Логинов Василий

Болеро перезвона дамских шажков, отражавшееся от стен с многочисленными кабинетными дверями,  прерывалось  повторяющимся дверным скрипом и последующими  хлопками, после чего накатывала порция вязкой тишины, в недрах которой вдруг опять возникала жалобная песня несмазанных петель.

Еще один резкий хлопок,  и вот уже дробные перепевы изящных лакированных туфелек угасают где-то далеко на лестнице в конце коридора.

«А я в пластиковых бахилах. Оттого лишь беспорядочно шуршу при ходьбе. Совсем не болеро». 

В помещениях поликлинического отделения Института экспериментальной хирургии снова сгущалась зловещая больничная тишина.

«Есть ли в пламени музыка? Звук всегда сопровождает огонь. Да, да, бывает, что и гул.  Ровно гудят и полыхающие поленья в печке, и зажженные газовые горелки, и даже бензин пыхает, воспламеняясь. Шум всегда сопровождает огонь. Но есть ли в этих звуках гармония? Пламя может быть и белым, и красным, и голубым. Цвет его всегда разный. И шум огня тоже разный. Цвет и музыка. Цветомузыка огня».

Обрывки мыслей бесятами-чертенятами плясали в голове человека с рукавицей на правой руке, сидевшего на пыльной банкетке около белой двери с табличкой «Врач высшей категории, профессор, д.м.н.  Гномов В.Т.».

Пациент Аламандер встряхнул головой.  

«Вжжииик-взиг!» — всхлипнула дверь.

И вернулись наглые чертенята, совсем озверевшие после паузы.

«Зачем? Зачем мне вспоминать об этом? Не хочу! Забыть, забыть».

Но тщетно. Мысли и воспоминания продолжали  терзать Аламандера.

«Пламя, звук, цвет. Пауза. И опять: звук, пламя, цвет. Пауза. А потом ее нос, глаза, профиль… Кто она? Та, которую видел тогда. Женщина в огне и звуках живого цвета… Я и сейчас, в этом коридорном безлюдье чувствую себя так же одиноко, как тогда»,  —   думал он.

«Впрочем, нет, не совсем так же одиноко. Это все из-за тишины. Здесь она  какая-то безвольная, ватная. Нет энергии. А тогда все происходило на фоне ровного гула. Гулкое одиночество. И в нем чувствовалась сжатая пружина силы. И та пружина дрожала от сдерживаемой мощи, и пламя оттого гудело огнецветным шумом, и в ответ вибрировали все клеточки, все частички тела. Тогда я словно был внутри мышцы гула. Нервом, струной. Слился, стал единым целым с огнем. А здесь… Здесь внешняя тишина своим контрастом лишь показывает мне ту часть звучащего пламени, что осталась во мне», – и у Аламандера нестерпимо зачесалось там, под рукавицей, где-то в недрах  увечной руки, а в голове зазвучали тысячи колокольчиков, и захотелось чем-нибудь укрыть затылок, или закрыть хотя бы уши, ничего не слышать, ничего не вспоминать, но при этом оставаться внутри, чтобы еще раз увидеть ту, которая дала ему новое имя...

Но в этот момент затрещал зуммер и загорелся зеленый фонарь над дверью.

Аламандер встал, сделал пару шагов, открыл дверь здоровой рукой и вошел в кабинет.

— Здравствуйте, уважаемый. Прошу извинения за задержку. Запамятовал. Но давайте знакомиться. Меня зовут Виктор Титович, — сидящий за столом старичок вполне оправдывал свою фамилию: словно из самой профессорской шапочки росли густые, взлохмаченные, седые в желтизну брови, обрамлявшие очки в старомодной темно-коричневой роговой оправе с очень толстыми линзами, мелкие черты лица группировались от выбритых щек к красноватому центру лица, где возвышался огромный нос в сине-фиолетовых прожилках, пористой грушей нависавший над морщинистым ртом, и все это обрамляли огромные нежно-розовые уши персиковой пушистости.

— Садитесь, пожалуйста. А Вы, очевидно, Александр Павлович Полетаев? — профессор отложил в сторону толстую папку.

