Селенова Елена

Все, что случилось в этот день пятнадцать лет назад, до сих пор свежо в моей памяти   — все, до мельчайших оттенков звука, цвета, солнечного света и запахов.

Я лечу на отцовских плечах через теплое золото осенних листьев заброшенного парка. Мы бежим весело и беззаботно, скачем, как рыцарь на своем верном коне — уносимся в счастливое будущее от навалившегося на нас горя. Мы могучие и быстрые, как скоростной поезд! Волшебная иллюзия этого момента поддерживала во мне надежду все эти годы.

За полгода до этого дня умерла моя мать. Отец стал еще дольше пропадать в больнице, пряча свои чувства в тяжелой работе… Лишь вечером, забирая меня от тетки — моей пусть грубоватой, но нежной и заботливой нянюшки – он ужинал со мной, потом читал мне книгу со сказками, укладывал меня спать и в темноте долго сидел на краю кровати, гладя мои волосы. Думаю, что в эти минуты он беззвучно плакал, но мне не полагалось видеть его слабость. И плакать по маме мне тоже не полагалось. Гевин Дойл — так звали моего отца. От своих ирландских предков он унаследовал жесткие рыжие кудри, несгибаемую волю и прямой, бесстрашный и упрямый характер. Он был хорошим врачом, но вылечить мою маму от воспаления легких не смог.

Этот день был особенным еще и потому, как мы к нему готовились. Тетушка разучила со мной две красивые молитвы, при этом она странным образом очень волновалась, чтобы у меня получалось все хорошо и ноты были чистыми и звучными. Её волнение передалось и мне: я очень старался, как-будто от моей песни что-то могло измениться. Каждый раз, когда я выдыхал «Аве Мария!», высоко и звонко, я чувствовал, как моя мама говорит мне — «мой маленький соловей» и «мой ангелочек»… Я вообще всегда ощущал её незримое присутствие. Моя тетка — простая ирландская необразованная женщина — очень понятно и убедительно объяснила мне еще в день похорон: «Твоя мама — настоящий ангел, спустившийся на землю, чтобы помогать другим людям. Она спасла многих женщин и маленьких деток. Она была доктором, хотя у нас и непринято, чтобы женщина была доктором... Сейчас она просто ушла отсюда, потому что Господь её позвал на небо — наверное, какие-то важные дела ждали её там. И теперь оттуда, с неба, она всегда смотрит за нами и помогает нам. Твоя мама всегда будет с тобой рядом. Просто слушай свое сердце». Отец же вел себя еще более странно: в день отъезда он нарядился в одежду моего дяди, и стал похож не на врача, а на простого рабочего, каковым и был муж моей тетки. Меня тоже нарядили в чистую, но не новую одежду моего кузина. Это необычное переодевание было похоже на театр, к тому же отец был весел и возбужден, как перед премьерой. В каждом его движении я ощущал напряженность и желание ринуться в бой!

Мы долго-долго ехали на поезде. Отец то молчал, то вдруг начинал смеяться и много говорить. Он ворошил мои волосы, обнимал меня, сажал на колени. Мы вместе смотрели в окно и показывали пальцами на пролетавшие за окном деревья, дома, людей, лошадей и пасущихся коров.  Потом он неожиданно умолкал, и сидел так какое-то время, весь уходя в себя, в свои непонятные мне размышления. Потом он причесывал мои непослушные рыжие, как у него, волосы, поправлял рубашку и помочи слегка больших мне брюк, приводя мой «наряд» в идеальное состояние. 

Когда мы наконец-то сошли на какой-то железнодорожной станции, нас встретил важный господин, одетый так, что мне стало неудобно за наш маскарадный бедняцкий вид.  Отец смотрел на господина с каким-то веселым вызовом. Подхватив наш чемодан, он взял меня за руку и мы устроились в автомобиле. Никогда раньше я не ездил на таком шикарном большом автомобиле! Это показалось мне сказочным действом. Я пугался и восхищался каждым движением этого господина за рулем волшебной машины. Сам важный господин иногда с большим интересом взглядывал на меня. Я всякий раз прижимался к отцу — на всякий случай, мало ли что...

Какая роскошь встретила нас в особняке, куда привез нас автомобиль. Отец не позволил никому из встречавших нести наш чемодан: он взял его в одну руку, в другой руке удерживая мою ладонь. Я чувствовал дрожь и волнение в его сильной руке. Я не понимал, что с нами происходит, что ждет нас там, в этом огромном красивом доме. Страх и неудержимый интерес овладели всем моим существом.

Мы распаковали наши вещи, умылись и слуга пригласил нас спуститься в кабинет... В большом зале все стены были из книжных полок, уставленных золотыми кожаными переплетами. Я подумал, как счастлив бы был мой отец, самозабвенно любивший книги, жить в такой комнате. За огромным столом сидела старая леди с прямой спиной и надменным взглядом. Мой отец напряженно улыбался. Он вежливо поклонился, здороваясь, но не сделал ни шагу навстречу. Я повторил все его движения в точности. Леди кивнула, встала из-за стола и подошла к нам. В страхе я вцепился в отцовскую руку.

—   Ну, что ж, — сказала леди холодно-приветливо, — я рада приветствовать вас в родовом поместье Голденбраун. Располагайтесь и будьте, как дома. Тебе понравилась твоя комната? — вдруг обратилась леди ко мне (наклонясь ко мне и даже, как мне показалось, с искренней теплотой в голосе).

