Ананьева Алина

Дверь распахнулась, в нос ударил резкий запах лекарств. Огромная розовая комната с высоченными потолками, огромная кровать у высокого арочного окна, а на ней, среди белых подушек, полулежала крошечная женщина, укрытая поверх одеяла серым оренбургским платком. Неподвижная седая кукла с нежным румянцем. У Маши в голове мелькнуло, что вот этот тёплый и неяркий розовый цвет стен — настоящая находка в деле врачевания. Дай изможденному и немощному зеркало, положи его в розовую комнату, и он поверит, что здоров, и так  излечится. Маше показалось, что даже «здравствуйте» в этой палате прозвучало по-особенному, со значением. 

Больная едва повернула голову и кивнула. Это была она – Васина мама.

Чмокнув мать и вручив Маше обе сумки с передачей, Вася унесся в коридор за главврачом и вазой.

— Всё позади, — прошептала женщина.

Маша помешкала – сколько раз представляла себе этот момент знакомства, а тут на тебе растерялась – и занялась гостинцами. Йогурты, мандарины, итальянское песочное печенье, любимые шоколадные трюфели – всё это надо было куда-то выложить, не оставлять же в пакетах на полу.

— Василий говорил, что вы похожи, — сказала девушка и ещё больше заробела. Её Василий, яркий гибкий стремительный волчок, супергерой, динамит, бурлящий поток мыслей и идей, ноги несли его сами, руки болтали, думали, заботились, выражали эмоции, жили своей, ещё более стремительной жизнью. И эта пожилая полупрозрачно-пастельная эльфиня с задумчивой улыбкой. Объективно сходства не было.

— Ты присядь, девочка. Я бы тебя чаем напоила... — женщина подалась вперёд, но движение осталось незаконченным, карандашным. Вспомнила о капельнице, которая может отсоединиться, и придётся лишний раз беспокоить медсестру. Больная утомлённо закрыла глаза.

Васину маму Маша видела впервые. Познакомились они с Васей в начале марта, полгода назад, схватились за руки, как два психа, так и неслись сцепившись сквозь плотную московскую беготню, два магнита, удачно совпавших полюсами. Родители Маши жили в другой стране и на родину наведывались редко. Васина мама — через две улицы от сына. Жизнь ей далась непросто, времена выпали такие. Про маму Вася рассказывал. Как родила его и воспитывала, позднего и единственного ребёнка, как он прятался в кустах, чтобы не ходить в садик, как умер Васин отец и слегла бабушка, как мать тянула семью на постперестроечную библиотекарскую зарплату и пенсию по инвалидности, группу-то ей присвоили миллион лет назад…

Вот и встретились. Простейшая операция, которая обыкновенно не требует даже общего наркоза, обернулась кошмарным осложнением. Но вроде обошлось.

Сидя на краю кровати, Маша смотрела на спящую. Лицо Васиной мамы обрамляли лёгкие седые локоны, с губ струилась улыбка, а пальцы, дремавшие на оренбургском платке, подрагивали. Как руки пианиста, пришедшего на чужой концерт. Такие же невозможные и совершенные пальцы китайской фарфоровой статуэтки, как у Васи, чьи руки она так любила.

По вздрагиванию рук, по движениям закрытых век своей визави Маша догадалась, что в палате происходит нечто увлекательное. Покрутила головой — только розовые больничные стены. И всё же здесь, впервые за последнюю неделю, Маша полностью утвердилась в мысли, что всё будет хорошо.

***

До утра оставалось пару часов, когда Маша проснулась. Лежала и думала. Прошлой весной Васиной маме сделали первую операцию. При её противопоказаниях страшно было подходить к хирургическому отделению ближе, чем на сто метров, но врачи справились за час, и в тот же день сын отвёз её домой. Лето мама провела на даче, ухаживая за грядками и лелея многочисленные цветы. Маша с Васей туда так и не доехали. В сентябре… а что было в сентябре? В одну субботу Вася ставил маме пластиковые окна, следил, чтобы рабочие всё сделали как надо и всё убрали. В следующие выходные Вася с Машей улетели в Париж (боже, что за штамп, но поездка и вправду была чудесная). Вторая операция была запланирована на октябрь. А за три дня до назначенной даты Маша и Вася расстались. Так бывает. В пятницу вечером он позвонил и сказал: маме стало плохо. И Маша в конце концов поняла, что не в силах помочь. Ни один из столичных хирургов не взял на себя риск.

Когда девушка поставила чайник на плиту, за окном светало. Начиналась безветренная облачная суббота, в которую хорошо гулять и не перебирать решений, не думать, что будет с Васькой и что будет у Маши с Васькой…

В понедельник они обязательно поедут в больницу. Потому что они вместе, потому что это мама. А ещё скажем по секрету — Маше не терпелось увидеть и сравнить.

***

В понедельник город накрыли пробки. Солнце пронзило кроны вековых деревьев, вдруг смутившихся своей безлистой наготы. За стеной кладбища тарахтел бульдозер, за стеной осталась беспомощная, горькая суета последних суток. Вася рыдал. Маша смотрела на  желтоватую кожу и осунувшееся лицо покойницы, хорошо прокрашенные чёрные волосы, нежные руки, сложенные в ожидании полёта. Какой же дурой надо было быть, чтобы принять сон за правду.

С кладбища двое шли, взявшись за руки.