Пинская София

Женщина устала. Она устала бороться, устала прощаться, устала терять. Она была готова к покою зимы, так внезапно и неожиданно сменившей осень, казавшуюся вначале золотой и бесконечной – и тогда вдруг оказалось, что главная битва ещё впереди: битва за её собственную жизнь.

Когда врач произнёс приговор, она не очень даже поняла значения сказанного. Просто поднялась со стула и вышла. А потом, уже дома, долго лежала в темноте, уткнувшись носом в мокрую от слёз подушку. Той ночью она выплакала все слёзы. Тогда же приняла решение – бороться.

Потом была череда встреч со специалистами, обсуждение разных видов лечения, установка порта для химиотерапии, первый сеанс лечения...

К концу сеанса женщина почувствовала себя больной, действительно больной.

- Вас тошнит? – озабоченно спросил врач.

- Нет. Чуть-чуть. Пройдёт, - женщина не хотела мириться с очевидным.

- Возьмите эти таблетки с собой. Присядьте, Мери сделает укол. С вами кто-нибудь пришёл?

Нет, она приехала сама. Зачем детей тревожить раньше времени?

По-настоящему плохо ей стало уже дома, куда она еле добралась, из последних сил карабкаясь по ступенькам крыльца.

Сутки она пролежала на диване, кутаясь в плед, попеременно то обливаясь потом, то стуча зубами в ознобе.

К вечеру ей стало немного лучше, и она решила поесть.

Женщина сидела в темноте над тарелкой безвкусного бульона, когда вдруг ей померещилось, что у противоположной стены кто-то стоит. Она присмотрелась, посетовав, что очки оставила в сумке, до которой не дойти. Прищурилась и вдруг увидела тощую долговязую старуху. Седые нечёсаные патлы свисали почти до самого пояса. Одежда представляла из себя лохмотья, истончавшие не меньше, чем чахлая плоть под ними, и подпоясанные серой верёвкой, в тон нищенскому одеянию. Лица её было не разглядеть. Зато отчётливо круглел циферблат старинных часов, висящих на стене прямо за спиной незнакомки.

Женщина привстала и потянулась рукой в сторону жуткого видения, но то исчезло, растворилось в воздухе тонким дымом.

- Доктор, ваши пациенты часто жалуются на галлюцинации? – спросила она у врача, придя на следующий сеанс химиотерапии.

Тот оторвался от медицинской карты и посмотрел на женщину потемневшими вдруг глазами.

- Она уже навестила тебя? – голос звучал глухо и хрипло. Не дожидаясь ответа, он поднялся из-за стола, снял халат, рывком задрал рубашку: длинный шрам окружал зловещей дугой правую часть спины. – Видишь? Только ничего у неё не вышло.

Он сел за стол и замолчал. А когда заговорил, голос был прежним, мягким и спокойным:

- Полгода мне отвели, и я решил посвятить оставшееся время своему хобби. Видишь ли, в душе я художник. И способности даже кое-какие были. Только вот руки никогда не доходили, пока гром не грянул, - он обвёл рукой кабинет. – Здесь в офисе большинство картин – мои. Думаю, без них не одолеть бы мне патлатую. Искусство меня, можно сказать, с того света вытащило. Вдвоём боролись, - и он посмотрел на неё, словно подначивая. Она же только кивнула и ушла, не сказав ни слова.

А потом опять пришли тошнота, слабость, озноб, которые оказались ещё сильней и мучительней, чем в первый раз. Только на сей раз женщина была к этому готова. Рядом с диваном стояли бутылки с водой, соком, чаем. Лежали леденцы и баночки с яблочным пюре. А как только стало чуть получше, женщина поднялась в бывшую комнату сына и нашла там неиспользованную тетрадку, сохранившуюся с незапамятных времён. Она включила настольную лампу и села за стол, где он когда-то готовил уроки.

«Девочка шла по воде, которая, как обычно, была холодной, и пристально вглядывалась в застывшую рябь песка в поисках кусочков янтаря. Подходило к концу юрмальское лето. Блеклая голубизна северного неба всё чаще затягивалась серой накидкой плача, то и дело разражаясь мелкой моросью, которая была холодной совсем не по-летнему...» Женщина отложила ручку и задумалась. Как она соскучилось по тому морю, пляжу и... девочке!

