Останина Анна

Эта история о модистке, четверть века обшивающей весь наш район, по имени Зинаида. Она до сих пор живет в крошечной квартире на первом этаже напротив винного магазина, что на соседней улице, где продают игристое белое вино, после которого забываешь не только обиды, но и имена обидчиков.

Зинаида шьет на заказ не простые вещи, а целые истории.

Комната у нее маленькая и совсем простая, стол да шкаф, да ей больше и не надо. Нет в этой берложке ни фотографий, ни картинок на стенах, - все, чем так любят обычно украшать свое жилище старые девы, помешанные на воспоминаних и несказанных признаниях. Журнальные выкройки и вырезки, вроде «Бурда моден», хранятся хозяйкой на антресолях, книг же или газет, за исключением подаренного толстого телефонного справочника, там не найти. В целом все очень скромно, на раковине — прозрачный желтоватый обмылочек, в прихожей — одна пара ботинок, на кухне столовые приборы можно пересчитать по пальцам.

Ночами строчит Зина на своем стареньком верном ножном «Зингере», а днем готовит рулетки и булавки, принимает клиенток на примерки. Ничем другим, вот уж больше семи-восьми последних лет, она не занимается, и на прогулках бывает совсем редко — что заметно по ее бледной голубоватой коже и темным кругам вокруг горящих глаз, делающим ее похожей на одну из макбетовских ведьм.

Не верите — приходите сами посмотреть. Лет ей сейчас около сорока пяти или чуть побольше, через плечо лежит начавшая седеть коса толщиною в руку. Губы всегда поджаты: так ей легче уследить за иглой, чтоб ненароком не пробить палец. От этих губ выражение у Зины всегда скорбное, точно плачущее.

***

Когда Зине исполнилось 14 и семья ее уже жила в городе, она стала помогать матери по работе. Мать еще в деревне обшивала мужа и детей, а в городе стала брать заказы на пошив одежды.

В Михайловке, деревне, откуда она была родом, люди одевались, не потому что была обязательная потребность (лета стояли жаркими), а потому что тело было принято прикрывать. Девок, у которых были видны колени из-под юбки, звали проститутками и плевались. В городе же было все по-другому, и Зинина мама хорошо это почувствовала, быстро примерилась к городским условиям. Была у нее в этом и хозяйственная жилка — да и сам процесс шитья доставлял ей удовольствие куда большее, чем рождение и воспитание собственных детей. Лишенная родительской ласки, Зина ластилась к домашним животным, теребила и валяла по земле собаку Тяфку.

Шитье приносило в семью и доход, среди генеральских и наркомовских жен принято стало обшиваться у портних. Тогда уже Зинина мама доставала через знакомых модные журналы, «Рижские моды» с выкройками. Картинки с манекенщицами Зина внимательно рассматривала, под звук же швейной машинки — маминого приданого — привыкла засыпать по вечерам.

Сначала мать доверяла дочери работу попроще — распороть по швам (новое часто перешивалось из старого), пришить пуговицу. Специально ничему не учила, девочка сама все схватывала. Время быстро летит, придёт Зина после школы домой, во двор не выходит — мол, там и дружить не с кем, только время терять, башмаки стаптывать. Наблюдает за матерью или старым нелюбимым куклам наряды из лоскутов шьет.

Ткани, несмотря на дефицит, много было. Приходили девчата под руку с лучше всех знающими мамами, приносили отрезы — ситец, креп и шуршащий глянцевый полиэстр. Капризничали, требовали мини, рукава «летучая мышь», но матери только твердо качали головами.

Однажды позвонил в дверь мужчина. Странным показался он Зине, не мужчина даже, а так, тень от него, весь словно прозрачный и худой, дунет ветер из форточки и унесет его. Протянул длинное, точно полотенце, белое платье, отделанное муслином, с перламутровыми пуговицами и с оторванным правым рукавом.

Это ерунда, сказала мать Зины, мельком оглядывая платье, на ком хоть раз не трещала по швам тесная одежда. И, разглядев кольцо на пальце, добавила, мол, я вашей супруге к завтрашнему дню все сделаю. Да, ткань пошла такая, тонкая, только дернешь — и разойдется.

Сутулый вытянул из кармана сигареты, порвал пачку, узнал, что дома у них не курят (мама Зины и отцу курить запрещала) и объявил, что завтра не подойдет: жену его на дому сегодня будут отпевать, придет батюшка, поэтому платье нужно как можно скорее.

