Гагарина Наталья

У отца Никодима стряслась беда — у него завелся домовой. Сначала батюшка грешил на Кузю — наглого, рыжего кота. Он призывал его к ответу, а Кузя только страдальчески закатывал глаза и хрипло мяукал.

Исчезало молоко и сметана из крынок, принесенных заботливыми старушками. Потом пропали очки, хорошо еще, что у него была запасная пара! Когда пропал нож, батюшка призадумался. Он мог допустить, что неплотно закрыл крышки и вороватый кот добрался до молока и сметаны, но зачем ему очки? И тем более — нож?

Пропадали самые нужные предметы, те, что много лет лежали на своих привычных местах. Не находя их, батюшка пугался, суетливо крестился и шептал молитвы. Он давно уже жил один. Попадья отдала богу душу семь лет назад, дети выросли и разлетелись по большим городам. А он остался доживать свой век в глухом, забытом богом и людьми селе, где весь приход состоял из нескольких старушек.

Церковь была небольшой и очень-очень старой. По преданию, ее соорудили на том месте, где много лет назад являлся Николай Чудотворец. Неизвестный богомаз создал в те далекие времена икону с ликом святого — она по сей день висела на самом видном месте.

Церквушка, как и ее прихожане, доживала последние свои дни. Денег на ремонт взять было негде, и отец Никодим только горестно вздыхал, глядя на облупившийся потолок, на стены, изъеденные грибком. Крест на макушке покосился во время последней бури, поперек заросшего лопухами церковного двора лежало поваленное дерево.

"Разруха и запустение..." — уныло размышлял отец Никодим, осторожно протирая иконы и наполняя лампадки скупыми порциями масла. Он вспоминал прежние дни, когда здесь был славный, богатый приход. Из далеких краев приезжали верующие поклониться святому угоднику. А теперь... "Веры нет в людях!" — вздыхал батюшка, ожесточенно натирая медные подсвечники.

Как-то вечером отец Никодим ужинал на кухне, при свече — из экономии. Кузьма, подозрительно сытый, толстой сарделькой развалился поперек кухни, всем свои видом показывая, как ему хорошо.

Батюшка степенно ел постные вареники с картошкой. Внезапно за старым шкафом послышался шорох. Неужто мыши?! Но Кузя даже ухом не повел, хотя на мышей был сторожкий.

И тут — глаза батюшки вылезли на лоб — из-за шкафа высунулась чья-то недовольная физиономия, густо облепленная паутиной.

— Свят, свят, свят! — отец Никодим чуть не подавился вареником. Он перекрестился сам, перекрестил ложкой существо, но оно по-прежнему не желало исчезать, только зыркнуло в его сторону ярко-желтыми глазами.

— Расселся тут, понимаешь! — сиплым голосом проворчало создание. — Вареники лопает, аж за ушами трещит! А не подумает о том, что у меня с голодухи живот к спине прилип! Развел пауков — как в зоопарке, честное слово! Порядочному домовому за шкаф боязно заглянуть!

Отец Никодим громко икнул. От волнения.

— Канеш-шна, давай и дальше будем делать вид, что ничего не понимаем! Давай вареников, говорю!!! — не выдержало, наконец, существо и потянулось к миске с едой.

Тут отец Никодим ожил, крепко приложил вороватую лапу деревянной ложкой. Существо взвыло, ошалевший со сна Кузя выгнулся дугой и зашипел, сверкая глазами.

Батюшка выпрямился во весь рост и грохотал, лихорадочно вспоминая, где спрятана святая вода.

— Изыди!!! Изыди, нечистый дух!!!

— Дай вареников — тогда уйду! — торговался домовой.

Отеца Никодим от такой наглости стал заикаться.

— Да я... да я тебя... Я ведь сейчас позвоню... и вызову!!! Этого... как там его... слово-то такое... - мучился батюшка.

Существо перестало облизывать ушибленную конечность и нахмурилось.

— Екзорсисьта, вот! — просветлел лицом священник. — Специалиста по изгнанию нечистого духа!

За время разговора батюшка незаметно переместился к боковой полке, рывком сдернул с нее бутыль со святой водой, выхватил пробку и с неожиданным для себя криком: "Ура!" коварно окатил ею домового.

Ничего не произошло. Ни дыма, ни корчей. Промокший, маленький старичок стоял в луже и ошеломленно скатывал с мохнатого лица мокрую паутину.

— Так... — прозвучал ледяной голос домового. Батюшка почему-то струхнул. — Спасибо вам за теплый прием, за угощение, за баньку... — в сиплом голосе прозвучал надрыв.

Отцу Никодиму стало стыдно. Вареников пожалел, облил. А у него и так голос простуженный...  

— Ты сам виноват! — буркнул священник. — Нечего здесь делать нечистому духу!  

Домовой резко встряхнулся, как собака. Брызги разлетелись по всей кухне.  

— Нет уж, дудки! Теперь уже почти чистому! — заявил он.

