Зайцева Елена

Слышите?

– А ну-ка положь птицу на место! Положь, говорю... Милка, Машка... как там тебя!..

Это кричит баба Лида с третьего этажа. Как она увидела, что у меня воронёнок? А ещё говорит, что плохо видит!

Вообще-то, зовут её так: Лидия Вильгельмовна Куропаткина. Некоторые говорят, что это трудно запомнить. Не знаю, я запомнила. Это она меня не запомнила, я не Милка и не Машка.

– Надо говорить не «положь», а «положи», – задрав голову, отзываюсь я. – А... где у птицы место?

– Ах ты дрянь малолетняя!!

Баба Лида всегда ругается. Ну, или часто. Она защищает: голубей от детей и кошек, кошек от детей, собак от машин, собак от... В общем, запутаться можно. Всех от всех она защищает – а на добрую совсем и не похожа. Лицо у неё тёмное, а глаз – злой. Тот, который видно. А второй у неё всё время слезится и закрывается. Иногда она сама его рукой закрывает, а иногда даже косынкой перевязывает, – тогда она вообще на пирата похожа. Сейчас, конечно, не похожа. Сейчас она больше на кукушку похожа, – на ту, которая из часов. Высунулась из окна, так и кажется, что выпадет!

– Я не дрянь, – возражаю я. – Это моя птица, я её нашла. Не волнуйтесь, это не куропатка!

Я нарочно дразню Куропаткину. Зачем? Ну... просто. Думает, что всё-превсё на свете знает. Лезет везде... Воронёнка нашла – я. Я, сама. Она-то тут при чём? Нашла – а теперь спасаю. Он не умеет летать.

– Ах ты... голодранка! – продолжает кричать баба Лида. – Я сейчас спущусь, я тебе сейчас устрою!..

Почему «голодранка»»? Фу, какое слово... Но никуда она не спустится. Не спустится, точно говорю. Сегодня она «гуляет в окне», значит, на улицу выйти не может, она сама это рассказывала – другим соседкам. Что когда ноги совсем не ходят, приходится «гулять в окне».

– Акхшш! – шипит воронёнок. Каркать он, наверно, не умеет ещё.

Он держит клюв открытым, и я вижу его смешной язык.

– Не шипеть, – спокойно говорю я. Специально так говорю – очень спокойно. Это должно успокоить воронёнка. Видите, какой я психолог! Все мамины знакомые говорят, что настоящий психолог. Я даже тесты сама составляла, два теста – по пять вопросов. «Как! – удивляются мамины знакомые. – Ведь девочке всего девять!». Ну, во-первых, мне скоро десять, а во-вторых...

– Кшшш! – угрожает воронёнок. Он не понимает, что ему помогают. Ну – это ничего. Он ведь птица, мало у него, значит, интеллекта!

Я держу его на вытянутых перед собой руках – он меня уже несколько раз ущипнул. За руку – ещё ладно, не больно вроде. А вот за шею было больно. Я после этого руки и вытянула, а сначала – как котёнка взяла, прижала к себе. А он как давай щипаться! Всё-таки немножко интеллекта ему бы не помешало.

– Не шипеть – и не щипаться, – предупреждаю я. Поднимаю глаза – и не вижу бабу Лиду! Просто так она бы не отстала. Неужели спускается? И что мне теперь делать? Убегать?

Но бежать с воронёнком на вытянутых руках – неудобно. Да и куда?

Некоторое время я размышляю. Нет, в панику не впадаю, просто думаю: домой – не получится; в подъезд – не получится; к Вере Шутько – тем более не получится, у неё кошка, она большая, рыжая и зовут её Лаки... Я думаю всё это, думаю – и смотрю прямо перед собой. А передо мной – воронёнок. Ну и ещё – забор.

И вдруг – это как-то само собой получается – я ныряю под забор! Под забор магазинного склада...

