Брилёв Анатолий

— Васька! Васька!!! Дрыхнешь ещё что ли, обормот?!
 
Роман  последний раз пнул дверь избы, присел на крылечко, хлопнул по карманам в поисках сигарет. Нашёл, вытянул помятую пачку,  закурил:

— Ну, где вот его черти носят? Опять, поди, вчера поддал. Вот как с таким договариваться?

Солнце уже давно встало и ощутимо начало пригревать. Подворье небольшое. Прямо перед Ромкиными глазами  сарай, разделённый пополам для скота.  Над стойлами, как бы на втором этаже, большой сеновал. Именно оттуда и высунулась заспанная, помятая, опухшая  физиономия младшего брата:

— Чего орёшь с ранья?  Соседей перепугаешь.

— Кого пугать-то? Все уж встали давно. Девятый час. Забыл, что договаривались в Герасимовку ехать?   

— Да помню, помню….

 Васькина физиономия исчезла и вместо неё появилась, обтянутая синими китайскими спортивными штанами, задница. Нога в зелёном сланце неуверенно помельтешила в воздухе в поисках ступенек приставной лестницы и, наконец, Васька сполз на землю.
 
— Мда-а…, — потянул носом Роман, —  Помощничек...  Опять вчера наклюкался?  Где только деньги берёшь на бухло?

— Да, на трассе вчера гаишники фуру тормознули. Чего-то там не так загрузили, вот все коробки на одну сторону и свалились. А дальнобоям чего делать? Ехать  далеко.  Каждый раз платить, так как раз без штанов приедешь. Вот они и начали перегружаться прямо в поле, а тут и мы с Лёхой мимо проходили, ну, и помогли за литруху. Все дольны, всем хорошо. Не боись.  Ща рассольчику хлебану и поедем.
 
Васька пошарил под крыльцом, достал ключ, открыл дверь и исчез в полумраке сенок. Что-то зашуршало, потом упало, потом забулькало и через пять минут Васька, снова показался на крыльце. Довольный подошёл к бочке, стоявшей у крыльца под жёлобом, в которую сливалась с крыши дождевая вода и, щедро зачерпнув ладонями, поплескал в лицо. Шумно отфыркнулся:

— Всё. Можно ехать.

Разница в возрасте у братьев была четыре года, но походили они друг на друга мало. Васька кряжистый, широкий в кости,  кругломордый. Ставь циркуль на нос, проводи окружность и получишь Васькину физиономию. Роман, напротив, был длиннолицый, поджарый. Кости и жилы. Одинаковыми  у братьев была шевелюра. У обоих  светло-русые буйные кудри, которые нисколько не редели с возрастом. Старший Роман всегда верховодил и опекал младшего. Его слово было законом для брата. До тех пор, пока Ваську не призвали в армию. Уходил служить с неохотой. Дома оставалась любимая соседская девчонка Муська. Первая красавица села, по деревенским меркам. Вообще-то она была Машей, но с детства для сельчан стала почему-то Муськой, так и отзывалась на это имя, став уже взрослой. Балагур Васька влюбился в неё без памяти ещё в девятом классе. Муська отвечала взаимностью, но настойчивые Васькины просьбы оформить отношения до призыва, как-то ловко обходила стороной. Так и ушёл младший отдавать долг Родине холостым.

Отслужив, вернулся в деревню, но Муськи уже не было. Уехала поступать в институт в городе и больше её не видели. Отгуляв с мужиками возвращение, Васька поехал искать любимую. Вернулся через месяц один и запил по-чёрному.  Но, на удивление  всей деревне, пропитым алкашом Васька не стал. Регулярно засаживал и убирал огород.  Жил бобылём. Перебивался случайными заработками, но, заработав какую копейку,  уходил на несколько дней в загул. А потом и удивляться уже было некому. Колхоз умер, колхозные земли распродали, работать стало негде. Кто подался в город, кто ездил шабашить.  Из почти десятка сёл, объединённых при советской власти в колхоз «Новый путь», остались три. Ново-Громово,  Селезнёвка,  да Герасимовка, куда они и собирались ехать. В Герасимовке доживали свой век восемь последних жителей. Два старика, да шесть старушек, которым волей судьбы не к кому было уезжать, или просто не захотевших покидать родные места, как Устинья, родная тетка братьев. Ромка несколько раз пытался забрать тётку к себе, когда умерли родители, но Устинья наотрез отказалась. Поэтому хотя бы  раз в месяц Ромка старался её навестить. Справиться о здоровье, привезти мяса кусок, крупы, муки, да подлатать чего во дворе.  Васька иногда составлял компанию брату.