А потом были недолгие сборы, продолжительная беседа с детьми, убедить которых помог врач, утомительный перелёт и – вот она, Юрмала.

Женщина шла по песку, который, как оказалось, был милее её сердцу, чем пески самых лучших пляжей мира, и, как когда-то, собирала янтарь. Сегодня ей везло, как никогда: не менее десятка разноцветных кусочков древней смолы сжимали пальцы. Вдруг что-то большое блеснуло матово прямо под ногами. Она нагнулась и извлекла из мокрого песка находку. Кусочек янтаря, лежащий у неё на ладони, формой походил на сердце. Женщина сбросила туфли и зашла в воду, чтобы сполоснуть его. Холод балтийских вод ожёг тонкую кожу, и женщина вздрогнула. Но не от ледяного прикосновения, нет: по воде навстречу ей шла та самая старуха. Длинные космы развевались по ветру, как и лохмотья убого одеяния. Скупое северное солнце освещало бледное лицо, и женщине стало жутко от пронзительно пустого взгляда бездонных глазниц и зловещего оскала леденящей кровь улыбки.

Женщина сжала кулаки и вдруг почувствовала тепло, исходящее от только что найденного янтаря. Она раскрыла ладонь – золотое сердце сияло в лучах полуденного солнца, словно жизнь тысячелетий, сохранившаяся в нём, пыталась вырваться за пределы твёрдого оплыва, взорваться многовольтовой энергией. Женщина прикрыла пальцами свою чудесную находку и улыбнулась чему-то, затем вызывающе вскинула подбородок и шагнула вперёд:

- Я не боюсь тебя! – закричала она голосом, прозвучавшим неожиданно молодо и звонко. – Убирайся прочь! Я не сдаюсь – и поэтому не боюсь тебя! Даже если жизнь мою заберёт болезнь – не ты, старая карга, а болезнь! – даже тогда победа не будет твоей: мой дух навечно останется с детьми и внуками памятью о моей жизни и людях в этой жизни.

Ты слышишь? Памятью о жизни! А не о тебе! Вон! Убирайся! Я не боюсь тебя! Я не боюсь тебя!! – и, широко размахнувшись, она швырнула в серую тень пригоршню янтаря.

Неожиданно воздух взорвался, рассыпался фейерверком золотых огней, в свете которых серая тень растаяла, растворилась без следа, как дым. Женщина с изумлением смотрела на свершившееся чудо, а потом перевела глаза на ладонь – там по-прежнему тускло поблескивал желтоватый кусочек в форме сердца. Что ж, подумала она, значит, так тому и быть.

Ей давно уже не спалось так сладко, как той ночью. Она проснулась далеко за полдень хорошо отдохнувшей и... проголодавшейся. Быстро собралась и пошла в магазин, где купила хлеб, какой можно найти только в прибалтийских пекарнях: чёрный, удивительно вкусный и ароматный настолько, что даже женщина могла почувствовать запах – нечто, ушедшее из её жизни вскоре после начала лечения. А ещё она купила тминный сыр и брусок домашнего масла. Вернувшись к себе, она сварила крепкий кофе и долго сидела за столом, наслаждаясь давно забытым вкусом хлеба с сыром, запитого крепким сладким кофе со сливками. К концу трапезы ей даже жарко стало и захотелось окунуться в вечно холодные прибалтийские воды, что она и сделала. А потом, выйдя на берег, долго сидела в шезлонге, завернувшись в толстое махровое полотенце и наблюдая за тем, как уставшее за день солнце опускается всё ниже и ниже, разбрасывая во все стороны алые руки-крылья, словно готовясь к финальному заплыву, пока полностью не ушло под воду, оставив за собой лишь багряный шлейф.

Тогда женщина пошла в дом. Она приняла горячий душ, и струи воды казались живительными – она чувствовала себя лучше с каждой минутой. А потом забралась с ногами на диван и открыла тетрадку, половина которой была уже исписана торопливыми строчками. «Я не боюсь тебя, смерть!» - так начиналась следующая глава.