Дворник говорил, что магазин эту землю «отсобачил», и от этого я представляла, что здесь много – пять или десять! – собак. Нет, я понимаю, что это просто выражение такое, слово, но всё равно представляла. Оттуда и лай всё время слышался, не просто лай, а... перелай какой-то! Но собака – вон она, на цепи, у ворот. Вылезла из будки и потягивается. Она одна, а больше – никого...

– Ну что, птица... – заговариваю я с воронёнком.

Он уже не шипит, и клюв у него закрытый. Совсем, наверно, испугался. Я, когда под забором пролазила, поставила его на землю – на чуть-чуть, на секундочку, – а потом быстро схватила. Мне даже показалось, что в нём щёлкнуло что-то, но это так, показалось... Если бы у него что-нибудь сломалось, он бы, конечно, беспокоился. А он сидит, смотрит на меня. Моргает... Или засыпает? Его маленькие глазки то и дело закрывает серая плёночка.

– Моргуха! – щекочу я его по макушке. Но похоже, ему это не нравится. Он как будто даже хмурится, – сложно сказать, бровей-то у него нет!

Собака не лает на нас, но смотрит, смотрит. Сейчас залает...

– Гыв...

Я же говорила! Лениво так «гывкнула», потихоньку. Но если разозлится, ещё сторож какой-нибудь пришкандыбает...

Странное слово – «пришкандыбает», да? Это баба Лида так говорит, когда во двор со своего третьего этажа спускается – «Вот она я, никуда не делась, пришкандыбала!». Кому она это говорит? Соседки с ней даже не здороваются, а она им что-то рассказывает, рассказывает... Потом видит, что какой-нибудь малыш кошку схватил – и сразу про рассказы свои забывает, ругаться начинает. И все у неё почему-то «дряни» и «голодранцы». Странная она. И мамы всех маленьких детей её ужасно не любят. И не маленьких – тоже...

Я замечаю одно хорошее место. Оно между двух заколоченных киосков, там есть перевёрнутый ящик, а вот травы – почти нет. Собака, если мы туда зайдём, видеть нас не будет...

Я сажусь на ящик, сажу воронёнка к себе на колени и говорю:

– Пока ты не умеешь летать, я буду заботиться о тебе. Заботиться, понимаешь?.. И это даже хорошо, что мы тут! Тут ящик...

А ведь и правда хорошо! – думаю. Ведь из этого ящика можно сделать домик. Домик для воронёнка. Ненадолго, на время. А вечером придёт с работы мама, а с мамой у нас – уговор.

Уговор такой: если я хочу завести какое-нибудь животное, я обязательно сначала жду маму. Без мамы я никого в дом не тащу. Никогда, ни за что.

Мы с мамой недавно об этом уговорились, после того, как я принесла домой улитку. Это была очень красивая голубая улитка, мне её Марина подарила, – я эту Марину не очень хорошо знаю, видела раза два или три... Но не в этом дело. Дело в том, что улитке нужен аквариум, особенный, дорогой. Чтобы в нём была и вода – и суша. Мы такой купить не можем (можем, но не прямо сейчас, а ведь он прямо сейчас был нужен!). Если бы мама была дома, она бы сразу мне это объяснила, и я вернула бы улитку Марине. Но мамы не было, а потом уже и Марины не было, она не в нашем доме живёт. Может быть, в соседнем. И нам с мамой пришлось садить улитку в баночку и везти в зоомагазин. Просить, чтобы её посадили в магазинный аквариум. А в магазине нас ругали, говорили, что они эту улитку впервые видят, эта улитка им незнакома... Я им сказала: «Её зовут Уля». Немножко поругали, потом всё равно взяли. Но мама нервничала, и теперь у нас – уговор.

– А тебя мы как назовём? – спрашиваю я воронёнка. Он делает вид, что ему всё равно. – Назовём тебя... Ворон. Или нет... Вася! Или нет... Вдруг ты вообще девочка? Люся. Лаки... Ты будешь – Ворки! По-моему, очень даже. Ворки, эй!