— Да, профессор, это я. Вернее, был я, — пациент сел на обитый зеленым дерматином стул и начал стаскивать рукавицу.

— Но по бумагам-то Вы и сейчас «Полетаев». Однако, ежели настаиваете, дорогуша, то могу Вас и по-другому называть. Но как?

— Доктор, я теперь не Полетаев. И не Александр. И не Павлович. Я теперь, — пациент шумно выдохнул. – Имя мое теперь другое. Аламандер.

— Хм-м. Аламандер, значит. Посмотрим, посмотрим… Имя Ваше непонятное. Как в старой песне «имя мое — иероглиф». Хм-м. Рассказывайте, дражайший мой Аламандер-Полетаев, все по порядку. Все Ваши, так сказать, загадочные иероглифы, — профессор снял очки, положил их перед собой,  и, скрестив ручки замочком на столе, внимательно посмотрел на посетителя.

«А глаза-то у него голубые», — и еще Аламандеру показалось, что розовенькие ушки врача увеличились в размерах, симпатичный пушок на них стал мягче и засеребрился мелкими капельками.

— Давайте, давайте. Я внимательно слушаю, — между тем торопил профессор.

***

Нечастые  дни отдыха Александр Полетаев проводил во Владимирской области.

В деревенском доме, выстроенным еще отцом, стояли две печи: русская с просторным, закопченным подом и голландская с девятью ходами. Топить обе тяговитые печи в осенние времена было одно удовольствие.

Разгрузив машину под мелким дождичком и попрощавшись с таксистом, в предвкушении трехдневного отпуска Александр быстро заложил припасенные еще с прошлого раза сухие поленья в обе печи, а потом скрутил неплотные газетные жгуты и просунул их в темные щели, кое-где обрамленные оттопыренной берестой.

Огонь в голландской печи занялся сразу.

«С одной спички»,  — удовлетворенно отметил про себя хозяин и направился к русской печи, в которой уже были сложены «колодцем» восемь длинных поленьев.

Но здесь пришлось повозиться.

Несколько газетных жгутов быстро сгорели, оставляя после себя невесомые серые и черные чешуйки, однако бревнышки не занимались.

Полетаев проверил тягу, закопченными руками подвигал туда-сюда заслонку прямоточной трубы.

«Наверное, где-то воздушная подушка, из-за которой ноль тяги».

На боковой поверхности печи была круглая жестяная заглушка, сантиметров двадцать в диаметре. Не без труда, перемазав руки побелкой, а печь сажей, со скрипом, Александру удалось сначала повернуть, а потом и открыть эту «пробку».

— Ах  ты, черт! — воскликнул он от неожиданности, когда из темного отверстия вместе с порцией сырого тепла выскочило что-то юркое, плоское,  с лапами и хвостом, и пластично изгибаясь всем телом, пробежало по печной стенке, чтобы скрыться в щели между половыми досками.

— Так это же просто ящерица! Ну, напугала, безумная! — и Александр сунул горящую газету в открывшееся отверстие.

Удар пламени, вырвавшегося из печи, отшвырнул человека к стене.

***

Александр стоял на дороге, вымощенной обожженными глиняными черепками, вдоль которой справа и слева полыхали деревья.

Огонь на горящих ветках вел себя как жидкость, нет, скорее как расплавленный металл. Он под действием невидимой силы поднимался стволами вверх, формировал густые насыщенные потоки-кроны, а потом делился на мелкие струйки, растекался коралловыми веточками, делился на огромные расплавленные капли-листья, которые, оторвавшись от основы, стремились ударить человека в лицо.

«Ого, удары как перчатками! Хук справа, прямой в голову. Я тоже боксировать могу», — и Александр встал в боксерскую стойку и, то активно отражая огненные удары, то ловко уклоняясь, пружинистой походкой начал передвигаться вперед в полутоннеле огня.

Кулаки свободно проходили сквозь жидкие капли пламени, которые лениво меняли свою траекторию и падали по ходу с боков и за спиной.

