В трапезной Храма Преображения Господня, к окончанию службы повариха Мария накрыла на двоих. Настоятель с дьяконом часто обедали без матушек и гостей. Служившие Богу немало лет, аскеты постом, они делались истыми гурманами в мясоед. В многолюдных застольях неоднозначная склонность ими не подчёркивалась, но, услаждаясь ниспосланной пищей и вином без посторонних глаз, предпочитали пастыри расширить рамки в своих аппетитах. Благо, приходской доход позволял, а прислужница в поварском деле была искусна. И, что важно, надёжна. Из этих стен, боясь греха, она не выносила ни слова. Где ещё пастырям предаться приватному обсуждению новостей, если ни за столом при закрытых дверях?
— Слух до меня дошёл, Алёшенька Блаженный вернуться к матери собирается. Событие долгожданное. Что на клиросе говорят, отец диакон? — начал с волнением отец Дмитрий.
— Не в курсе, — пробасил дьякон Иоанн. — Певчие нынешние не все Алёшеньку знавали. Еликонида много не разглагольствует, регентует с усердием. Заметил я, одначе, сияет необъяснимо. Стало быть, радостию материнской. Почитай, лет восемь назад сына в учение отправила, стараниями нашими. Или больше минуло? В каких краях скитался любезный наш воспитанник после семинарии и армии, никто не ведает.
— Сверхсрочно служил. Алтарница говорила. Не понятно, почему в войсках задержался-таки горемыка? На пользу ли пошло парню военное дело? Уверен — прежний агнец. Неспокойно за Алёшеньку… По единой, отец Иоанн! — с чувством вздохнул батюшка.
— По единой, отец Димитрий!.. Чего только не рассказывают про нашу братию в солдатах! Тихоню семинариста обидеть просто. А для чинов ратных птенец жестокосердием обделён. Я-то ещё до воцерковления призывался. Всякое испытал. За себя постоять приходилось. По избавлению от тех тягот и обратился с покаянием к матери-церкви. Алёшенька у нас безропотный, комара ладошкой не прихлопнет.
— Место ангелу во плоти — при храме. Не стоило ему задерживаться в армии, — с досадой высказался настоятель и добавил спокойнее, — мне оружие держать не довелось, не привёл Бог.
— А я долг Родине во флоте отдавал. Жуть! Вот тебе - присяга, вот тебе дедовщина, вот тебе — океан, вот тебе — небеса Господни. И ты, грешник, по серёдке. Токмо молитвой тайной, пусть, не умело творимой, и спасён ныне и присно. — Отец Иоанн, чуть привстал из-за стола и перекрестился на иконостас. — По земле в кирзе строем шагать, — продолжал он, — не менее маятно. Сломать зелёного юношу жизнь могла. В прямом и в переносном смысле. Хрупок росток Алёшенька, первенец-единственниц непорочный. Слава Богу, направил пути его к родному порогу. Не женат, видимо, если не осел нигде.
— Один едет, — весело сказал отец Дмитрий. — Не оставим, поможем сироте. Женим! И в иереи рукоположим!.. По единой!
— Непременно женить сперва надо! Без законного брака в белое духовенство не ходи. Не в целебаты ли его, с рождения счастливой семьи не знавшего? « И прилепится к жене своей, и будета два в плоть едину-у-у», — пропел дьякон из венчания. — По единой, отче!.. Ой, без жены мужескому полу — тягость и соблазн! Избави, Боже, от грехов непристойных, — отец Иоанн взял салфетку, чтобы утереть усы и спрятать широкую улыбку.
— Мария! Горячее! И подлей в мерный графинчик, — еле сдерживая смех, велел настоятель. Повариха без особой надобности не включалась в разговор никогда. И сейчас молча радовалась услышанному. Алёшеньку любила она сызмальства, подкармливала.
Мальчик рос скромным, уважительным. Церковники, глядя на него, умилялись.
Псаломщица Еликонида воспитывала сына в христианской вере и в почитании православной церкви. С окружающими он был не разговорчив. Но аж к восьми годам знал всю службу наизусть, красиво читал и пел нежным голоском. По воскресениям отсутствовал редко, а в двунадесятые праздники бывал на литургии обязательно, порой пропуская школу. Более этого про его житьё никто из верующих не интересовался.
