Михайлин Вячеслав

Алехандро Луис Джавьер, 60-ти летний крепыш, в конопляном костюме полувоенного покроя сидел развалясь в палисандровом  кресле. Чисто выбитое морщинистое лицо с  ёжиком  седых волос придавали ему сходство с  героями голливудских боевиков. Он с насмешкой глядел на бритоголового  низкорослого толстячка  лет  сорока пяти в синем клубном пиджаке и белых брюках, вытянувшегося перед ним по струнке. Тот сильно потел и губы у него заметно дрожали.

— Амиго, ты не считаешь, что моя власть не столь крепка, как  четыре года назад? Тогда я  буквально на плечах ликующего народа въехал в президентский дворец, а сейчас, мне кажется,  есть недовольные. И немало. До президентских  выборов  остались считанные месяцы. Надо как–то дать выплеснуться этому недовольству.  Например, пожертвовать тобой — самым  богатым  синьором страны Амиго Хосе Чинче.

— Дон Джавьер, вы же прекрасно знаете, что я ваш смиренный раб, прикрытие, я лишь исполняю вашу хозяйскую волю. И вся ненависть народа достается вашему верному слуге.

— У меня есть такой план. Слушай и запоминай. Ты должен сослужить мне последнюю службу. Надо спровоцировать  заговор, собрать всех недовольных из правительства. Тогда я  смогу посадить всех несогласных министров, а так  Кортес не позволит. Ещё импичмент объявят. Уяснил?

— Да, но как?

— Я в конце месяца  еду  в свою горную резиденцию. Как раз через перевал, контролируемый повстанцами.  Их лагерь давно заминирован нашими агентами. За полчаса до того, как я проеду через перевал, их взорвут. Грохот будет слышен даже в столице. Ты собираешь у себя  сообщников переворота. После взрыва мой адъютант  звонит тебе с полицейского поста и сообщает о моей гибели. Вы провозглашаете диктатора, и просите привезти мои останки  к тебе в поместье. В грузовике будет взвод моей гвардии, который всех вас и арестует. Ты в кузове начнёшь возмущаться, тогда тебя выведут на край  обрыва, и, якобы, расстреляют. Дальше уже твоё дело, как добраться. 50 тысяч долларов зашиты в этот пиджак, равномерненько. Я  думаю, что тебе хватит купить документы на какой–нибудь магазинчик, автозаправочку, мастерскую в сопредельном государстве. И больше мы друг друга не знаем. Нет тебя, и всё. И пусть  живые путчисты завидуют  тебе, «мёртвому».

— Ваше высокопревосходительство. Вы так добры. Но  «заговор» потребует больших расходов.

— Можешь брать с наших счетов сколько надо, но в разумных пределах. Когда приедет  грузовик, отдашь адъютанту запечатанный конверт с подробным отчётом о расходах. Твои счета к тому моменту  будут переведены  на моего человека, а мы объявим, что ты снял все деньги со счетов перед попыткой переворота… Другого выхода нет, иначе придётся всё передать в казну. И с чем я  останусь? А обманешь, я ж тебя из–под земли достану.

***

На удивление,  все чиновники,  генералы и полковники, приглашённые  Амиго на ланч, прибыли на виллу охотно и  вовремя.  Казалось, что в воздухе витала жажда перемен. Нельзя сказать, чтобы все были любезны, но в глазах  каждого светился вопрос: чего ждать. Часть гостей пила текилу на  отрытой веранде, другие рассматривали  антикварные  предметы в комнатах. Джавьер не переносил женщин, поэтому в доме никогда не было хозяйки, а своё  двусмысленное положения Чинче компенсировал обилием изысканной роскоши, дорогого антиквариата и шедевров изобразительного искусства. Было на что посмотреть. Никто из гостей не задавал вопросов, но каждый был готов к разговору.

Амиго начал с совсем  поникшего полковника Рамиреса, с министра внутренних дел:

— О чем грустите, дон, Винсенте?

— Полицейские  и жандармы уже полгода не получали зарплаты.

—  И какая задолженность?

—  Больше трёх миллионов песо.

— Так, это где–то 800 тысяч долларов. Ну, для начала я вам напишу чек на предъявителя на 200 тысяч…Расписочку, пожалуйста, мол, получил на выплату зарплаты.

— Осмелюсь вас спросить, дон  Амиго, с  какой целью вы  нас собрали?

Чинче собрался духом и коротко изложил  сценарий  переворота, сообщив, что есть договорённость с повстанцами, и  по дороге в горную резиденцию бронеавтомобиль президента Джавьера будет уничтожен. Он говорил достаточно громко, даже срываясь на высокие ноты. И уже к концу монолога вокруг него собрались почти все гости. Никто не перебивал.  Все слушали  молча и внимательно.

— После его отъезда  все, кто поддерживает меня, собираются здесь.  Минимум, что я могу гарантировать, сохранение  чинов и портфелей,  даже повышение за счёт предателей.  Я не боюсь, что кто–то побежит  информировать дона Джавьера.  Во–первых, ему не поверят, во–вторых, разумный  человек не пойдёт против воли своего народа. Так что, до встречи, господа патриоты.