Ворки ничего не отвечает, только смотрит. Но я думаю, ему нравится... Всё-таки мне кажется, это мальчик!

Теперь он наклоняет голову и смотрит вниз, на землю.

– Хочешь спрыгнуть?

Трава тут коротенькая. Мусора нет. Но почему-то аж три старых грязных блюдца.

Я складываю их в пирамидку и аккуратно ставлю на эту пирамидку Ворки. Он стоит себе и стоит. Вообще никуда не собирается! А я смотрю на него и соображаю... Получается, мой Ворки – он совсем не убегучий! Если надо, он меня подождёт.

Я хочу сходить домой и принести всё, что нужно. До вечера целых четыре часа! Принесу поролонку – это будет пол в Воркином домике. Принесу хлеб...

– Ворки, хлеб – будешь?

Ворки слез с пирамидки и стоит теперь просто на земле. Одно крыло он опустил ниже другого, почти до земли. Мне это не нравится – вдруг оно сломано?

Я, очень осторожно, поднимаю крыло – повыше, чтобы оно не висело, чтобы оно было как второе. И в этот момент Ворки прыгает мне на руку! Представляете? Он совсем ручной!

Я бы взяла его с собой, но ведь я обязательно встречу эту сумасшедшую бабу Лиду. Или кого-нибудь ещё – Коркину, Козлова, Тихомирова (а у него только фамилия такая – тихая и мирная, а так он – псих!). А здесь – здесь Ворки безопасно.

Посажу его под ящик. Сбегаю домой – и быстро вернусь. Я ему так и говорю, сажу под ящик – и говорю:

– Ворки, я скоро вернусь. ОЧЕНЬ скоро.

.........................................................................................

Но получилось так, что я не вернулась. Вы, конечно, спросите: куда же ты делась?

В том-то и дело, что никуда. И всё со мной в порядке, и мне уже не девять лет. Не девять – а тридцать девять. Сейчас вам, конечно, кажется, что столько не бывает. Мне тоже так казалось, но год за годом, год за годом – и вот, я добралась до этой цифры. Это были разные годы, тяжёлые, лёгкие. Многое за эти разные годы происходило, что-то я успевала, а что-то – нет. Это очень важно – успеваешь или нет. К Ворки я тогда – не успела. Вернулась – но не к Ворки. А для него ведь это всё равно что не вернулась.

Воронёнка нигде не было.

Ящик был перевёрнут. Мою пирамидку кто-то разобрал, из блюдца жадно ели две полосатые кошки.

Они ели какую-то кашу. А где же мой Ворки? Съели?

Я оббежала вокруг киосков, пробежала по всему двору, заглядывала в щели, ямы, коробки... Вернулась к кошкам. Съели?..

Я кинула кусок поролона прямо на кошек, они даже не отскочили. Поролон закрыл им половину каши, но они продолжали есть – вторую половину...

Возле подъезда стояла Лидия Вильгельмовна. В руке у неё был пакетик с крупой, а у ног толпились голуби.

– Где птица? – спросила она, прищурившись своим слезящимся глазом. Здоровый её глаз смотрел на меня с необыкновенной ясностью.

Я пожала плечами.

– Ах ты... – начала она, но вдруг замолчала. Я протянула ей кусок хлеба, который несла для Ворки.

– Я же тебе говорила!.. – махнула она рукой, не обращая на мой хлеб никакого внимания. Уронила свой пакетик, крупа рассыпалась, и голуби, курлыча, стали перебегать в эту новую «столовую».

Очень скоро Лидия Вильгельмовна умерла. Когда я вспоминаю об этом, так и слышу: «А ну-ка положь птицу на место!» – и «Я же тебе говорила!..». Вот уже тридцать лет, получается, вспоминаю. Ворки – и Лидию Вильгельмовну.