Мать Зинина принялась суетиться, за четверть часа пришила рукав на место. Заказчик получил расчет, посмотрел на Зину тоскливо, точно побитый, и ушел с саваном.

Тогда-то, вспоминая его лицо, 15-летняя Зина и принялась мечтать, чтобы научиться делать такую одежду, которая бы утешала в горе, помогала в любви. Надел новый жакет — помирился с подругой, примерил брюки — завёл дружбу с начальником. Когда Зина завела разговор с матерью, та только оборвала ее и велела не забивать голову глупостями.

Про себя же Зина решила, что она будет шить именно так, одежду не обычную, а обладающую тайными свойствами. Проще говоря, волшебную.

Но времена оказались не слишком подходящими для Зининого волшебства.

***

Мать махнула рукой, когда дочь твердо отказалась идти в политехнический, у отца не пришлось и спрашивать — в городе он спился, с завода его уже два раза увольняли. И каждый раз мать Зины ходила к начальнику завода, перед этим красилась и наряжалась, а один раз даже пришлось увидеть Зине, как мать, заткнув юбку за подол, брила отцовским станком то самое место. Оба раза отца приняли обратно.

После того, как отучилась Зина по специальности на швею, поступила работать в ателье. Начальницей там была жена бывшего главврача, носившая квадратные пиджаки и вытягивающая работниц железной линейкой за провинность. Ателье не имело специального названия, а только номер — который давно забылся, поскольку на месте того ателье сейчас двухъярусный супермаркет.

Заказы оказывались типовыми, для Зины попросту скучными, да и перестали люди особенно часто одежду себе шить — приносили больше в ремонт — подновить, починить. Дело было и в дешевой китайской синтетике, спортивных костюмах и джинсах, хлынувших в Союз. Молодежь мечтала о заграничном, на дискотеках сверкали на девушках антрацитово-черные лосины. Шить, как о том мечтала Зина, было некому и нечего.

Были, конечно, и особенные случаи — постоянные заказчицы, которым так понравилась Зинина работа, что стали они только у нее обшиваться. Ходили даже по мелочам, а то и попросту почесать языком, продемонстрировать новую польскую юбку.

Приходила Зина домой, усталая, ложилась на холодную перьевую подушку, а заснуть не могла — в голове роились планы.

Замуж вышла она через год, как пришла в ателье, за рабочего железнодорожных путей, зная его темно и мало, но считая подобную формулу естественной для женского здоровья. Женщины по работе завидовали, спрашивали, по любви ли. Муж был нелюбимый, но об этом никто не знал, всем говорила — да, по любви, хвасталась совместными фотографиями из пансионата, где провели медовый месяц, а дома прятала их в ящик стола. Врала даже матери и брату.

Они вместе прожили недолго: железнодорожник уехал в Туркменистан в рабочую двухлетнюю командировку и с тех пор не возвращался. Очевидцы торопились Зину уведомить, что он быстро сошелся там с тихой мусульманской женщиной, вдовой с двумя детьми. Зина писем ему не писала и постепенно стала о нем забывать.

Но настоящее потрясение пришлось ей пережить, которое не связано было ни с ателье, ни с семьей, ни с мужем: она полюбила. Лет ей было двадцать шесть или семь, стала Зина находить в волосах уже серебряные нити — но не вырывала их, все так же носила длинные волосы, тщательно заплетенные в косу. Одна из постоянных заказчиц по фамилии Сяно, из дипкорпуса, женщина моложавая и подтянутая, с голосом модулированным, не без проскакивающих железных ноток, но неизменно любезная с Зиной, привезла отрез на костюм «как у Тэтчер». Прибыла она на рабочем авто и с мужем. Зину поразили с первого взгляда его прямая военная осанка и идеально сидящие брюки над лакированными штиблетами.

Сяно оказался доктором, притом гинекологом, и супруга сразу предложила Зине без задней мысли его услуги. Зина неловко отшутилась, о мужчинах-гинекологах она знала, но ходить к ним — ни за что бы не пошла. После этой встречи самым неожиданным образом доктор Сяно стал ей сниться.

Не зная как быть, Зина написала ему письмо, в котором честно описывала свою жизнь, привычки, присутствие в ее жизни далекого нелюбимого супруга и просила только об одном — короткой встрече наедине. Письмо она подбросила в регистратуру поликлиники, где доктор работал, с пометкой на конверте «срочно», а с другой стороны - «доктору Сяно лично в руки». Ответа не последовало. От расстройства все валилось из рук, и она схлопотала даже линейкой по спине от грозной начальницы, чего раньше не случалось. Он ее презирает, предпочитает делать вид, что никакого письма не получал, решила Зина.