Даже духовник отец Дмитрий. Сам юный богомолец, по научению матери, знал: хвастовство — гордыня. Алёшенькину замкнутость списывали на безотцовскую робость. О его феноменальной памяти говорили, что она — в мамочку. Иные шутили за глаза, что юродивые всегда не без однобокого таланта. Хотя, в действительности юродивым его, конечно, никто не считал. Всего-то — блаженным. Что значит — счастливым.
Прозвище, словно повисло нимбом над Алёшиной головой, стало его сутью. Среди икон, святых книг и подсвечников набожный отрок выглядел довольным. Особенно идеально оно подходило к нему подросшему, с пробивающимся пушком на лице, к его худощавой долговязой и упругой фигурке в болтающемся на её остреньких плечиках подряснике.
Жизнь Алёши в миру текла иначе. Внешне он мало чем отличался от мальчишек, не знающих молитв. Разве что причёской — русыми кудрями, стянутыми чёрной резинкой в хвостик. Но при этом выделялся собранностью, самостоятельностью. Стремился реализовать свои всесторонние способности в школе и секции максимально. И сие внушила ему мама. Не афишируя религиозность, школьник Алёша Вольский легко общался с друзьями, которые уважали его за остроумие, великолепное владение ракеткой в настольном теннисе, а особенно за победы в многочисленных языковых олимпиадах, проводимых их лингвистической гимназией. Гордились учеником Вольским и учителя, однако за отстранённость от общественной нагрузки поругивали. Впрочем, многие знали, что Алёша ходит к матери в хор петь, но не подозревали, что для мальчишки понятия "вера" и "церковь" окажутся главными.
Когда парень, получив аттестат и заслуженную золотую медаль, отказался от зачисления в ВУЗ без сдачи вступительных экзаменов по результатам выигранных им олимпиад, товарищи удивились. В недоумении остались педагоги. Сетовали, что отправляясь в духовную семинарию, поставит он крест на светском образовании, а с ним и на многих своих талантах. Плюс, загремит в армию в положенный срок. Кто-то придумал, что и там он всё равно пробъётся, сделает военную карьеру с низов.
Мать Алёши, Еликанида, в юности поранившая ладонь пианистка Нелли Вольская, молясь за сына денно и нощно, смирилась, увидела в испытании срочной армейской службой вынужденное послушание. Она верила, что перед ним легко откроются любые двери и после. Как открылись они когда-то перед его талантливейшим отцом. О рождении сына тот не узнал, потому что Нелли, потеряв красивую профессию, не захотела стать рядом с выдающейся, но надменной личностью поблёкшей тенью…
По бессловесной инициативе поварихи, пробуя её слабенькую наливку, настоятель продолжал рассуждать, как женитьбу не чужого им юноши взять под контроль:
— Херувиму светлому и девицу надо сосватать, богобоязненную. Из простых. Марию подключим... Мария! Хороша твоя вишнёвка. В другой раз первой подавай её, до звёздочной. Можно убирать лишнее, ставь самовар.
— Да, раба божия. Градус понижать — бесят гонять. Нет ли у тебя на примете девы непорочной в невесты пречистому голубю нашему? — подхватил дьякон.
— Увольте, батюшки. Браку в делах не люблю. Никогда не приходилось быть свахой, и начинать мне не стоит. Не моё это. — Мудрая женщина, вроде как, отшутилась.
— Переманят Блаженного. Какая-нибудь поповишна в другой приход легче лёгкого уведёт. Оглянуться не успеем, отец настоятель, — со смешком произнёс дьякон. — Яко телка молодого прутиком упасёт. По наущению отцов своих любая согласится, не ослушается. Как-никак, готовый дипломированный служитель, и платить за его учёбу будущему тестю не надь. Хоша, предполагаю, Алёшенька сам из себя не солиден с виду вырос. Ведь в скудости воспитывался.
