Ананьева Алина

На календаре в комнате Сони — октябрь. По лесу шагает загорелый молодой мужчина, крепко придерживая малыша, сидящего на его плечах. Лес прозрачный, осенний, день выдался славный, и, видать, гуляют они давно. Взгляд крохи расслаблен и мягок, обратная сторона той восхитительной стремительности и живого любопытства, с которыми дети его возраста начинают любую прогулку. Кажется, он сейчас опустит голову на папину макушку и так заснёт.

Соня любит эту репродукцию. Рассматривает блики на деревьях, лоскутки жёлто-апельсиновых листьев и василькового неба, и поражается, как ликует душа, пока глаз перебирает замысловатую мозаику мазков. Под репродукцией подпись: «Даниэль Герхартц. Золотой». Золотой Даниэль, золотые детские кудри, золотая осень? Непонятно, а название хорошее. И лес — это её лес, такой же, как в окрестностях родного Талдома. В детстве Соня часто проводила в лесу целый день, слушая птиц или собирая его нехитрые дары: первые пролески, сладкую июньскую землянику или россыпи ароматных грибов.

Школьницей Соня заметила: какой бы мрачной и безрадостной не была осень, перед самыми холодами случались дни, — иногда их хватало на неделю, иногда на одну-единственную субботу (хотя бы субботу, а не среду, есть в природе справедливость!) — более прочих похожие на весну, пронзительно-солнечные и тёплые. Иногда уже второго сентября зарядит серый дождик с низкого неба. Идёшь в школу в болонье, в накрахмаленном фартуке и давишь каблуками новых туфелек тонкий утренний лёд, издалека высматривая нетронутые зеркальные площадки. Если бы гранит науки давался так легко! А однажды проснёшься и глазам не поверишь: пока ты с подушкой обнимаешься, солнце всё раззолотило, отогрело, оттаяло. В лес! Прятаться в траве, похожей на волосы старых женщин, срезать румяные баранки рыжиков и плести кленовые розы, ёжась под порывами колкого северного ветра.

Даниэль Герхартц — имя художника, американского импрессиониста. А Соне кажется, что так зовут загорелого мужчину, как если бы подпись эта была под фотографией в журнале. Не даёт девушке картина покоя. Скорее, рассуждает Соня, на картине брат мастера, самый младший, любимец многоголового семейства. На закорках, конечно, сын брата, первенец. Вышёл с папой на прогулку, носился веретеном, устал и попросился на руки. Оригинал, наверное, висит в доме художника над камином. Рядом мягкое кресло и кофейный столик. На картине было не разглядеть цвет глаз мужчины. Вероятно, зелёные. И в тёмно-русых волосах, должно быть, есть рыжина. Для Сони этот молодой человек реален, реальнее её однокурсников и даже старых школьных друзей.

***

А за окошком вообще-то месяц май и сессия в Литинституте. К зачёту задали написать рассказ по картине известного художника, и Соня взяла за основу любимую репродукцию. Что художник современный, не так важно, рассуждала она. Зато какая картина!

Зачёт принимает Алексей Иванович Костолевский, между студентами — Лекс, по совместительству директор отдела беллетристики в издательстве и с завидной регулярностью публикующийся автор вокзальных детективов. Поговаривают, что Лекс развёлся с женой и поэтому к девушкам необъективен. На рассказ, который Соня принесла на зачёт, Лекс отреагировал в своей обычной манере. Читая, он кривил губы, прыскал, похрюкивал, насмешливо щурил синие глаза, пока сидящая напротив Соня беспощадно теребила застёжки лежащей на коленях сумки. Нет, не ладится у неё с Лексом, весь год над ней потешался и сегодня оторвётся. Дойдя до конца, Лекс перелистал страницы назад и, смакуя, зачитал вслух развеселившие его пассажи.

— Сонечка, милая Вы моя, где бы я ещё так смеялся? Вы повышаете мой жизненный тонус. Скажем, вот это, — Лекс откашлялся, и вкрадчивым актёрским баритоном (а этому-то он где выучился?) прочитал описание внешности её героя, — скажите честно, Вы это одолжили у Даниэлы Стил? Ваш рассказ можно прочитать три раза и ничего не запомнить. Плоско, искусственно, сплошные красивые слова. Вы думаете, мне платят столько, чтобы я читал этот мёд. Пожалейте своих будущих читателей! И выкопали же где-то этого великого художника. Ох, Сонечка, учиться вам ещё и учиться…

Когда у Лекса такой настрой, спорить без толку. Соня рассматривала сумку, не поднимая глаз. Всё вышло ужасно. Он не понял ни картину, ни Сонин рассказ. Считает её плоской и посредственной. Тупой тургеневской барышней - рюшки, косички и платья от колена.

