Михайлин Вячеслав

Максим уже прожил на свете  29 лет, но ещё ни разу не был близок ни с одной женщиной. Он довольно рано лишился отца, который был номенклатурным  работником  средней руки.

Мать Максима, Октябрина  Михайловна, посвятив жизнь уходу за любимым мужем, нигде раньше не работала. Материальное положение семьи после смерти кормильца резко ухудшилось. Отобрали госдачу, в служебную трёхкомнатную квартиру подселили большую семью личного  шофёра нового начальника  главка. За Максимом и мамой осталась проходная гостиная и маленькая мамина спальня. Октябрина Михайловна очень страдала без мужа. Она специально устроилась в Лужниках билетёром, чтобы каждый день  в обед бегать реветь на Новодевичье кладбище. Средств жить, как прежде на широкую ногу, не хватало. Старшеклассник Максим разносил почту, разгружал вагоны, нянчился с капризной матерью.  Школу кончил с отличием, а затем и престижный технический ВУЗ, защитил диссертацию, но в институте не остался, пошёл работать в солидный НИИ. А мама  оформила через знакомых инвалидность  и совсем бросила работу. Комнату за выездом соседей им вернули.

Максим — неженатый  высокий  красавец, старший научный сотрудник, был любимцем всех институтских женщин. Из–за него ссорились, пакостили друг другу. Даже дрались. А у  Максима никогда не было  времени общаться с кем–то вне работы. Да он и не понимал (или не хотел понимать) откровенных приставаний и намёков. Мама, мама, и ещё раз мама. Едва освободившись, он летел домой, чтобы готовить еду, стирать, убираться и часами выслушивать монологи о том, что невыносимо плохо без отца, что Васенька каждую ночь зовёт маму к себе, и не сегодня–завтра она отчалит. Все заработанные деньги уходили на мамины капризы, врачей и дорогие лекарства.

В НИИ Максим был на хорошем счету, его избрали секретарём комитета комсомола, приняли в КПСС, доверяли самые ответственные  участки выполнения научно–производственного плана.  Он и дальше бы  шёл в карьерную гору, если бы не один случай.

В группе комплектации и нестандартного оборудования не столько работала, сколько числилась пухленькая, смазливенькая девица Лана. В свои 25 лет она уже второй раз была  в разводе. В последний раз, она «сбегала» замуж  за председателя профкома. Всего на  три месяца, но о том свадебном банкете в столовой института  ещё долго ходили слухи  и небылицы.

Максим не сталкивался с Ланой по работе, на институтские вечеринки он тоже не ходил, но было одно щекотливое дело, из–за которого ему приходилось выступить по отношению к девушке в непривычной  для себя роли просителя. Лана ведала в институте продовольственными  заказами. На всех никогда не хватало, и потому в отделах, лабораториях и цехах их разыгрывали.  А мама  не могла жить без привычных «пайковых деликатесов». У профкома всегда был резерв  для дирекции, парторганизации и  для «своих».  Комитет комсомола — четвёртый угол треугольника – к этой  «элите»  не относился. Вот и приходилось Максим подкатываться к Лане, когда ему не доставалось  дефицитных яств. То с цветочком, то с шоколадкой.

К 65 летней годовщине Великой Октябрьской революции институт взял на себя  социалистические  обязательства  досрочно запустить  линию опытного производств, которая  в планах стояла коном года. В конце августа начало приходить  оборудование, и тут обнаружились нестыковки. Стали разбираться, кто заполнял опросные листы, и оказалось, что это делала Лана (Светлана Морозова) по документации, разработанной Максимом. Обоих вызвал Генеральный  директор, и сказал, чтобы ехали на завод  и договаривались  об изменениях, без переносов срока поставки. Иначе обоим не сносить голову с плеч.

На заводе их приезд вызвал панику. Кроме двух аппаратов, уже отправленных  заказчику, больше в цехах ни одного и не начинали изготавливать. Максим потребовал показать ему всю документацию, имеющуюся в наличии. Заводчане долго и лихорадочно её разыскивали и часам к четырём по полудню всё принесли. Лана молчала и только смотрела на Максима с нескрываемым  восторгом.

За время, прошедшее в ожидании, директор завода успел накормить гостей роскошным обедом и показать подсобное тепличное хозяйство. Максим попросил оставить их одних для проверки наличия документации. Пока он вносил корректором и рапидографом исправления,  Лана сидела, вцепившись в его левую руку,  и  тряслась мелкой дрожью. Освободились они  где–то  часам к восьми. Директору завода, который лично отвёз их на станцию, Максим сказал:

— Пока докладывать не буду, даю неделю наверстать сроки, а там  пеняйте на себя.

