Стукало Сергей

Июль 1950 года.
Таджикская ССР, Горно-Бадахшанская АО,
Хорогский перевал, РЛС ДО «Перископ»

В сорок восьмом Жорка закончил Киевское училище, готовившее технический персонал для подразделений и частей связи. Обучали в училище добротно — с первых же дней службы молодой лейтенант не раз имел возможность в этом убедиться.

Распределили его в САВО, в Таджикистан.

На южных рубежах было тревожно. Что ни день — диверсии и провокации. Шпионы, контрабандисты, нарушители воздушного пространства — всё это было такой же выедающей мозг реальностью, как в наши дни — пустотемные телешоу и пустопорожняя телевизионная реклама. Напрягая силы, страна предпринимала экстренные меры противодействия этим безобразиям: вдоль границы строилась частая сеть погранзастав; рекордными темпами развёртывался Туркестанский корпус ПВО, ядром которого должны были стать новейшие радиолокационные станции дальнего обнаружения — сокращённо РЛС ДО.

Лейтенант Латышев был назначен командиром взвода связи, входившего в штат одной из таких строящихся РЛС. Станция была только что принята на вооружение и называлась красиво и загадочно — «Перископ». Развёртывалась она на Памире, на обращённом в сторону границы горном склоне, в живописном месте вблизи Хабуробадского перевала. На самом деле, на перевале вблизи Хорога возводился целый комплекс средств ПВО, со всей сопутствующей ему инфраструктурой — аппаратным и антенным комплексами, мощной дизельной электростанцией, узлом связи и военным городком.

Забот у нового взводного было более чем. Многое, чуть ли не всё, приходилось начинать с ноля: от монтажа разнотипного связного оборудования до организации работы дежурных смен и обучения личного состава. Липкая, как патока, служебная рутина, вкупе с ненормированным рабочим днём, не способствовали обустройству личной жизни молодого офицера. Дорога до аппаратного комплекса РЛС, располагавшегося в трёх километрах от жилого городка, и, собственно, сама служба выматывали Жорку, словно стахановца, подсевшего по наущению далёких от жизни партийцев на каждодневные сумасшедшие рекорды. Времени на отдых, развлечения и на прочие внеслужебные сантименты не оставалось. Установившийся распорядок отуплял: пришёл со службы — упал, вырубился. Утром проснулся, умылся, обрядился в сбрую и сапоги, и — скачками на службу. При таком образе жизни — не до развлечений: желания становятся простыми и незатейливыми, словно мычание высокогорного яка — поесть да выспаться. И это правильно: Бог создал яков для работы, а не для развлечений. Да и какие могут быть развлечения в Богом забытом уголке Памирской гряды?

Впрочем, имелась в Жоркиной службе и определённая романтика: как не бывает казней без зрителей, так и не бывает службы без романтики. Правда, была она, эта романтика, какой-то мимолётной и по-своему привычной. Всё относительно. В те годы, пережившие лишения тяжелейшей войны солдаты и офицеры ещё не удивлялись поразительно трепетному отношению местных жителей к хлебу. Оно и у них было таким же. Или почти таким. Лишь годы спустя к ним пришло понимание причин увиденного: плодородная земля на Памире буквально на вес золота, поэтому выращенную здесь пшеницу до сих пор меряют не мешками, а тюбетейками. Но было в окружающих реалиях и то, что и тогда, и сейчас можно смело отнести к разряду вечных ценностей. К самым что на ни есть символам романтики. К тем, что на века. Топонимы Хорог (название ближайшего к РЛС крупного кишлака и, по совместительству, центра Горно-Бадахшанской автономной области), Памир и Кухистан — звучали по первости для непривычного славянского слуха, как заклинания когда-то живших здесь зороастрийцев. Что касается закатов, полыхавших, словно сжигаемые неприятелем города, подпирающих небо вершин и покрытых сплошным цветочным ковром горных склонов — они будоражили воображение молодого лейтенанта недолго. Ровно до первого аврала. На этом романтика для любого, попавшего на Памир офицера заканчивалась, — начиналась служба, занимавшая всё время и все мысли. Та же картина была и на равнине: в тайге, пустыне или другой местности, — из числа многочисленных долгостроев Создателя, — вроде бескрайних степей или не менее обширной тундры.

Впрочем, на то и Армия, чтобы служить в ней до одури, и там, куда пошлют.

И что с того, что Памир — это регион на стыке самых высоких в мире горных систем: здесь сходятся Гималаи, Гиндукуш и Тянь-Шань. Именно поэтому Марко Поло, побывавший на Памире в XIII веке, первым из европейцев назвал его «крышей мира».

Многие говорят, что Памир — это безжизненный марсианский пейзаж. И они по-своему правы. Есть здесь и такое. Но есть и то, что заставило одного из писавших на фарси поэтов воскликнуть: «Страна моя, ты как слеза на реснице Аллаха!»

Романтика… Она словно хрустальная ледниковая вода Сарезского озера, пробившаяся в Бартангское ущелье сквозь толщу Усойского завала, — непременно найдёт дорогу к каждому юному сердцу. Вопреки рутине и усталости. Вопреки всему.