Гости молча стали расходиться, печать глубокой задумчивости легла на лица высших офицеров и чиновников. Кто–то аккуратно тронул его за рукав блейзера. То был Хорхе. Его никто не приглашал. Высокий мужчина с фигурой матёрого медведя умел всегда оставаться неслышным и незаметным. Он не носил знаков различия, и его камуфляжная форма  висела  на нём мешком. Но этот  страшный человек возглавлял подразделение воздушного десанта, назначение которого определялось коротким и страшным словом «каратели».После их рейдов  от деревень не оставалось и воспоминания, и сколько на совести этого мясника было жизней мирных обывателей, можно было только догадываться.

— Амиго, мне нужно с вами переговорить наедине.

— Слушаю, Хорхе,  с дрожью в голосе ответил Чинче.

— Я имею личное поручение от Джавьера уничтожить  лагерь повстанцев  примерно за час до того, как Босс будет проезжать мимо него. Это абсолютно реально. Я б мог это сделать и сейчас. Я могу придушить тебя, как паршивого пса, хотя не имею на это поручения. Или это продуманная провокация? Как ты, вонючий козёл, думаешь, что я должен  делать? Мои солдатские мозги чего-то не врубаются.

— Делайте  то, что подсказывает вам долг и честь офицера.

— Я  всё понял, разрешите откланяться.

В назначенный день  почти все те же  высокие лица собрались  на вилле Амиго Чинче. Не было только  головореза  Хорхе. Сколько не искал Амиго его глазами, так и не обнаружил.

Небо нахмурилось, но никак не могло  разродиться ливнем. В доме было темно, но никто не зажигал свет. Первые  грозовые раскаты совпали с  далёкими звуками взрывов и автоматных очередей.

Мысль, что это идеальная погода для государственных переворотов, вызвала у Амиго кривую улыбку, которую он даже усилием воли никак не мог модифицировать в гостеприимную или хотя бы в радостную. Сухие раскаты грома прекратились одновременно со звуками далёкого боя. Амиго долго оставался в недоумении: была ли перестрелка?

Когда перед воротами имения появился грузовик под тентом, внутри у дона Амиго всё похолодело...  Личный адъютант президента, дон Перро, выпрыгнул из кабины. На его лбу светились как роса крупные градины пота. Он закричал:

— Дон Амиго, ради всего святого, пройдите с синьорами офицерами сюда, убедитесь сами! И скажите, синьор, что делать дальше?…

«Ну вот, — подумал Амиго, — сейчас выскочит взвод президентской гвардии, и нас  расстреляют в упор. Хоть бы просто арестовали». Он как бы нехотя поднялся из глубокого плетёного  кресла и махнул одуревшим от ожидания офицерам, мол идите за мной.

Адъютант откинул полог, и Амиго увидел тело своего покровителя, изрешечённое десятком пуль.

Защемило сердце, начали подкашиваться ноги, но заботливые генеральские руки подхватили его, кто–то принёс кресло, холодную воду, кто–то стал обмахивать пальмовым листом.

— Как то произошло?

— Дон Амиго, вы же знаете этого зверюгу Хорхе..  Он остановил колонну  якобы для срочного доклада президенту. Сообщил, что  лагерь повстанцев стёрт с лица земли и… — тут адъютант громко всхлипнул, — и  выпустил всю обойму в нашего благодетеля. Охрана расстреляла Хорхе в упор. Я знал, что по сценарию  должен был ехать  к вам, вот я и  приехал! Что делать-то теперь?

Амиго на минуту задумался, потом махнул рукой и уверенно заговорил:

— Ты, сиерво, записывай обращение к нации!

***

Наверно, действительно, в стране ждали  перемен. Повсюду на кострах горели портреты Джавьера. Душегуб Хорхе стал  национальным героем, красные майки с его портретом быстро вошли в моду у  молодёжи. Всеми  невидимый мироед Дон Амиго вдруг действительно стал другом  нации. 

Уже прошло полтора месяца с момента его триумфального воцарения, а он начал входить во вкус власти. Главное, что он понимал, нельзя останавливаться, иначе грязный селевой поток революции сметёт и его. Он разогнал продажный кортес, запретил умеренные политические партии, не поддержавшие перемены, национализировал предприятия крупнейших зарубежных компаний, разорвал концессии на разработку полезных ископаемых. Богатейшие помещики–землевладельцы были арестованы  и осуждены,  а затем принародно казнены за жестокое обращение с пеонами, Были физически уничтожены все его противники,  а их движимое имущество  распределено между нуждающимися. Недвижимость собиралась в  солидный фонд, который планировалось пустить с аукциона для удовлетворения неотложных социальных нужд. Облавы, аресты, пытки и расстрелы не смущали обывателей, тем более что  ничего не скрывалось, проходило на их глазах. Накопившаяся ненависть  малоимущих и  обездоленных вознесла его, как на гребне  кровавого цунами. Если  у кого-то  увидели символ белого ястреба на чёрном фоне, его жители  убивали на месте или сдавали властям.