— Ничего! Сан получит — солидность приобретёт. — Отец Дмитрий, благоговейно погладив наградной, с каменьями крест на груди, перекрестился со словами: "На всё воля Божья".
— Верно, отец настоятель. Да затем, каким боком оно обернётся? То ли помощник будет, то ли конкурент. Народ крещёный к блаженным тянется. — Отец Иоанн сразу пожалел о сказанном. Но настоятель об этом и сам размышлял. В результате заключил так:
— Всё сложится хорошо. В своём приходе будет служить. Всем дохода хватит. Паствы при Алёшеньке прибавится. Сначала псаломщиком попоёт. Женится, архиерей его в диакона и, следом, в священники посвятит. Выхлопочем. Тебя, отец Иоанн, с твоим голосищем никем не заменишь. Тем и ценен. Не кудреватостью языка.
— По молитве горячей, всё в наших руках. "Управи, Господи, все, еже дею", — согласный, перекрестился под святую строку отец Иоанн и пустился в воспоминания. — А я свою дьяконщицу, матушку-голубушку, помнится, в Лавре, студентом приглядел. Удивительно, что Алёшенька устоял. Девицы в Загорске к обедне ходят — иконы неписанные! Все в газовых шарфиках! Ты, отец мой, где свою половинку нашёл? На каких таких смотринах?
Священник отвечать не торопился. Отвлекла кстати и Мария с самоваром. Дьякон взялся устанавливать его на неудобном подносе. Тему настоятель резко сменил:
— Заварки на кухне накопилось из приноса на три года вперёд. Надо полностью на чай переходить.
— Дело говоришь, отче! Ну, по единой, по чашечке горяченькой? — переиначил тост дьякон, подливая из заварника. — Напиток, хоть и басурманский, всё равно для здоровия подходящий.
— По первой, отец Иоанн! Чаёк счёт любит, — подхватил шутку батюшка.
За чаем разомлевший отец Дмитрий ощутил, что сегодня он свою норму спиртного проморгал. Говорить стало труднее. Беседа расклеилась.
Кто-то неожиданно постучал. Посторонних сторож Семён обычно не пускал. Отцу Дмитрию подумалось, что это его матушка решила поторопить супруга домой. Но ошибся…
Как щупленькому старичку не пустить величественного монаха, рядом с которым и стоять-то робко? Семён взглянул в его лицо и легко признал Алёшеньку Блаженного. Наклонил седенькую плешь под благословляющую сильную, молодую руку, не успев поцеловать её. Монах поспешил к трапезной...
Сказать, что последующая немая сцена напоминала гоголевскую из "Ревизора", разумеется, смело. Но шок, удивление у сотрапезников возникли чрезвычайные. Вперемешку с застывшим восторгом и онемевшей радостью. Затем ступор перерос в намеренную паузу. За излишне хмельное состояние святым отцам было неловко. Перед ними возник Алёшенька, не только чудесно преобразившийся внешне, но и стремительно взлетевший на мало кем досягаемую ступень, промыслом Господним. В его то годы!
Высокий, статный монах в дорогой, непривычного греческого кроя, шёлковой рясе походил и не походил на прежнего их воспитанника. Клобук с покрывалом, свисающим за спиной ниже пояса, визуально прибавлял ему роста. Выглядывающие густые, волнистые пряди длинных волос и ухоженная бородка свидетельствовали о цветущем здоровье и о правильном стиле, а ясный, проникновенный взгляд — о достоинстве, интеллекте и доброте. Он тоже не начинал говорить. Довлели забытые ощущения из детства, удручила ситуация.
— Алексей! Радость какая! — первой решила оборвать затянувшееся молчание Мария. Назвать любимца Алёшенькой она посчитала не правильным. В ответ он, не поправляя добрую повариху, представился по-новому:
— Сейчас моё имя — Агафангел. Архимандрит Агафангел. Мир дому сему!
— С миром принимаем! — ещё раз выручила опешивших застольщиков прислужница.