«Как в тренажерном зале. Только тренажер уж очень необычный», — подумал Полетаев, продолжая движение по усыпанным искрами от разбившихся огненных шаров глиняным черепкам. Он с удивлением отметил, что ни руки, ни ноги не чувствовали жара. Дышалось свободно, окружающая температура, несмотря на буйство огня вокруг, была достаточно комфортной.

Через некоторое время гудение огня усилилось, нападения огненных капель-шаров стали реже, а потом и вовсе прекратились. От стенок огненного полутоннеля остались лишь отдельные багровые стволы.

«Как умершие деревья на болоте. Только это болото огненное».

Дорога пошла в гору, ступни начали изредка проскальзывать.

Впереди возник холм.

На его плоской вершине плясали огромные языки пламени, образуя многослойную полупрозрачную завесу — источник ровного мощного гула, насыщавшего атмосферу вокруг. 

«Так вот откуда гудит пламя огнецветным шумом».

Перейдя со спортивной полупробежки на быструю ходьбу, Александр, поддавшись любопытству, разжал кулаки и опустил руки, вглядываясь  в происходящее за переменчивым занавесом, и ускорил шаг.

Шагов за десять до вершины ему удалось разглядеть спину огромной, в человеческий рост, ящерицы с непропорционально большой и какой-то слишком объемной для пресмыкающегося головой. Ящерица, находясь на месте, извивалась своим гибким телом так, словно наслаждалась купанием  в огне. Струи огня ласково лизали красно-багровые, чуть оттопыренные от удовольствия чешуйки.

Оказавшись вплотную к пылающей завесе, Александр протянул руку, ухватил ящерицу за правое плечо и резким движением повернул легкое тело лицом к себе.

Прекрасное женское лицо в обрамлении темных волос оказалось перед ним.

— Ты отдал мне пальцы, — женские губы сложились в улыбке, а в уголках карих глаз появились огненные чертенята. –  Теперь ты Аламандер. Посмотри на руку.

Четыре аккуратных язычка пламени струились вместо пальцев на правой руке человека. 

— Где? — успел воскликнуть Аламандер прежде, чем вернулся звон разбиваемого стекла, и нестерпимо заболели уши.

А потом раздался хриплый голос.

— Сашка! Сашка! Очнись!

Аламандер открыл глаза. Сосед Василич суетился в избе. 

— Это ж надо! Газ! Газ рванул! Хорошо, что сам живой. И откуда в русской печи пропан взялся? Он же у нас весь привозной, в баллонах! Я-то с той слободки услышал. Бабахнуло!  И сразу сюда рванул.  А тут хата без стекол, чад валит. Вона, всю печь разворотило, окна повыбивало.  И ты, болезный,  у стенки валяешься. Думал, кончился наш Сашка, еж твою двадцать пять, — верещал Василич, поднимая тело с усыпанного осколками стекла и битым кирпичом пола.

— Я теперь не Сашка, — пересохшими губами прошептал пострадавший и с трудом поднес правую ладонь к глазам.

Крови почти не было. Поцарапанная, черная от копоти рука заканчивалась ровной культей. Слева на ней одиноким грязным крючком торчал порезанный большой палец…

Потом были скитания по разным клиникам, лечение контузии, многочисленные консультации, но помочь Полетаеву никто не смог, равно как никто не смог объяснить, откуда в русской печи мог скопиться горючий газ?

Но приличную страховку выплатили.

***

— Весьма интересно, — выслушав Аламандера,  профессор задумался, потом надел очки, достал рентгеновский снимок и начал его внимательно рассматривать на просвет. — Пальцев как будто не было вообще. Никаких следов травмы. И такая сложная картина психологического статуса…

—  Доктор, о чем Вы? Не надо медицинских терминов. Я уже их наслушался. На-до-ело. Мне хотелось бы лишь знать, удастся ли вернуть пальцы? — Аламандер подался вперед, и лицо его нависло над краем стола. — Вы же специалист! Ну, придумайте что-нибудь! Я слышал, есть какое-то наноплазменное протезирование. Сделайте мне пальцы!