Амиго парил в облаках своей популярности. Когда он усталый  и разбитый вернулся с очередного митинга, адъютант доложил, что к нему явился на приём консул  могущественной страны — дальнего соседа по континенту с севера.

— Коммандо, вам не справится с повстанцами без нашей помощи. Мы готовы взять вашу законную власть под защиту,  но на определённых взаимно приемлемых условиях.

— Что вы говорите? Все повстанцы уничтожены. В стране царит мир и согласие.

— Страх.

— Что?

— Ты, кровавый тиран, запугал своих соотечественников. Так будь добр, послушай меня.  Ты должен вернуть рудники селитры и  серебра прежним  хозяевам. Если сложно, создайте  национальные акционерные общества  с  концессией на добычу, 10% акций раздайте горнякам, остальные тихо передайте мне. Второе — свободный безвизовый въезд и выезд граждан моей страны. Третье — выплатите компенсацию за конфискованную недвижимость, в папке  есть список .Четвёртое — предоставьте нам базу в Ла Кого для временного размещения полка морской пехоты, они помогут…

— Вон…! Охрана, выбросить его за ворота и  больше не пускать!

— Ты ещё  пожалеешь!

— Объявляю вас персоной "нон–грата" и даю 24 часа, чтобы покинуть страну. Соответствующую ноту я направлю вашему Президенту.

Он впервые столкнулся с такой наглостью с момента  своего воцарения, и его трясло, то ли от возмущения, то ли от страха.

Не прошло и недели, как дворецкий принёс вчерашнюю «Нью–Йорк таймс», где было пространное интервью с лидером вооружённой оппозиции, имя которого ничего Амиго не говорило. Тот нагло утверждал, что народ готов к свержению Диктатора, что в каждой провинции уже сформированы многочисленные отряды, готовые по первому сигналу выступить против узурпатора и взять власть.

В тот же день, когда Амиго только завершил пресс–конференцию с местными журналистами,  дошли первые тревожные  сообщения о боевых действиях на местах. К полуночи он собрал у себя  весь генералитет, но военные были настроены оптимистически. По их сведениям, вооруженной оппозиции внутри страны просто не могло существовать. Те не менее наметили график карательных ударов по мятежным  районам. О том, что они мятежные, было известно только из  зарубежных СМИ.  Набросали вчерне воззвание «Свобода в опасности!» и план возможной мобилизации. Разошлись под утро, изрядно накачавшись кубинского рома.

Амиго  остался один и  услышал, что  со стороны гор доносятся приглушённый грохот взрывов. Непонятно, совсем непонятно, откуда в беднейших, труднодоступных , малонаселённых районах появились многотысячные  отряды  вооружённой оппозиции?  Горцы делали свой скромный бизнес на выращивании сырья для  наркотиков, и им было начхать на власть, если она не лезла в их дела.

Ближе к полудню  позвонил командующий военно–воздушными силами. Упавшим голосом он сообщил, что ракетно–бомбовыми ударами уничтожены все военные аэродромы, арсеналы воинских частей, недоумевая, откуда у повстанцев взялись ракеты класса земля–земля и бронированные вертолёты. Он попросил об отставке.

Обычно у ограды его резиденции всегда дежурили толпы фанатов, сторонников и просто возмущенных людей, требовавших очередной расправы над  обнаруженными врагами народа. Сегодня только тёплый ветер гонял по земле обрывки  бумаги с  отрывками лозунгов. У гранитной тумбы перед воротами застрял один, на котором красно–бурым по белому было размашисто написано «La muerte..». Газеты  почему–то  тоже сегодня не вышли.

По сообщениям СМИ днём собрался Совбез ООН,  большинством проголосовавший по вопросу о поддержке оппозиции и введении экономических санкций против кровавого антинародного режима Амиго Чинче.

Провинции, одна за другой, присягали новому лидеру. На фото, которое было опубликовано в газете,  он узнал  бывшего адъютанта и,  по совместительству, любовника президента Джавьера. Больше знакомых  лиц на фото  он не увидел. Лидера окружали типичные гринго и пара мулатов.

Охрана и прислуга  как–то тихо таяли. Часам к четырём по полудню он остался  один. Вот тогда–то он вспомнил перспективу скромного бизнеса  и тихого семейного счастья в сопредельном государстве, нарисованную Джавьером. Он попытался по телефону связаться с посольством Венесуэлы и попросить  политического убежища, но телефонная связь внезапно прервалась, а в дом  ворвались повстанцы.

Чёрные повязки с белым ястребом на рукавах и чисто  английская речь. Они даже не потратили на него ни одной пули. Его сбили  с ног и молотили прикладами, как  хозяйка лупит специальным молотком кусок  корейки для отбивной.

Последнее что он увидел, загримированное под латиноамериканца лицо изгнанного консула. Он расстёгивал зиппер, видимо, чтобы помочиться на его труп.