— Я очень рад увидеться с вами. — Голос молодого человека за эти годы изменился. Звучал ровно, мужественно. И в то же время мягко и мелодично. Агафангел подошёл к столу, словно проплыл по паркету просторной трапезной в своих струящихся одеждах. Следуя церковному этикету, он с каждым трижды приложился щека к щеке. Пришлось — прямо через столешницу. Что-то приветственное сумбурно произносилось в адрес дорогого гостя. Затем монах сам подошёл к Марии, чтобы благословить и подарить ей маленькую редкую иконку, похожую на панагию.
— Спаси-Господи, — ласково поблагодарила она, — присаживайся.
— Мария Павловна, не хлопочите, я сыт и совсем не употребляю вина не в причастии. Не осудите и вы, батюшка Дмитрий и отец Иоанн. Не могу задерживаться. Сейчас отдам вам пакеты от патриарха и пойду. Когда я рассказал ему, о вас, моих наставниках с самого детства, он высоко оценил ваше попечительство и послал меня лично вручить это.
– Не награды ли? Служим усердно, Ваше Высокопреподобие, — осмелел отец дьякон и обратился к архимандриту по сану.
— Да. Награды. Самые высшие по уставу. Те, что вы не успели получить. Право вести церковную службу всегда с открытыми Царскими вратами, на особое облачение... Ещё — по медали преподобного Сергия Радонежского первой и второй степени. От меня вам… низкий поклон.
Молодой монах умолк коленопреклонённо.
— Благодарствуем! Удивил! Полно, встань! — произнёс отец Дмитрий.
— Спаси тебя Бог за всё! Дивны дела твои, Господи! — воскликнул дьякон.
— О себе расскажи, как есть. Отец Агафангел! — настоятель выражался покороче, избегая невнятности.
— Не покидай в неведении. Матерь твоя скрытна, что сама тайна. — пытался шутить дьякон.
Духовному сыну до этого момента удалось не показать виду, что ему досадно встретить отцов, изрядно выпивших. Но краткий рапорт, вместо намеченной задушевной беседы и поспешный уход из трапезной явно подчеркнули правду жизни. Бывшие учителя слушали превзошедшего их ученика почти молча, реагируя на рассказ лишь тихими междометиями...
— Поминай нас, отец Агафангел. Прости, Христа ради, ежели что.
— Мы любим тебя, Алёша и рады, что ты такой у нас есть.
Кто какую именно фразу произнёс на прощание своему воспитаннику, пожалуй, не важно. Относились к нему его духовные отцы одинаково нежно и искренне. Отныне и с великим почтением.
Прежний боголюбивый паренёк Алёшенька Блаженный, а ныне монах Агафангел сообщил духовным отцам о себе анкетно. Сказал, что свои многочисленные обязанности всегда непременно совмещает со службой, считая её главным своим призванием, за что очень признателен именно им. Извинился за то, что не может побыть с ними дольше, ибо ему пора возвращаться. Но уходя, он не мог на прощание не обняться искренне и с батюшкой Дмитрием, и с дьяконом Иоанном...
И вот, что они теперь знали. Окончив духовную семинарию, призванный в пограничные войска, Алексей Вольский проявил себя блестящим переводчиком, получил звание старшего сержанта. Демобилизовавшись, продолжал учёбу в Московской духовной академии, Пражском университете на богословском факультете и аспирантуре, защитил диссертацию. Принял иноческий постриг с именем Агафангел, быстро продвигался в карьере, стал архимандритом — одним из высших чинов церковной иерархии. Был референтом Отдела внешних церковных связей в Москве, затем корреспондентом ОВЦС во Франции и одновременно настоятелем православного собора в Париже.
В дальнейшем архимандрит Агафангел был назначен официальным представителем патриарха Московского и всея Руси за рубежом, занимался церковной дипломатией. Осуществлял православное служение и проповедовал в разных странах во славу РПЦ. В том числе — на Востоке...
— Сколько ты иностранных языков знаешь, отец Агафангел? — напрямую спросила Мария, чуть перебив его рассказ, подозревая, что святые отцы, ошарашенные информацией, не осмелятся это сделать, но хотели бы.
— Девять. Со школы — пять. Ещё старые: латынь, древнегреческий, родной церковно-славянский, — ответил архимандрит Агафангел просто.
|