— Алексей Иванович, зачем искусство, если оно не делает нас лучше? Книга, картина или кинофильм — это лупы, через которые читатель или зритель смотрит на свою жизнь. Делая лупу розовой, мы приносим в его жизнь счастье и гармонию. Эта картина — всего лишь репродукция, напечатанная в моём календаре на листе с октябрём. Я открыла календарь на ней, когда только повесила и, знаете, за полгода я научилась обходиться без календарных таблиц. А на картину я смотрю каждый день и становлюсь счастливее. Это значит, что Даниэль Герхартц — гений, пусть и для одного человека в мире. И Вы не смеете… — Соня вовремя остановилась.

Алексей Иванович не перебивал. Её улыбки — той, с которой она писала про мужчину, малыша и золотую осень, — и след простыл. Девушка говорила серьёзно, страстно. Внезапно Соня умолкла. К переносице по тонким внутренним трубам подступили слёзы, стоит ей шевельнутся, из глаз ринется мутный селевой поток. В голове было одно — не заплакать здесь, а незаметно, маленькими шажками выйти, добраться до клозета и там, склонив голову над раковиной, дать предательской жидкости излиться в городскую канализацию. 

— Уважаемая Софья, Вы лучше за себя побеспокойтесь. Картина мне понравилась, и ничего предосудительного про Вашего художника я не сказал. Посмотри Вы на это полотно так, как видел её живописец, то и Ваш рассказ вышел бы совсем другим. Художник, писатель – мы творцы используем одни и те же принципы. Что этот ваш Герхартц пишет про свою работу? Попробуйте понять, в чём здесь его мастерство. А рассказ перепишите и принесите мне осенью на пересдачу.

Незачёт. Соня взяла зачётку, выдохнула «спасибодосвидания» и вышла. Плакать не хотелось.

***

В Интернете про Даниэля Герхартца было столько, что хоть спать не ложись. В каталоге значилось, что картина «Золотой» продана, но больше никакой информации. На страничке художника в Фейсбуке Соня выяснила, что у семьи Герхартц пятеро детей, родился и живет в штате Висконсин, жену зовут Дженнифер и они баптисты. И толку?

Зато сайт был кладезью — Даниэль оказался аккуратным и последовательным блоггером. В одной статье упоминался мастер-класс, который Даниэль проводил для художников. Жаль, Соня кисточку в руках последний раз в шестом классе держала. Впрочем, что жалеть, цена заоблачная — девятьсот пятьдесят долларов. Или это нормально?

«За много лет меня не раз спрашивали, «откуда ты берёшь идеи для своих картин?», или «это тяжело, всё время придумывать новое». Я открыл, что, если просто жить и впитывать в себя окружающий мир, находится множество визуальных стимулов, которые рождают идеи, нужные мне для композиции. Проблема чаще в том, как из всех впечатлений вычленить те, которые я смогу осмыслить и использовать».

«Моя работа была в том, чтобы разглядеть красоту, передать её и порадоваться сделанному».

Соня заулыбалась. Пусть это тыщу баксов и не стоило, но всё же. Жить и впитывать в себя — это было ей близко, и именно это притягивало её магнитом к картине. Разглядеть и передать красоту — это работа. Соня вдруг почувствовала, что у неё есть союзник, да ещё такой!

От радости Соня принялась танцевать по комнате. Жизнь налаживается, «уважаемая Софья»! Вот сдашь четыре экзамена и свобода! Подруга зовёт в Крым, работать волонтёрами на археологических раскопках, жить дикарями, впитывать красоту и забыть обо всём до края лета. И да пошёл этот Лекс со своими наставлениями!