В электричке несчастную девицу как прорвало: она жаловалась на свою дурацкую жизнь, рассказывала о неудачных романах и о том, что нормальных мужиков  на свете не осталось. Максим слушал её, и у него просыпалось  щемящее чувство нежной жалости, и даже желание быть с ней ближе.

Когда они вышли с Павелецкого вокзала на площадь Ленина,  уже стемнело. Лана мёртвой хваткой держалась за его левую руку.

— Нашу победу надо отметить, — сказал Максим.

Она только поддакнула.

В Гастрономе на Валовой Максим взял бутылку сухого вина Эретти и четыре яблока  Джонатан. Денег было в обрез. Фрукты помыли газировкой из автомата. Там же одолжили гранёный стакан.  В поисках места, где можно было бы спокойно присесть и откупорить бутылку, дошли почти до Таганки. Везде попадались наряды милиции.

— А знаешь, пойдём ко мне. Я тут на Гончарной живу. Мама с папой  на даче. Никого дома нет, – вдруг предложила Лана.

Сталинский дом, небольшая уютная  квартирка, минималистская мебель середины  60–х. Хозяйка накрыла журнальный столик, поставила пластинку на проигрыватель. Кажется  Тухмановскую  «По волнам моей памяти».

Когда они выпили по бокалу  вина, она предложила:

— Потанцуем?

— Свет, я не умею танцевать.

— Ну, тогда я сама потанцую… для тебя.

«Когда это было,
Когда это было?
Во сне? Наяву?»

Полутьма, полусвет, грациозное движение молодого женского тела.

Впервые  в жизни он понял, что не может, точнее, не хочет  справляться со  своими плотскими желаниями. Он встал и по–медвежьи облапил Лану, обшаривая её  руками, будто искал что–то очень важное, забираясь под одежду, под бельё без всякого стеснения. Она не сопротивлялась, но в какой–то момент ловко выскользнула  из объятий. Потом быстро разделась до трусиков, разложила диванчик, и стала раздевать Максима, впившись своими пухлыми губами в губы гостя. Непривычный синтетический вкус губной помады и резкий привкус Помарина резко снизили желание у Максима.  Он неохотно боролся своим вялым языком с агрессивными движениями языка женщины, мечтая о том, когда же это всё закончится.

— А ты и целоваться–то не умеешь, малыш...

Лана повалила его на себя и широко расставила пухлые колени.

С эрекцией всё было в порядке и после нескольких неуклюжих фрикций всё закончилось. С непривычки было немного больно. Максим ощущал скорее неудобство, чем удовлетворение. Он пытался целовать её вспотевшее тело, но незнакомые резкие запахи раздражали. В общем, это занятие его разочаровало.

— Ну, как я? — спросила Лана. — Где бурное выражение благодарности?

— Восторг, — соврал Максим.

Он сел на край диванчика, и посмотрел на  наручные часы. Светящиеся стрелки  показывали половину первого ночи.

— Можно я позвоню маме, она неважно утром себя чувствовала?

— Как ты можешь сразу после ЭТОГО думать о другой женщине.

— Это МАМА.

— Звони.

Максим поспешно накрутил диском номер.

— Алло, мамочка, как ты?

— Не хочу с тобой разговаривать! Что, за весь день нельзя было поинтересоваться? Может, я давно бездыханная лежу, и по мне мухи ползают.

— Мама, я в местной командировке задержался.

— Ты выпимши? Я уже все отделения  милиции и все  морги обзвонила, неотложку два раза вызывала. Мне очень плохо!

Когда Максим добежал до входа в метро было уже 10  минут второго. Сколько он не стучал в стеклянные двери,  его не пустили. На такси  денег не было, но от Таганки до Зубовского бульвара не так уж далеко. Яузские ворота, Москворецкая и Кремлёвская набережные, Волхонка, Кропоткинская…

— За час дойду, не привыкать, — подумал Максим.

На Кремлёвской набережной взмыленного ходока задержал наряд милиции. Кожаную папку со всеми документами он забыл у Ланы. Когда его отпустили, было уже светло, позвонить домой не дали. Максим покопался в карманах. «Двушек», как назло, не было. Нашёл в кармане «пятак» и до Зубовского бульвара доехал на автобусе.

Мать лежала, неподвижно распластавшись  на скомканной постели, на тумбочке  была рассыпана груда лекарств.

— Мама!

Только когда он тряханул её за плечо, она медленно раскрыла глаза.

— Я ещё жива?

Позвонил на работу, что опоздает. Начальница отдела откровенно хихикнула в  трубку – Света Морозова уже мне сообщила, что ночь провела с тобой и сегодня не придёт. Выспаться надо после комсомольского начальника. Ну, ты герой!  Эх, где мои 30 лет!

Ублажив мамочку, до института он добрался только после обеденного перерыва. Объяснил вахтёрше ситуацию, и она пропустила его в обход "Дзержинца".

