с дружками никогда не обходят этот овраг. Чем мы хуже? Или ты боишься, герой?» Он ничего не ответил, просто шагнул к поваленному дереву и наступил на него. А потом обернулся и посмотрел прямо мне в глаза. У меня еще было время крикнуть: «Эй, Ронни, я пошутил!», но во рту неожиданно пересохло и язык словно прилип к нёбу. А Рон медленно пошел по дереву, раскинув руки в стороны для балласта. Где-то на середине пути он покачнулся, и мне на секунду показалось, что он сейчас упадет. В тот момент я проклинал себя за эту дурость. Но Рон выпрямился и благополучно добрался до конца пути. Теперь мы с ним стояли по разные стороны оврага. Вокруг было совсем темно, только бледная луна висела на верхушке дуба, и мне совсем не хотелось повторить путь Рона. Но… Я ведь не мог просто засмеяться и обойти овраг по тропинке, не так ли?

Первые три шага дались мне особенно трудно. Видимо, это почувствовал и Рон, потому что он крикнул, чтобы я не дурил и обогнул овраг. Его голос дрожал от волнения. Крик друга придал мне уверенности, и я зашагал дальше. Это оказалось неожиданно легко, так что, преодолев две трети пути, я расслабился и стал даже бравировать своей ловкостью. «Эй, Ронни, а это не сложнее, чем…» Я не успел договорить, потому что правая нога внезапно соскользнула с гнилого дерева, и я с диким криком полетел вниз. Лежа в куче мусора, я не переставал дико вопить, потому что проклятую ногу, на которую я приземлился, пронзали стрелы такой невыносимой боли, что, кажется, из моих глаз сыпались искры. Я не сразу услышал крики Рона, и увидел его только тогда, когда он почти сполз в овраг по наиболее отлогой его стене. Когда Рон наконец добрался до меня, мой вопль перешел в стон, более напоминающий скуление. «Все будет хорошо, все будет хорошо», – Рон без конца повторял эту фразу, наверное, потому что так же, как и я, на какое-то время перестал соображать. «Что болит, Дэнни? – спросил он у меня, когда немного пришел в себя. – Сейчас я попробую тебя ощупать. С руками все в порядке?» Я попытался ему кивнуть сквозь слезы, но следующее же его движение буквально заставило меня обезуметь от боли: Рон коснулся моей правой ноги. «Дело плохо, – сказал он, когда я нашел в себе силы вновь открыть глаза. – Кажется, у тебя сломана нога». Он снял с головы шапку и сел рядом со мной. «Что будем делать, Дэнни?» Я всегда чувствовал себя сильнее друга, старше, но в тот момент я превратился в маленького-маленького мальчика. «Мне страшно, Рон». Он кивнул и поднялся на ноги. «Ты куда?» – я успел схватить его за джинсы. «Дэнни, тебе нужна помощь. Я побегу за кем-нибудь из взрослых. Хорошо?» Воображение мгновенно нарисовало мне перспективу остаться темной ночью, в одиночестве, в месте, которое называют Чертовой пустошью. И я почувствовал, как где-то в глубине души зарождается паника. «Нет, Ронни, не уходи!» Он мягко попытался разжать мои пальцы, но я вцепился мертвой хваткой. Страх на время приглушил даже боль в ноге. «Ронни, не оставляй меня здесь одного!» «Я мигом, Дэнни. Одна нога здесь…» «Рон, не оставляй меня здесь!» Наконец, он сдался. «Хорошо. Я останусь с тобой. Тогда слушай меня внимательно. Я сейчас присяду, а ты обхватишь меня за шею и взберешься мне на спину. Тогда я смогу попы-таться вытащить тебя отсюда. Дэнни, я постараюсь быть осторожным, но могу задеть твою ногу. И тогда тебе будет больно. Очень больно. Ты уверен, что сможешь выдер-жать?» Я кивнул – ужас в моей душе затмил все остальное.

Я плохо помню этот путь наверх. Боль временами застилала глаза, кажется, пару раз я отключился. Я до сих пор боюсь представить, каких усилий стоило Рону вытащить меня оттуда. Он был на полголовы ниже меня ростом, гораздо более щуплый, гораздо менее развит физически. И весил я больше. Как ни как, я занимался боксом, а он живописью… Но Рон смог это сделать. Не знаю, о чем он думал весь тот чудовищно долгий путь. Мо-жет, проклинал меня. Или судьбу. Но вероятнее всего, у него просто не было мыслей – только желание добраться до кого-нибудь, кто мог нам помочь. Рон сумел дотащить меня до дороги, и нас подобрал мистер Стентон – тем вечером он возвращался домой из Гретны, где навещал престарелую мать.

В следующий раз я вспомнил о сорока семи шагах только в день окончания школы. На выпускном балу Бриджит танцевала с Чаком Мейером. Он был на два года меня старше и учился в колледже. Но на наш выпускной пришел - специально ради Бриджит. Мне было горько. Конечно, я не выдерживал никакого сравнения с высоким брюнетом в кожаной куртке, который гонял на отцовской машине. Да и у моего отца машины вовсе не было… Помню, как я ушел раньше всех, и медленно брел по ночному городу, освещенному фонарями, пока не оказался у черты, когда-то нарисованной мелом на асфальте. Она почти исчезла, почти стерлась, но я и с закрытыми глазами мог бы пройти по ней. Что я и сделал. Их было сорок семь – моих неторопливых шагов. Точно сорок семь. Вот я и стал взрослым. Не могу сказать, что меня это очень порадовало… Я не ощущал прелести быть взрослым. Бриджит не обращала на меня никакого внимания. Я не представлял, куда пойду учиться дальше. И рядом со мной не было Рона…

Три года назад, когда он возвращался из школы с мольбертом в руках, его сбил Джон Невельски, который так перебрал, что едва держался руками за руль. Ронни Дуглас умер в больнице, не приходя в сознание. Он так и не прошел свои сорок семь шагов… Но я никогда не забуду тот вечер на Чертовой пустоши. Дело не в количестве шагов, потому что мой друг повзрослел гораздо раньше, чем смог бы пройти их. Я не забуду и слова, которые сказал мне Рон: «Хорошо. Я останусь с тобой». Он был прав, он остался со мной навсегда.