— Мытый и чистый — две большие разницы! А ты, хоть мойся, хоть не мойся — все одно: нечистая сила! И нечего нечистому в святом месте делать! Вон отсюда!!!

— В свято-о-ом? — как-то нехорошо протянул домовой. — Где ты тут святость нашел? Ни в доме твоем! Ни в церкви! Ни в душе у тебя — ничего нет! Название одно! Да разве я смог бы появиться, будь здесь то, что вы, люди, Богом называете?! Нет здесь ничего святого, уж ты поверь мне, — он судорожно сглатывал слюну, косясь на вареники.

Батюшка так и сел. Домовой попал по больному. Не ощущалось в разрушающейся церкви того, что заставляет людей верить в хорошее, в чудо, в добро... Как-то незаметно, церковь из храма Божьего духа, превратилась в музей, лики святых на иконах — стали картинами, а он — смотрителем, выполняющим одному ему понятный ритуал...

Воцарилась долгая тишина, которую нарушил скрежет миски по столу.  

— Ешь, — буркнул отец Никодим.  

Домовой не заставил просить себя дважды. Поев, он торжественно вынул из кармана очки и нож.

— Вот, возвращаю! В знак примирения.

Батюшка только вздохнул.

— Что же мне теперь с тобой делать?

— Как что? Кормить! А я помогать тебе буду!

Так и повелось. Домовой шустро наводил порядок в доме и на кухне, получая за это еду. Со временем он осмелел настолько, что попробовал переступить порог церкви. Отец Никодим запрещал ему там появляться, и был немало удивлен, когда тот подергал его за полу рясы. Домовой смущенно кашлял в кулачок.

— Слышь, батюшка, хочу люстру на потолке почистить, совсем она от копоти почернела...

Раз — и он повис на старинной люстре, зажав под мышкой средство для чистки.

— Эй! — возмутился отец Никодим. — Ты как сюда проник?!

Домовой чихнул, подняв облачко пыли.

— Так я ж говорю тебе — нет здесь божественного духа, вот меня и пропустило!

Батюшка посердился, поворчал, но потом, скрепя сердце, согласился принять нежданную помощь, – самому-то ему, никак не достать! Усердный помощник не жалел сил и очень скоро старинная бронза засияла, как новая.

Тут как раз случился очередной церковный праздник. Батюшка строго-настрого велел домовому носа не показывать, а Кузю запер на чердаке. Кот завел отвратительную привычку входить в церковь во время молебна, садиться в самом центре и самозабвенно вылизываться, задрав ногу, чем приводил отца Никодима в бешенство.

Домовой мужественно держался целых два часа под заунывные вопли Кузи, требующего свободы. Потом любопытство взяло верх.

Он осторожно, по стеночке, прокрался к церкви, клубком закатился внутрь, в самый темный угол. Затем пыльной тенью скользнул по стене, спрятался за иконой чудотворца — и выпучил глаза сквозь полотно. Вот теперь он хорошо видел, как отец Никодим в богатом, но изрядно поношенном облачении трясет дымящимся предметом и нараспев читает древние, как мир, молитвы.

Когда церемония подошла к концу, верующие — их было человек шесть старушек —переместились к иконе Николая-Чудотворца. Домовой с интересом наблюдал за ними, совершенно упустив из виду, что его глаза видны с противоположной стороны. Он понял свою ошибку, когда одна особо зоркая бабка вдруг закричала в голос:

— Ой, матушки мои!!! Ой, СМОТРИТ!!! Ой, бабоньки, угодник-то — МОРГАЕТ!!! — от избытка чувств у нее подкосились ноги.

Что тут началось! Страшно подумать, какой шум и гам могут учинить несколько хилых на вид старушек. Буквально через четверть часа в церкви собралось все население, от мала до велика, все семнадцать человек, включая продавщицу Маню и водителя Тимоху из передвижного магазина.

Все кричали "Чудо!", "Чудо!!!" и только отец Никодим, догадавшийся, в чем дело, скрипел зубами и давал себе обещание съездить в город за "екзорсисьтом".

Домового, к тому времени, и след простыл, он слинял сразу, как только началась суматоха, и теперь, сидя на шкафу, сосредоточенно грыз ногти и переживал.

Батюшка вернулся под вечер, мрачнее тучи, вооружился веником.

— Вылезай, нечистый!!

Домовой поджал ноги и старательно делал вид, что его здесь нет. Батюшка злобно шарил веником по стене, но вытащил только дохлых пауков.

— Ну, только покажись, я тебе устрою! — пообещал он.

Что именно он устроит, узнать не удалось, потому что в дверь постучали. За день известие о чудесной иконе докатилось до города и прибыли первые жаждущие увидеть чудо своими глазами.

Отец Никодим отправил всех в деревню, на ночлег. Всю ночь он проворочался в постели, вздыхая. Утром, выйдя из дому, не поверил своим глазам — перед церковью толпился народ, подъезжали городские машины. Ближе к полудню приехали журналисты, облазили каждый угол с камерами. Бритые мужики с крашеными девицами пожертвовали на храм такую сумму, что батюшку едва кондрашка не хватила.