Максиму казалось, что глядя на него, все сослуживцы украдкой улыбаются. Директор  уезжал в  «Главк», но короткий его рассказ выслушал с ехидным выражением на лице, и результаты одобрил. А в конце добавил:

— Морозова — ядрёная девка, резвись, одобряю. Только ведь загоняет.

Механик Семён, единственный в институте сотрудник без "вышки", алкаш с "золотыми руками" сказал:

— Выручу тебя с Ланой, штуцеры переварю, не волнуйся. И бутылки не надо. Лана — лучшая из наших «мочалок» в постели, пользуйся удачей, пока к другому не сбежала.

Наконец, найдя свободную минуту, Максим забежал в помещение партбюро, где на тот момент никого не было, и набрал её номер. Но едва  услышав его голос, она повесила трубку. Максим набрал ещё раз. В трубке звучала громкая музыка, и она опять сбросила звонок. На третий раз она ответила:

— Не звони сюда больше, я не одна.

Он больше и не звонил. Он думал. Гордая, красивая, не чересчур умная. Шишек набила достаточно. Хочет тихой уютной гавани. Такая будет смотреть в рот своему кормильцу семьи, рожать и воспитывать детей, и блюсти престиж семьи. Чего от добра добра искать?

На следующие утро он без всякого стеснения явился в группу  комплектации  с букетом «дубков». Его распирало от слов, которые он хотел сказать. Все сотрудницы повскакивали с мест, глядя на это зрелище. Одна Лана, как ни в чём не бывало, продолжала перебирать бумаги. Он протянул ей букет, а она ему кожаную папку, и, не вставая, кивнула:

— Спасибо.

Максим, было, открыл рот, чтобы  высказать то, что накопилось, но Лана опять уткнулась в бумаги.

Прошло неловких десять минут. Она, наконец,  подняла голову.

— Ты ещё здесь? Уходи, не мешай, я работаю. И запомни — что было, то было, но это ничего не значит. И не ходи за мной.

Максим побитым псом выкатился из комнаты. Недели три она избегала его, а он с тоской наблюдал за ней издалека. Работа у Максима не клеилась, всё валилась из рук.

И тут в институтской столовой она сама подошла и села за его столик.

— Ты знаешь, у меня задержка, дашь на аборт?

— Ты беременна?! 

— А чему ты удивляешься, ты же не предохранялся.

— Я, я, я... Я женюсь на тебе!

Максим встал и громогласно  произнёс:

— Товарищи сослуживцы, я женюсь  на Светлане Морозовой!

— А почему ты думаешь, что я соглашусь? Впрочем, я  наверно согласна, — устало сказала женщина.

Максим был вне себя от переполнявших его чувств. Ещё  час они сидели в опустевшей столовой, и обсуждали, где они будут жить с малышом, какое будет свадебное платья и какие кольца с модной алмазной гранью. Договорились поставить в известность родных и вечером созвониться.

А вечером…

Вечером был конец света. Октябрина  Михайловна, узнав о планах сына,  два часа билась в истерике. Дело закончилось скорой  и госпитализацией.

— Ничего страшного, сказал  врач в отделении, гипертонический криз на нервной почве. Если не хотите потерять мать, вы не должные её волновать.

Домой Максим добрался  во втором часу ночи.

А утром, придя на работу, попросил сотрудницу из группы  вызвать Лану в коридор и, потупив глаза, молча, вручил ей конверт с деньгами. Она сразу  всё поняла, и перед тем как уйти, сказала угрожающе.

— Ты меня на всю оставшуюся жизнь запомнишь!

А Максим  отправился  к начальнице  отдела и положил на стол заявление об уходе. Она прочла, сразу порвала  заявление.

— Ты что, сдурел, мы же пуск опытной установки сорвём.

Новое заявление он уже зарегистрировал  в канцелярии, а, заодно оставил заявление на очередной неиспользованный отпуск.  На работу он больше не ходил, бегал по три раза на дню в больницу. Мимоходом узнал, что у Ланы всё в порядке,  тревога  оказалась  ложной. Ей было уже не до него, она переживала феерический роман с директором  крупного Гастронома.

Отпустили со скандалом, а в  райкоме партии вообще  обещали строгача, но потом он легко устроился на закрытое предприятие, где вообще не было женщин. Там и проработал до самой пенсии. Так никогда и не женился. Пережил два инфаркта и получил вторую группу инвалидности.  Сейчас он обитает в интернате для престарелых, подарив квартиру государству.

Октябрина Михайловна благополучно дожила до 89 и умерла от пищевого отравления, съев назло сыну просроченные овощные консервы, которые он забыл вовремя использовать. Про Лану ничего не известно.