— О, да, мэм! Там таааак красиво! — я смотрел ей в глаза и удивлялся, почему она меня так напугала в самом начале, ведь вот теперь она же — такая добрая женщина.

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Брайан, мэм. Брайан Дойл.

Леди выпрямилась, как-будто мое имя ударило ее, и посмотрела на моего отца, который отвечал ей с нескрываемым вызовом во взгляде.

— А что ты умеешь делать, Брайан Дойл? Ты умеешь читать и писать?

— Пока нет, мэм. Я с моей тетей только начал изучать азбуку. Мне пока мало лет.

— И сколько же тебе лет, Брайан Дойл?

— Пять лет, мэм!

— В благородных домах дети этого возраста уже знают грамоту.

Старая леди была мною недовольна? Но почему? И, спрашивая меня, она как-будто спорила с моим отцом. Отец же молчал. Тогда я решил выступить на защиту нашего с ним благородного дома.

— Зато я знаю много молитв, мэм! И еще я хорошо пою — так говорила моя мама, и так считают все!

Я отпустил руку отца и смело выступил вперед.

И я запел. Сначала я сбивался, потому что торопился, боясь, что леди не захочет слушать. Потом мое дыхание выровнялось. И я почувствовал, что моя мама стоит рядом со мной и поддерживает меня в моей песне. Я пел. Пока я пел, старая леди смотрела на меня, не отрываясь, потом резко отошла к своему столу, повернулась к нам полубоком и стала дрожащими руками перебирать какие-то вещи.

Я спел очень хорошо — я сам понимал это.

— Ты хорошо поешь, у тебя красивый голос, Брайан.

— Это у него от матери, — сказал отец. — Если мы закончили аудиенцию, то я бы хотел очень просить вас милостиво распорядиться, чтобы мой сын смог пообедать и отдохнуть после тяжелой дороги.

— Да, конечно, конечно!  — сказала леди. И мне показалось, что голос ее звучал глухо. — Вот, Брайан, я хочу подарить тебе эту золотую монету — на счастье. Она очень старая и дорогая. Она волшебная и исполняет желания...

— О, спасибо, мэм! А она может вернуть мою маму?

— Нет, Брайан, к сожалению, она не может вернуть твою маму…

Обед был восхитительным — мы в троем сидели за огромным столом и слуги носили нам разную очень вкусную еду. После обеда отец отвел меня в комнату и я тотчас уснул. Мне снилась мама — она качала меня на коленях, обнимала и говорила мне, какой я у неё хороший сынок. Потом я проснулся и, увидев, что отца нет в комнате, поспешил вниз. Проходя мимо кабинета, где было много книг, я услышал за дверью приглушенные голоса. Наверное, они разговаривали громко, но тяжелые двери сильно заглушали слова.

— Оставь мне ребенка, Гевин! Не порть ему жизнь!

Я не слышал, что отвечал мой отец.

— Ты женишься, у тебя родятся еще дети. Ты будешь счастлив. Ну, зачем тебе Брайан?! Я дам ему хорошее образование.

— Разве вы не видите — Элизабет всегда с нами! Ну, почему вы так ограничены в своих взглядах! Почему вы так эгоистичны в своих чувствах?! Посмотрите — настоящая жизнь проходит мимо вас, да откройте же вы свои глаза!

Я никогда не слышал, чтобы мой отец кричал на кого бы то ни было. Я затаился, прислушиваясь. Дверь приоткрыли. Отец задержался в дверном проеме, обернувшись и говоря вглубь комнаты: "Мы  пойдем погулять с Брайаном по саду, а потом — после чая — с вашего позволения уедем на вечернем экспрессе в Лондон".

Мы носились по саду как наездник и его ретивый конь. Я скакал на папиных плечах и думал, что папа уж точно не согласится отдать меня этой старой леди. Даже за все золотые монеты, которые она может ему дать. Потом мы остановились возле красивого озера. Папа перестал фыркать и игогокать, изображая коня. Мы стояли и молча смотрели на искрящуюся под осенним солнцем воду.

— Знаешь, Брайан, твоя мама мечтала, чтобы вот в таком месте была построена большая больница — светлая, красивая и такая нужная для сотен нуждающихся в помощи людей.

Тогда я достал свой волшебный золотой, исполняющий желания, и сказал: "Пусть так и будет, аминь!" И кинул монету в таинственную глубину озера.

Мы приезжали к старой леди раз в году. Всякий раз я для неё пел, пока у меня не стал ломаться голос, потом стал читать выученные отрывки из  Шекспира и рассказывать истории из жизни нашей семьи. Она сдержанно ненавидела моего отца, а он вызывающе не любил старую леди. Они оба вынужденно терпели этот один, редко два дня в году, не посвящая  меня в тайну своих странных отношений.

Месяц назад старая леди телеграммой вызвала нас из Лондона. Она умирала, и её близкая кончина примирила этих двух врагов. Так я узнал, что являюсь единственным наследником состояния Голденбраун, и впридачу могу именоваться  лордом.

Мой статус меня совершенно не волнует. Я знаю, что теперь мечта моей матери исполнится, и на берегу озера будет построена больница — госпиталь имени Элизабет Голденбраун-Дойл.