— О, милейший, этот метод еще только разрабатывается. Результатов пока нет. Да и нет специалистов, — профессор зашуршал бумагами.

— Но я хочу боксировать! — лицо пациента стало красным. — Я очень хочу боксировать! Любые деньги, у меня есть страховка!

— Тише, тише. Вот, нашел. Приглашение от чешского общества врачей поучаствовать в первом испытании наноплазменного протезирующего робота. Это в Праге. Надо сказать, что Ваш случай по медицинским показаниям очень подходит. Только, сами понимаете, последствия непредсказуемы, никаких гарантий.

— Да, да! Я готов подписать любые бумаги! — закрыв глаза, пациент начал раскачиваться из стороны в сторону. — Хоть в Прагу, хоть в Гаагу, но, пожалуйста, помогите...

Аламандер опять всматривался в манящее женское лицо с пылающего холма.

Профессор нажал тревожную кнопку.

***

Заседание чешского медико-физиологического общества происходило в старинном здании недалеко от Вацлавской площади.

Из просторного зала, где на резных дубовых стульях разместились заслуженные деятели науки, через незанавешенные высокие окна можно было разглядеть безлюдную узкую улочку, периодически освещаемую розовыми всполохами от вывески «Casino Palais Savarin» на одном из зданий.

Около входа в казино стоял темно-синий автомобиль Jaguar XJ8.

В белом больничном костюме Аламандер сидел в кресле около большого экрана, на котором демонстрировали слайды докладчики, и смотрел в окно.

«Что я здесь делаю? Что за люди вокруг?»

Двери казино открылись. Из дверей вышла черноволосая женщина в красном платье и остановилась около ягуара.

Аламандер разглядел, что правое плечо женщины украшала брошь.

«Наверное, красный коралл. Но какое большое украшение!»

А в зале седовласый председатель, поглаживая шикарные бакенбарды, взял микрофон.

— С большим удовольствием я имею честь представить вам нашего российского коллегу. Он продемонстрирует уникального пациента и расскажет о совершенно новом синдроме, который достоин называться именем первооткрывателя. Пожалуйста, профессор Виктуар Гномов.

— Ну, что Вы, господин председатель! Это слишком большая честь для меня, — лицо Гномова светилось счастьем. – Я бы назвал, м-мм, этот случай… назвал… впрочем, об этом позже. Итак, о больном. Возраст тридцать лет. Появился на свет с врожденным дефектом. Рука без четырех пальцев. Пожалуйста, уважаемый, покажите докторам.

Не отрывая взгляда от улицы, Аламандер поднял правую руку и почувствовал, что между ним и заоконной женщиной протянулась тонкая невидимая ниточка. Поднятая рука повела себя как антенна радиоприемника, улавливающего волны от входа в казино.

«Гудело пламя огнецветным шумом».

Женщина закурила.

— Но это не помешало освоить профессию учителя истории. Пациент прекрасно справлялся со своими обязанностями только с помощью левой руки, — продолжал свой доклад профессор, – но все изменилось после несчастного случая. Взорвался газ в доме, а после контузии пациент стал считать себя боксером и называть другим именем. Словно переместился в…

«Точно. Это она».

И под взглядами изумленных профессоров Аламандер, не опуская руку,  встал с кресла и вышел из зала.

На улице он ускорил шаг и за несколько десятков секунд оказался около женщины.

— Ну, наконец-то, мой Аламандер! — сказала она, выбросила сигарету и приникла к нему.

— А твое имя?

— Зови меня Сали.

— Аламандер и Сали. Аламандер и Сали. Сали и Аламандер, — повторил он несколько раз, вдохнул терпкий запах смолистых волос, прижался к заждавшемуся горячему телу, но прежде, чем в наслаждении закрыть глаза, успел заметить, что на правом плече женщины вместо броши красовались четыре плотно сомкнутых пальца. Его родных пальца…

— «Сал-и-амандер», — эхо голосом Виктора Титовича Гномова повторило их имена. — «Саламандер симплекс» я хочу назвать этот синдром, дорогие коллеги.