По прошествии двух недель, совершенно неожиданно, доктор Сяно вдруг пришёл в ателье сам. Под каким-то мало внушающим доверие предлогом, он долго сидел на стуле, тянул время, и начал уже вызывать смешки со стороны других швей, когда Зина догадалась, наконец, выпросить перерыв и выскочить на несколько минут из ателье.

-Значит, вы все-таки получили письмо? - спросила она неузнаваемым голосом, затаив дыхание, когда они приблизились друг к другу.

Доктор смотрел на нее прищурившись, не говоря ни слова. Наконец, он вполголоса произнес:

-Завтра, у меня в кабинете, в два, - и ушел, только раз обернувшись и таинственно приложив палец к губам.

На следующий день Зина пришла к нему на работу и предложила всю себя, без условий и при полном удобстве обеих сторон. Доктор Сяно удивился ее детскости и искренности и согласился ее любить.

Встречаться они начали у нее дома, Зине очень хотелось чем-то порадовать тайного любовника, но ни вина, ни фруктов купить было почти невозможно, и накануне она простояла два часа в очереди за колбасой. Доктор же, завидев нарезанные бутербродики, сморщился в усы и попросил только чаю с сахаром. Зина не могла больше скрывать своих чувств и бросилась к нему с объятиями, в результате чего он выронил кружку с кипятком прямо себе на брюки, взвыл и бросился в ванную. Их первую встречу пришлось отложить почти на три недели.

Зина каялась и слала возлюбленному записки тем же образом, что и первое письмо, пока доктор не позвонил и твердым голосом велел ей прекратить, так как подобные нескромности могут вызвать подозрения и ненужные слухи.

В их первый вечер любви, стоило ему снять пальто в прихожей, как она набросилась на него, сбрасывая на ходу одежду и увлекая его в спальню, где они и провели почти два часа. Больше доктор оставаться не мог, мурлыкая, тщательным образом оделся, и пошёл к законной супруге. Зина провожала его взглядом у окна — он даже не обернулся — а потом точно пьяная упала на кровать и заплакала от счастья.

Любовь эта, поначалу приносившая Зине столько радости, со временем начала будить ревность и подозрения. Доктор даже в постели оставался душевно к ней холодным, отворачивался к стенке и засыпал, о жене никогда с Зиной не говорил - и было понятно, как божий день, что ее-то одну, жену, и любил всегда. Словно даже в Зининой постели их было трое.

С супругой Сяно она осмелилась говорить о докторе только раз, спросила, не хотел ли бы и он что-то сшить в ателье. Сяно усмехнулась и объяснила, что муж ее одевается исключительно за границей, советской легкой промышленности не признает. «А мне положено в Советском Союзе одеваться в виду должности», - объяснила она.

Но до конца Советского Союза, о чем они обе тогда не знали, а также Зининых встреч с доктором Сяно, оставались считанные месяцы.

***

Тяжелые дни пришли, ателье под давно забытым номером закрыли. Вернулась Зина с работы домой, ни за что не могла взяться — думала, не может быть, чтобы партии не было. Всю жизнь при партии прожили, ну месяц-два, максимум, подождать надо, а потом все вернётся. К ателье она привыкла, да и остаться без работы было страшно.

В магазинах дефицит невозможный, рубль ползет, цены меняются не то, что каждый день, а по нескольку раз на дню. В это время только заказы от частниц и спасали модистку (портнихой называться стало не модно), но и их все меньше было — куда уж новую одежду шить, когда ни работы, ни денег у людей. Просили в основном подлатать, подремонтировать. Зина и каблуки подбивать выучилась в то время, носили ей соседи сапоги и туфли, по две пары обуви на весь год.

Доктор Сяно прислал всего одну записку за четыре недели с их последней встречи — в которой не заявлял открыто о разрыве, а туманно распространялся на тему необходимой ему свободы для восстановления сил. Зина отказывалась понимать, что Сяно больше не придёт и терпеливо ждала его, иногда звонила на работу, где ей неизменно отвечали:

-Доктора на месте нет.