Вот и вчера  Роман попросил Ваську помочь. У тётки заканчивались дрова и Ромка, по случаю купил, по дешёвке с  десяток старых телеграфных столбов,  распилил, но поколоть не успел. Сбросал чурбаки в тракторную телегу, чтобы доделать  уже на месте. В два топора сподручнее.  Ну и ещё чего помочь по хозяйству.  

— Ну что, твой мустанг бегает ещё?? — Васька кивнул на старенький Ромкин «Беларусь».

—  Бегает пока. Движок, правда, барахлит, надо будет  посмотреть.  

— Не застрянем?

— Не должны.  

Трактор, рыгнув чёрным дымом, весело застрекотал, и братья тронулись в путь. Ехать вдвоём в кабине «Беларуси» тесно и шумновато, поэтому Васька сразу забился в уголок и задремал. Этот трактор был у Романа давно. Его он,  можно сказать, отвоевал. Когда сначала рухнула империя, а через какое-то время и колхоз, к Ромкиному дому на джипе подъехали трое стриженых городских «братков», хозяин которых за копейки купил МТС. Народ болтал, что за долги вообще забрал всё просто так, дав  «на лапу» председателю. Разбираться никто не стал. Время было такое. Дурное, беззаконное. Вот и Ромка, договорившись в правлении о выкупе в рассрочку, внёс немного в колхозную кассу и стал считать «мустанга» уже своим. Он любовно разобрал движок, отмыл, отбраковал детали и готовился к сборке. Может это и спасло его, когда приехали за трактором.  «Братков» Ромка встретил за оградой с топором в руках. Те, снисходительно посмеиваясь,  походили вокруг разобранного трактора,  поплевали под ноги и отчалили. Правда, к хозяину  один раз Ромку свозили. Тот, выслушав Ромкину горячую речь, сказал: «хрен с тобой, остатки заплатишь за эту рухлядь лично мне в течение полугода». И всё. Больше ни за трактором, ни за деньгами никто не приезжал, хотя Ромка почти два года не трогал собранную сумму.  По слухам, доходившим изредка до села,  «хозяина» то ли грохнули в очередной разборке, то ли он грохнул кого-то и пустился в бега. В общем, время была такое. Несуразное. Основная проблема сейчас была с топливом.  Дороговато.  Вот и теперь, разглядывая через окошко трактора бывшие поля, густо заросшие  мелколесьем выше человеческого роста, Роман вспоминал огромные баки, стоявшие раньше по краям поля и где, без всяких накладных, заправлялись копеечной соляркой  колхозные трактора. Баки потом исчезли в один день, как и колхоз.  Осталась только память и какая-то щемящая тоска…

Они уже подъезжали к деревне, когда увидели ехавшую навстречу телегу. Роман толкнул локтем дремавшего Ваську.

— Глянь.… Никак Степаныч куда-то направился.  Поди, случилось чего?

Поравнявшись с телегой, Роман остановился, заглушил мотор  и спрыгнул на дорогу.

— Здорово, Степаныч? Ты куда это поутру намылился?

— Здорова, Ромка. Ты с Васьком никак? Вот и хорошо. А я ведь к вам ехал. Беда у нас, ребяты, — Степаныч пожевал губами и протяжно вздохнул, — Померла  Устинья-то.

— О, как! — Васька обошёл трактор,  присел на переднее колесо и взглянул на брата, который остолбенело, глядел на старика. — Как же так, Степаныч?

— Да, вить известно как. Скоропостижно и неожиданно. Смерть, она вить всегда неожиданно приходит. Ждёшь, ждёшь, а она раз и неожиданно. — Степаныч махнул рукой, отгоняя назойливую муху, — Вчерась с утра ещё в огороде чёй-то ковырялась. Я как раз мимо шёл. Покалякали. Грит: Устала, пойду, полежу маленько. После обеда Токариха пошла к ней за чем-то, а она лежит на кровати, спит вроде. Ну, ты Токариху-то знашь… Она вить не уйдёт, пока своего не получит. Стала трясти за плечо Устинью-то, а та уж видать далеко ушла. Так и не проснулась. В Ново-Громово дозвонились до больницы, а к вам не смогли. Номера-то не знам, а у Устиньи уже не спросишь. Скорая  приехала. Фершал посмотрел, бумагу написал. Забрать хотели в морг, да только мы не дали. Чего думам туды везти? Тут-то она уж никому кроме нас, да вас не нужна была, а там и подавно.  Я вот к вам и поехал, а вы вот они…. Ну, таперя и ладно. А то уж и не знам чего делать. 