Затем пожаловали немногословные коллеги из епархии. Поклонившись чудесной иконе и испив чаю, сообщили, что на следующей неделе начнется долгожданный ремонт, приедут реставраторы из центра.

Сообщив сию благую весть, они отбыли восвояси, оставив отца Никодима в полном смятении.

Все поменялось, резко и необратимо. Для церкви, для деревни — поменялось к лучшему. А как теперь жить ему? Жить, зная настоящую причину этого "чуда"? Сказать правду? Отнять веру в чудо, отнять будущее у прихода и деревни, рискуя быть упрятанным в психушку, или лишиться сана и быть отлученным от церкви? В его душе шла настоящая война.

С домовым он демонстративно не общался. Много думал, молился, общался с приезжими, с рабочими. Пролетела одна суматошная неделя, потом другая...

В выходной день, на закате, отец Никодим сидел на своем любимом месте, за домом, на пригорке. Он наслаждался красотой уходящего дня, его яркими красками. Синяя лента реки, бездонное вечернее небо и зелень лугов — картина благодати божьей наполнила его душу тихим покоем.

Под лавкой раздалось виноватое кряхтение. Батюшка поджал губы. Домовой пошуршал и затих. От реки к дому поднималась одинокая фигура, опиравшаяся на суковатую палку. Старик поприветствовал священника, тот в ответ пожелал ему доброго вечера.

— Красивые у вас тут места, — оглядел старик окрестности, — просто рай на земле!

Отец Никодим пригласил путника за стол — выпить чашку чаю с дороги. Пока самовар пыхтел, разогреваясь, батюшка исподтишка разглядывал старика. Что-то было необычное в его облике. Седой, как лунь, он словно светился изнутри. Кроткие голубые глаза были полны доброты и какой-то детской наивности. "Славный старик", — подумал отец Никодим, улыбаясь.

— Хорошо здесь жить... — задумчиво проговорил путник. — Отдохнуть душой среди этой божественной красоты, среди добрых людей... Здесь вспоминаешь о том, что Бог — это Любовь. А в городах люди забывают о боге. Понастроят храмов изукрашенных, богатых, все в золоте, да в серебре, а не помнят того, что истинный храм бога — в их сердцах...

Отец Никодим слушал и ощущал, как его наполняет почти забытая гармония, все сомнения его таяли, как отражения облаков в реке. Простые слова старика западали прямо в сердце. Он замер, боясь пошевелиться.

— Бог ищет дорогу к сердцам своих неразумных детей. И находит для этого разные, неисповедимые пути.... Чудны дела его и разве важно как он донес до нас свою волю и свою мысль? Чудо нужно принять с открытой душой, наполнить опустевшее сердце святой верой ...

Старик поблагодарил за угощение, и стал прощаться. Перед уходом он обернулся и укоризненно покачал головой, глядя под лавку. В уголках глаз солнечными лучиками разбежались морщинки.

Отец Никодим сидел, наслаждаясь блаженством, разлившимся в его душе. Из-под лавки высунулась мохнатая лапа, стащила со стола кусок сахара. Раздалось торопливое чавканье.

— Хороший человек, — задумчиво проговорил батюшка, — говорил, словно душу мою читал, как открытую книгу...

— Угу! — донеслось снизу. — Не зря же его святым называют!

— Что? — не понял отец Никодим. — Кого святым называют?

Он заглянул под лавку. Домовой облизывал сладкие пальцы.

— Николая-Чудотворца, кого ж еще? Любит он здешние места...

Батюшка вскочил. Дорога к реке была пуста, словно и не видел он минуту назад холщовую рубаху загадочного старика.

— А ты разве не узнал его? Небось, думал, что он такой же угрюмый и черный как на твоей иконе? Хых! Люди говорили - от него на душе хорошо становится. У меня-то души нет, мне не понять...

Домовой бормотал еще что-то, но батюшка его не слушал, ошеломленно пытаясь понять, что же произошло. В его жизнь пришло Чудо, самое настоящее Чудо — и теперь можно смело глядеть в глаза людям, и можно как раньше — ВЕРИТЬ... Верить в Бога, в Добро, в вечную жизнь, наполняя опустевшую душу светом истины. Видеть в иконах не картины из музея, а кроткие лики святых, их печальные, понимающие, живые глаза...

— Ну, прощай, отец Никодим! — за спиной у домового был небольшой узелок с барахлишком. — Мне пора.

— Ты что, уходишь? — удивился батюшка.

Домовой грустно кивнул.

— Теперь здесь повсюду божий дух — и в тебе, и в церкви... Мне здесь нельзя быть, поеду с городскими, как-нибудь устроюсь, не пропаду... Прощай!

Они попрощались, батюшка насыпал ему баранок на дорогу.

За рекой садилось солнце. Где-то мычали коровы, тихо ворковали голуби на крыше, мир был прекрасен. Отец Никодим смотрел в вечернее небо и улыбался. Он был абсолютно счастлив.