Лейтенант Латышев исключением не стал. Правда, женился он лишь через два года после выпуска. В пятидесятом. Да и то по случаю.

Так уж получилось…

В один день отпраздновали и свадьбу, и получение им очередного воинского звания — старшего лейтенанта. Невеста — хрупкая и совсем ещё молоденькая девочка, чем-то неуловимо напоминала ему погибшую во Ржеве младшую сестрёнку. Звали невесту Машей, как медсанбатовскую медсестру, спасшую в далёком сорок втором неприкаянную Жоркину жизнь. Такое вот романтическое совпадение. Во всём остальном, включая сюжет знакомства с будущей супругой, романтики не было.

Всё произошло обыденно.

«Знакомство по знакомству», — по-другому случившееся и не назвать.

Одна из дежуривших на раздаче поварих почему-то выделяла молоденького застенчивого лейтенанта: то лишнюю котлетку положит, то кусочек мяса побольше. Наверное, он ей кого-то напоминал. Может, не вернувшегося с войны сына. Она-то и показала припозднившемуся с обедом Жорке его будущую жену.

— Не упусти, милок. Девочка спокойная и работящая. Для офицерской жены — самое то. И росточком вы друг дружке подходите... — улыбнулась она. — Её Машей зовут. Кто знает, вдруг, это судьба?

Полтора месяца назад Маша закончила школу при Хорогском интернате.

Здесь, в наспех перестроенном из клубного здания приюте, жили и учились эвакуированные из Ленинградской области сироты. Те из них, кому война не оставила ни дома, ни родных, после снятия блокады и окончания войны возвращаться в родные края не стали, — так и осели в гостеприимной южной республике. Сердобольные памирцы понемногу разобрали малышей по семьям. Более взрослые дети остались жить при школе, в интернате, окончательно приобретшем статус общежития. Среди них оказалась и бывшая ленинградская школьница Маша.

Круглая сирота…

В те годы это не было редкостью.

Закончив учёбу и получив аттестат, Маша устроилась в офицерскую столовую, на открывшуюся вакансию уборщицы. Найти работу в такой дыре, как памирская глубинка — целая проблема, но ей повезло. Гарнизон рос, и военторговский общепит расширял штаты.

Хрупкая и застенчивая девушка и в самом деле заинтересовала Жорку. Некоторое время он наблюдал за тем, как она работает, но потом спохватился, что стынет обед. Пару минут спустя, доев суп и отодвинув опустевшую тарелку в сторону, лейтенант Латышев решился. Он встал, подошёл к заканчивавшей смену девушке, взял её за руку и сделал предложение.

Как положено. По всей форме.

«Пришёл, увидел, победил», — фронтовики по-иному не умеют.

Маша, потупившаяся, было, при его приближении, расслышав и осознав сказанное, подняла сияющие глаза, порозовела и согласилась. У офицера, позвавшего её в жёны, она даже имени не спросила. Со счастьем, если уж оно постучалось в двери, не спорят, и дарёному коню под седло не заглядывают.

Жорка, более чем удовлетворённый полученным ответом, отпустил ладонь своей избранницы, оставив в ней что-то маленькое и твёрдое, и вернулся доедать второе.

«Вот так всегда… Всё сам, и никакой романтики», — мысленно посетовал он, расправляясь с порцией второго. То, что панированная сухарями котлета была умопомрачительно вкусной, романтичности в ситуацию не добавило. В детстве Жорке грезилось, что он будет ухаживать за своей избранницей красиво и долго, как это положено по жанру — с охапками пёстрых цветов и романтичными встречами в живописных местах. Где-нибудь под повисшей над самой головой полной луной, — как об этом пишут в книгах. Он был равнодушен к подобному, далёкому от реальной жизни чтению, но описанный в любовных романах церемониал ухаживания ему нравился. Жорка был не против, чтобы и в его жизни случилось немного сказки.

Он был не против. Но реальность опять уступила напору молодого ветерана, не оставив места случаю и романтике. Впрочем, время всё ещё было трудное — не до романтики. Зато теперь Жорка знал: с этого дня всё у него будет хорошо. Точнее — у них с Машей. Они поженятся, через год в их семье родится дочка, которую они непременно назовут Машей. И собаку он заведёт. Пальму. Хотя, с собакой придётся повременить — образ жизни не располагает. Держать при себе требующую каждодневного ухода животину — занятие со службой несовместимое. Допивая отдающий кислинкой компот из местных сухофруктов, Жорка решил, для начала они с Машей заведут черепаху. Животное неприхотливое, а там, где хорошо двоим, всегда найдётся место третьему.

Это было хорошее и правильное решение: счастье даётся человеку затем, чтобы им делиться. Из неразделённого счастья уходит радость, а какое оно после этого счастье?

К тому времени как лейтенант Латышев пообедал, Маша успела сдать смену, и в столовой её уже не было. Уехала на развозке. Жорка даже подосадовал, что ушёл не попрощавшись.

— Ну как, милок? — спросила его на выходе из столовой сердобольная повариха. — Понравилась девочка?

— Да, спасибо, — ответил он.

— Спасибу на хлеб не положишь, — поджала губы та. — Чего решил-то?