— Ладно, дед. Разворачивай оглобли и давай за нами. На месте разберёмся.

По разбитой дороге сильно не разгонишься, тем не менее, после десяти часов, братья подъехали к дому  Устиньи.  Казалось, что вздох облегчения явственно пронёсся по двору, как только трактор остановился, и Ромка с Васькой спрыгнули на землю. Парни вошли в настежь распахнутые ворота. Посреди двора,  на двух табуретках стоял свежеструганный гроб, который не торопясь обивал дешёвеньким, ещё советским  красным ситцем невысокий сухонький старичок.

— Здорово, Валерий Иваныч, - протянул руку, Роман.

—  Здамома, — сквозь зажатые во рту мелкие гвозди, с кусочками красных обрезков материала у шляпок, промычал старичок, перехватил молоток в левую руку, и пожал протянутую ладонь. — Натяни, — мотнул головой на материал. Ромка ухватил, расправил и натянул ситец. Старик споро застучал молотком, вгоняя гвоздики в кромку гроба.

— Ну, вот и ладно, — наконец проговорил он,  забив последний гвоздик. — Вишь, ребяты, каки у нас тут дела невесёлые творятся. Вчерась, как фельшар уехал, я поразмыслил - ждать то чего? Надо домовину сооружать.

На крыльцо из избы, тяжело и шумно с каким-то присвистом дыша, вышла Токариха. Точнее, Анна Петровна Токарева, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, которого была удостоена ещё в конце шестидесятых годов за повышенные удои молока на ферме, где трудилась бригадиром колхозных молочниц.  Устинья  всю жизнь проработала  в бригаде Анны Петровны. Дружили тоже всю жизнь. Сошлись как-то по молодости, да так и не расставались.  

— Ромка… Васька… Вот молодцы. Приехали, — Токариха концами чёрного платка вытерла покатившиеся слёзы, — Подите сюды. Пойдём избу. Чего-то решать надо.

В избе было не жарко. Устинья лежала прикрытая с головой белой простыней на широкой лавке над открытым подполом, из которого и несло прохладой. Вокруг стояли несколько ведер с наполовину растаявшим льдом,  натасканным  из погребов. Но, невзирая на принятые меры, сладковатый запах уже пошёл по избе. Токариха опёрлась на руку Романа:

— Вишь, парни, какое дело. Не вытерпит Устя трёх дён-то. Жарко на улице. Не убережём. Надо бы сегодня и схоронить. Время, правда, поджимат, но сейчас темнет поздно. Если поспешать, то вполне получится.  Как думаете?

Роман с Васькой переглянулись. Проблема тут состояла в том, что оставшиеся от колхоза три деревни составляли большой кривой треугольник, а кладбище, на котором хоронили со всех деревень, находилось почти в центре этого треугольника.  Раньше,  со всех деревень к кладбищу вели просёлочные дороги, но за последние пятнадцать лет они  заросли кустами,  деревцами и практически исчезли. Даже из Селезнёвки люди ездили в объезд, через Ново-Громово, а что уж говорить про Герасимовку, стоявшую в глухом тупике. Васька толкнул Ромку плечом:

— Пошли, покурим.

Вышли на воздух, присели на скамейку, закурили.

— Ну и что думаешь? – покосился Васька на брата. Роман почесал затылок:

— А что тут думать. Права Токариха. Надо сегодня хоронить.  Десять километров до поворота у ферм, там ещё шесть. Если тут быстро управимся, думаю, что часам к четырём  доедем. Земля там  мягкая. Часа за два могилу выроем.  Думаю, что засветло  управимся.