***

Кажется, что Дан танцует. Он то и дело отступает от мольберта, оценивая изображение на холсте, а потом берёт в руки маленькое зеркало и, вместо того, чтобы посмотреть на натурщицу в упор, приставляет зеркало торцом к бровям и смотрит на её отражение вверх ногами. Или поворачивается и разглядывает всю инсталляцию в большое зеркало, установленное сзади. Зеркало нужно для объективности, объясняет он. Дан всё время щурит глаза. Художник должен уметь правильно щуриться, тогда образ чист от мелких и несущественных деталей, которые мешают художнику рассмотреть главное. Детали появятся в конце.

В студии Дан работает по утрам, с шести до десяти, пользуясь светом, падающим через гигантские окна сельского дома. Посередине студии есть возвышение с драпировками для модели или натюрморта. Вдоль стен — коллекция антикварных кресел, стульев и оттоманок, а над ними развешены готовые полотна. Художник уделил внимание едва ли не каждому примечательному виду в радиусе десяти миль от дома. Истинный трудоголик. Его картины продают престижные галереи, а желающих посетить мастер-класс набирается столько, что их отбирают по жребию. Всё в руках Господа.

По утрам, пока дети спят, Соня приносит Дану и его модели зелёный чай с жасмином и тосты с сыром «филадельфия» и апельсиновым джемом, а сама садится понаблюдать в одно из старинных кресел. Можно бесконечно смотреть и удивляться, как Дан работает с моделью — обычно это кто-то из соседей или друзей, — и сравнивать дивный образ на холсте с невыдающимся лицом прототипа. И ведь сходство очевидно, не к чему придраться!

Зайдя в профиль Дженнифер в Фэйсбуке, Соня увидела объявление, что Герхартцы ищут няню на лето. Девушка, которую они обычно просят присмотреть за детьми, уехала в Париж, в летнюю школу французского языка. С появлением пятого ребёнка (супруги усыновили трёхлетнюю девочку из Нигерии), помощник в доме стал необходимостью.

От Дана Соня узнала много интересного. Как бы вы нарисовали пляжный песок? Можно покрасить эту часть жёлтым, как в детских рисунках, можно добавить светло-жёлтого и серого для перспективы. Вас поймут — это условный общепринятый песок. А у Дана песок знаете какой? Голубой с персиковым, и по нему сиреневые тени. Соня готова поклясться, что это самый правильный, самый правдивый из нарисованных песков, который ей приходилось видеть. Дан нанёс рядом тёплые и холодные цвета, чтобы сделать его трёхмерным, рыхлым.

Однажды Дан показал ей три наброска одной картины, где никак не мог решить, каким из способов передать объем — можно было использовать сочетание тёплого с холодным, светлые и тёмные оттенки одного цвета, либо традиционные серые тени. Оказывается, даже для опытного художника выбор средства не всегда очевиден. А вот Соне стало ясно другое: любой метод — это контраст. Ей было смешно, как ещё месяц назад она отстаивала свою «розовую лупу» перед Лексом. Ровные приятные фразы, возвышенный тон. Соня представила себе розовый холст с розовым изображением. Сколько не старайся, выйдет, в лучшем случае, «Розовый квадрат».

***

Секрет картины из календаря открылся Соне случайно. Четвёртого июля семья Герхартц устраивала большое барбекю. Собрались друзья и родственники, человек двадцать взрослых и вдвое больше детей. Приехал и Дэйв, младший брат Дана, его жена Джоанна и три дочки-погодки. Дэйву назначили почётное место шеф-повара у барбекюшницы, где на большую компанию был разложен оптовый ассортимент замороженных стейков, сосисок, свежих свиных рёбрышек, соусов и огородных овощей. Джен и Джоанна ушли с ребятнёй в овраг играть в «зарницу» (что-то похожее есть у их бойскаутов, Соня не расслышала название), а Соню отправили на подмогу Дэйву. Дэйв был высокий и приятный очкарик лет тридцати трёх, хорошего телосложения (это у них наследственное, отметила Соня), но заметно сутулый. За делом они разговорились, Дэйв рассказал, что работает экологом и с детства играет на гитаре. Немного жалеет, что не пошёл учиться музыке, он был серьёзным мальчиком, много читал, а жизнь музыканта — в их среде это считалось чем-то дурным. Вот Дан сумел отстоять свой дар в юности. Он же и Дейва заставил, в конце концов, продолжить занятия музыкой, и не зря. С прошлого года Дэйв проводит свои концерты и уже выпустил диск.