Прижало сильно, а потом вроде отпускать начало потихоньку. Решила Зина с подружкой (напарницей, с которой в ателье вместе работали) своё дело запустить. Походили, посмотрели, нашли вроде подходящее место. От центра далековато, но просторно, чисто. Поставили машинки, гладильную доску, шторки для переодевания повесили, вышло бедно, мило.

Нина (так звали подружку) договаривалась обо всем с хозяином, арендную плату невысокую он назначил. Сидели в первые дни как на иголках, ждали, ну когда же пойдут заказы. В первый день никого не было. Во второй пришли девушка с брюками — молнию перешить - и шустрая такая женщина в возрасте, с порванным мужским пиджаком.

В первый месяц товарки едва заработали денег на аренду, думали — не пойдёт, а оно получше стало. Пришли старые клиентки, с которыми еще в ателье работали. Приехала и госпожа Сяно из дипкорпуса, у Зины даже дыхание перехватило.

-Хорошо, что я вас, Зиночка, давно знаю, - сказала она, - нужно вечернее платье для приема в посольстве, в самый короткий срок, неделю. В магазинах нет ничего стоящего.

Можно и пороскошнее. Сошьете?

Именно в тот момент Зина и поняла, что нужно делать.

Нина тоже хотела помогать — очень уж ей материал понравился, креп-шифон кремового оттенка, но Зина ее остановила:

-Платьем этим только я буду заниматься.

И Зина села за свой стол, поднимаясь лишь изредка. Ни в одну из своих прежних работ не вкладывала она столько усердия и страсти, сделавших ее почти безумной, оставивших иступленной и безголосой по истечении шести дней. Сшитое платье было бы достойно украсить самую приличную женщину Союза, но не позволяло себя надеть, не стыдясь при этом свобственной прелести. Оно было сшито столь хитро, что любое движение тела читалось под ним, шевеление мышц, даже дыхание. Тончайшей кожей покрывало оно тело и столь диссонировало с советскими ситцевыми платьями, словно будучи с другой планеты.

Зина закончила шить за сутки раньше срока. С хищностью и одновременно с гордостью ждала она прихода заказчицы.

-Боже ты мой, это роскошно... роскошно и... неприлично в то же время, - воскликнула госпожа Сяно, оглядывая себя в зеркале. - Откуда вы взяли выкройку? Что за модель?

Зина призналась, что делала все сама, притом без лекал, прямо на манекене.

-Вы сокровище, - пожала ей руку госпожа Сяно в признательности, а Зина только хитро улыбнулась.

На следующий вечер госпожа Сяно отправилась на посольский прием и поразила всех — своих коллег и иностранных. С ней не могли соревноваться ни красавица-англичанка в коктейльном кокетливом платье, ни эффектная черноглазая сербка.

За ней следовали мужчины, скользили глазами по обнаженному плечу, по телу, и стали причиной множества ссор семейного характера после ужина.

Вслед за чем все случилось ровно так, как и загадывала мастерица Зина, орудуя в своей каморке. Из-за того небывалого успеха у мужчин в посольстве, супруги Сяно поругались, и госпожа Сяно уехала в заграничную командировку с совсем другим мужчиной, о чём доктору немедленно стало известно. Он кусал локти, плакал, а потом прилетел к Зине, и любил ее сильно и нежно, точно ей посчастливилось на одну ночь перевплотиться в свою соперницу.

А на утро доктор исчез. Не отвечали его телефоны — ни рабочий, ни домашний, холодный и немой стоял кабинет Сяно. Зина ходила по дому босая, нечёсаная, и, как безумная, грезила только об одном — чтобы Сяно вернулся.

Их с Ниной маленькое предприятие просуществовало недолго. Сделали обязательным пенсионный налог, большой процент, платить им было нечем. А тут еще лето, мертвый сезон, все из города по отпускам да в деревню.

Посидели они, повздыхали, только делать нечего — и закрыли дело.

Зина выучилась вышивать цветными нитками портреты доктора Сяно. Один из портретов попал даже на национальную выставку. Как одинокая паучиха в пустой холодной паутине, шьёт Зина, кроит, не отрывается от дела. Но и платья какие выходят у нее из-под рук! Говорят, такой талант — редкость...

А мы так и ходим мимо ее каморки и только переглядываемся: крыша-то у дома старая, того и гляди, обвалится. А еще неплохо было бы зайти в винный магазинчик, что напротив, заказать стаканчик, после которого делается легче на душе, пожевать листочек лаврушки, чтобы не учуяла супруга, и вместе посмеяться, вспоминая старые добрые времена.