— Ну, и лады. Подъём, боец. Вон и Степаныч подъезжает.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Пока то, да сё. Время шло неумолимо.  В общем, загрузились и выехали уже во втором часу. Ромка  крутил баранку, изредка оглядываясь назад, где в телеге тряслись, придерживая гроб, Васька и остальные пассажиры.  Ехали не шибко. Всё-таки похороны. Добрались до поворота, свернули. Дальше путь лежал мимо фермы, где трудилась покойница. До неё и не доехали метров сто.  «Мустанг» сначала фыркнул, потом зачихал и закашлял, в двигателе что-то сильно застучало, и наступила тишина.

— Приехали, мать его…. — Ромка спрыгнул на дорогу.

— Ромк! Чего стряслось-то? — Степаныч робко выглядывал из-за борта тележки.

— Всё, дед. Приехали. Похоже, коленвал навернулся.

— И чё, Рома?

— Да, хрен его знает чё! — Ромка зло  пнул колесо трактора. — Васька слазь, совет держать будем.

Младшой перемахнул через борт и огляделся. Слева большой луг, справа у рощи покосившиеся, местами с  огромными дырами на крышах, четыре тёмных обветшалых коровника. Дальше дорога, легко  извиваясь, убегала в лес.

— Тихо-то как…. Будто уже на кладбище. — Васька шмыгнул носом. — Какие мысли, братка?

— Не знаю. Проезжих  ждать бесполезно. Пешком идти в Ново-Громово? Два часа минимум. Пока найдёшь кого. Сейчас задаром никто не поедет. Не те времена. Да, если и поедет, пока вернёшься, пока доедем до кладбища, пока могилу выкопаем, ночь глухая будет.

— Ночью на кладбище? — Васька зябко передёрнул плечами. — Лучше уж тут похоронить. Ну, а чё? Хоронили же в войну, где придётся и ничего.  А тут чем хуже? Рабочее место рядом. Можно сказать: не отходя от станка. — Васька снова шмыгнул и утёр нос рукавом. — Тётка Анна, ты чё думаешь?

— Не знаю, Васенька. С одной стороны вроде не правильно это. С другой стороны, — Токариха,  задумчиво посмотрела на полуразрушенную ферму, — Думаю, Устинья не обидится. Я бы и сама не против тут лечь. Чай всю жизнь в этих коровниках топталась, теперь можно тут же и полежать. Ты как думаешь, Валерка?

— А чё думать? Думай не думай, а делать-то нечего. Я супротив ничего не имею. А ты Степаныч?

— Так вить я чё? Я ничё. Я как все. Ленка, чего молчишь?

Баба Лена горестно махнула рукой:

— Делайте, как знаете….

На том и порешили.  Пока братья копали могилу между первым и вторым коровником, Токариха с бабой Леной всё бродили от одного к другому, и о чём-то потихоньку переговаривались.  Выкопали быстро. Спустили гроб в могилу, кинули по горсти земли, Токариха с бабой Леной всплакнули,  Ваську отправили пешком в Ново-Громово, а Ромка со стариками начали закапывать.

Вернулся Васька пьяненький после полуночи на каком-то раздолбанном рыжем «москвиче» с таким же пьяненьким мужиком за рулём. Стариков погрузили в машину и отправили в Герасимовку. Ромка достал из-под сидения старую телогрейку, расстелил, возле разведённого костерка и, обнявшись с братом, они  крепко уснули.

 
ВМЕСТО ЭПИЛОГА

В прошлом году уродилось много грибов, и  товарищ соблазнил меня поехать в  выходные  в Ново-Громово на тихую охоту. Переночевали у его сестры, а рано утром выехали в лес. Путь лежал мимо старой заброшенной фермы. Я рассеянно крутил головой по сторонам, разглядывая пейзажи. Внезапно взгляд привлекла какая-то несуразица.
 
— Коля. Остановись. Это что у вас тут такое?

— Не знаю. Я давно тут не был.

Мы вышли из машины. Я не обманулся. Меж коровников расположилось настоящее кладбище. Около трёх десятков могил. Некоторые уже с оградками, некоторые просто обложены венками. Мы постояли,  переглянулись и пошли к машине. Поехали, молча, потом Николай нажал на кнопку радио и, словно почувствовав наше настроение,  из динамика Игорь Растеряев затянул под гармошку:
 
— У меня лежит ни один товарищ
На одном из тех деревенских кладбищ,
Где теплый ветерок скачет изумленно,
Синие кресты, помня поименно…