С Дэйвом было легко и весело. Соня рассказала про Литинститут, про репродукцию, из-за которой у неё остался «хвост» на осень, про переписку с Дженнифер. Дэйв был немало удивлён её решительности и только качал головой в восхищении. Когда она описала картину, Дэйв рассмеялся.

— Это же я на ней, с Алеком, младшим сыном Дана и Джен! Ему года три было.

Соня воззрилась на него в недоумении. Ну да, у Дейва бакенбарды. Ну а как же орлиный профиль,  переливающиеся пряди волос, кошачья грация, от которой к горлу подступает комок? Дейв, конечно, не урод, но это такие конкретные вещи. Неужели такой художник, как Дан, мог соврать? 

Перед фейерверком Дэйв достал из машины планшет и показал другие работы Даниэля, где ему пришлось позировать. Романтичный мужчина с любимой, папа с сыном у берега моря, мужчина с гитарой. Всё продано в частные коллекции.

— Знаешь, эти две картины с мальчиком, та, что в лесу в лесу, и та, что у моря, Дан посвятил нашему отцу, — рассказал Дэйв, — Отец был для Дана главным ориентиром в жизни, это он научил его видеть красоту, замечать необычное.  Когда отец умер, Дан был несколько лет сам не свой, почти не рисовал ничего. Мне было плохо, но не так, как ему. Дан – старший, первенец. А когда он закончил эти полотна картины, в него словно вернулась душа…

Соня смотрела на фото картин, и сердце её билось учащенно.

Ночью Соня не могла заснуть. Глупая шутка — Дэйв просто не мог быть этим мужчиной на картинах. И глаза у него серые. И уж слишком он «nice», как здесь говорят. И размазня. Соня объясняла себе, что из Дэйва вышел бы отличный друг, надёжный, с ним просто и интересно. А вот сердце рядом с ним бьётся ровно. И поцеловать не хочется.

Соня оставалась в доме Герхартцов до конца лета. Как-то Дан рисовал её, когда она с детьми играла у ручья. В начале августа в дом съехались художники на мастер-класс, люди эксцентричные и очень разные, и Соня пару раз посидела на их занятиях. Обязательно напишу повесть про американских художников, думала она, наблюдая из своего кресла. Ей повезло, что общаться с Даном она могла почти неограниченно, а ему интересно было поговорить с писателем, пусть и начинающим.

Накануне отъезда Соне устроили настоящие проводы, с итальянским ужином, маскарадными костюмами и домашним концертом. Дети пели акапелла, а потом Джен с Дэйвом в две руки импровизировали на пианино. Наутро, отвезя Соню в аэропорт, Даниэль сложил её чемоданы на тележку, помог найти регистрацию и обнял на прощание.

— Соня, мы с Джен и дети так счастливы, что познакомились с тобой. Благослови тебя Бог! Я восхищён, что ты решилась приехать, и буду всегда рад видеть тебя у нас. Жалко, у тебя не было времени на литературу, но ведь ты про нас напишешь, обещаешь?

— Обязательно, — сказала Соня, — Хотя, я поняла, из меня ужасный писатель. Я столько знаю и столько читала замечательных авторов, и мне так хотелось бы писать как они. Я так много хочу, но ничего не умею. И я не знаю, стоит ли продолжать.

Дан задумался, подбирая финальную фразу.

— Когда я начинал рисовать, двадцать пять лет назад, — сказал он, — один друг поделился со мной мудрой пословицей и я хочу передать её тебе: «Не идите по следам великих. Старайтесь следовать их целям»*.

***

Из Висконсина в Москву Соня летела с двумя пересадками — в Чикаго и во Франкфурте. Итого почти сутки Соня не выпускала из рук ноутбук — она писала в самолёте, потом в Старбаксе на территории аэропорта в Чикаго, потом в другом самолёте, пока в зале ожидания во Франкфурте не поставила точку. До рейса на Москву оставался час. Зайдя в симпатичную траторрию где-то на половине долгого пути между терминалами, Соня сделала заказ, включила вайфай и – ну не дура ли портить себе настроение за три дня до конца лета? – отправила свежий текст на электронку Лекса. Оставалось немного времени, чтобы насладиться обедом, запивая капучино из большой чашки в васильковый горох. Такой же васильковый, как насмешливые глаза Костолевского.

* - “Do not seek to follow in the footsteps of the wise men of old. Seek what they sought.”