— Женюсь! — улыбнулся Жорка. — Сегодня же подам рапорт по команде.

— Молодец! — расцвела в ответной улыбке повариха и, дождавшись, когда молодой лейтенант удалится от столовой достаточно далеко, украдкой его перекрестила.

— Храни тебя Господь, сынок… Храни Господь.

Принятое Жоркой решение требовало немедленных действий.

— Оселедчук! — остановил он попавшегося навстречу сержанта. — Ты у нас в отдыхающей смене? Так?

— Ну… — насторожился сержант, почувствовав в словах командира угрозу предвкушаемой им возможности забиться куда подальше от любых начальственных взоров и покемарить.

— Не «ну», а так точно!

— Так точно… — вздохнул сержант, мысленно прощаясь с нехитрыми планами на отдых.

— Черепаха нужна, Оселедчук!

— Сколько?

— Что сколько?

— Сколько черепах? — и сержант, чутко уловив возникшее в глазах лейтенанта непонимание, уточнил. — Вам для супа? Суп черепаховый будете делать? Мы уже делали. Её, чтобы из панциря не ковырять до усёру, надо на минуту в кипящую воду сунуть. От такого кайфа она сама из панциря вылазит. Глаза — по пять копеек! Потроши — не хочу!

— Тьфу на тебя, живодёр! Мне в подарок. Маленькую.

— Девушке?

— Девушке.

— Здорово! — обрадовался неожиданному повороту сюжета Оселедчук. — Сделаем, товарищ лейтенант! В лучшем виде сделаем!

Сна в загоревшемся восторгом взгляде сержанта больше не было. Да и какой может быть сон, когда появилась возможность сделать что-то действительно важное и полезное? Влюблённый командир — это лучше, чем случайный выигрыш по давно забытой в ящике письменного стола облигации Государственного займа! Это в четыре раза меньшее число ночных проверок, и практически гарантированное добродушие довольного жизнью человека. Это — здорово! К тому же, если честно, — за хорошего человека приятно.

Дело в том, что лейтенанта Латышева сержант считал хорошим человеком.

Понимающим.

— А цветы, товарищ лейтенант?

— Какие цветы?

— Девушке, — удивился его непониманию Оселедчук. — Девушки любят, чтобы цветы.

— Где ж их теперь взять? — вздохнул Жорка. — Лето. Повыгорело всё…

— Смотря где искать! — не согласился сержант. — Возле ледников они до осени стоят. Глаз не оторвать. Как новенькие! Мы вам «Лисьих хвостов» нарежем. Они там с человека ростом. Самое то!

— Ну… Разве что… — согласился Жорка, фактически одобряя задуманную сержантом самовольную отлучку.

А что ему ещё оставалось?

Любовь — штука коварная. Она и не такие безобразия одобряет.

— Там ещё и тамариски есть! Тамариски рвать?

— Рвать… — вздохнул Жорка.

Похоже, события окончательно вышли из-под его контроля.

***

Тем временем, доехавшая до окраины Хорога развозка остановилась. Из неё горохом посыпались отработавшие в утреннюю смену поварихи, посудомойки и уборщицы, каменщики, бетонщики и штукатуры. Послевоенная Армия была серьёзным работодателем. Тех, кто в эти годы работал в её частях и учреждениях называли странно и непонятно — вольнонаёмными.

Забывшая об усталости Маша мчалась в общежитие, не чуя под собой ног. Чуть ли не летела.

— Замужем… Я! Теперь! Замужем! — на разные лады повторяла она.

Ей нравились и смысл, и звучание этих простых слов. Очень нравились.

«Каждая Золушка должна верить в свои «Алые Паруса!» — вдруг вспомнилось её любимое присловье учительницы литературы. В том, что такая вера сдвигает горы и расправляет невидимые до поры крылья — она только что убедилась. Жаль только, что будущий супруг так и не назвал ей своего имени, а она, в суматохе и на радостях, сама его спросить — не догадалась.

Так глупо…

Ситуация и в самом деле была дурацкая, и, на всякий случай, Маша решила никому и ничего не рассказывать. Ни подружкам, ни соседкам по общежитию.

Мало ли как оно потом обернётся?

Да и не сглазить бы. Девчонки в общежитии про сглаз рассказывали разное. Скорее всего — пугали. Но мало ли… Вдруг не зря? Вдруг он и в самом деле есть, этот самый сглаз?

Лишь в своей комнате, немного отдышавшись и придя в себя, взволнованная девушка решилась разжать судорожно стиснутый кулак. Всю дорогу она чувствовала, что там, внутри, спрятано что-то небольшое и твёрдое, оставленное её избранником во время объяснения.

Что-то очень важное. Какое-то неоспоримое свидетельство их принадлежности друг другу. Свидетельство свершившегося на небесах таинства.

Всю дорогу, по первой, возникшей в воображении ассоциации, Маше казалось, что там, в её кулачке, спрятана маленькая коробочка с обручальным колечком, но на раскрытой ладошке обнаружилась конфетка в простенькой белой с красным обёртке.

Барбариска…

Как ребёнку…

Неужели, обманул?..