Рослов Павел

Самолет летел над Нилом. Татьяна спала в кресле у иллюминатора, а я вертелся — заглядывал через нее в окошко и будил ненароком. Она спросонья попеняла:

— Вот не думала, что можно так шумно смотреть. Ты ведешь себя, как...

— Как мальчишка?

— Как влюбленный муж!

— А я он и есть!

Я чмокнул ее, а она ладошкой стерла поцелуй.

— Где мы?    

— Уже Египет. Пирамиды ты  проспала. Нет, вон они, видны еще!

— Ничего там нет. Это миражи.

— Эти миражи реальней нашей жизни. — Я погладил ее руку, цепляясь за ремешок для часов. — Ты знаешь, чем вечность отличается от часов?

— Знаю. В часах надо батарейки менять. А вечность сама идет.

Умеет же она афоризмами! Я чмокнул ее, а она, как ни в чем не бывало, начала копошиться в сумочке.

В отеле, у стойки регистрации, Татьяна наклонилась и полезла в сумку за фотоаппаратом. Чернокожий джентльмен из Хартума беззастенчиво разглядывал аккуратные половинки ее наливных яблочек. А она, как нарочно, долго не находила фотик среди плавок и маек. За спиной черного джентльмена стояла белая женщина, потупив голову, — его жена.

— Твоя попка как магнит, — сказал я Татьяне.

Татьяна подняла глаза:

— У него зубы — как хрящи акулы.

За ужином мы ели клубнику. Пальцы и подбородки покраснели от сока. Татьяна брала ягоды и глядела мимо меня. Я был уверен, что она смотрит на нашего нового черного знакомого  — он с женой сидел неподалеку. Даже не хотелось обернуться, чтоб убедиться. Скоро на  тарелке оказалось зеленых звездочек больше, чем красных ягод. Татьяна надкусила последнюю ягоду, не касаясь ее губами. Гримаса при этом была хищной, но красивой — она выглядела настоящей королевой прайда.

Вдруг перед нами появилась новая тарелка с клубникой. Ее принесла жена джентльмена из Хартума.

— Biette schon! — сказала она, покраснев.

— Danke, wunderbare Frau! — излишней любезностью я попытался сгладить неловкость ситуации.

— Не боишься любезничать с женщиной из чужого гарема? — спросила Татьяна.

— Не-а! Пойдем? Или что-нибудь еще выпьем?

— Пойдем. Уже поздно.

Была черная африканская ночь. У искусственного ручья я обнял Татьяну. Она деланно возмутилась:

— Целоваться?

— Нет. Я просто облизну твой подбородок. Он в клубничном соку, как в крови. Ты сейчас как тигрица, только что растерзавшая свою жертву. Пойдем в номер, а?

— Да, пойдем... Нет, все-таки вернемся в кафешку, выпьем что-нибудь.

Мы заняли прежний столик. Негр сидел один, перед ним была чашка остывшего кофе. Татьяна смаковала ликер, поглядывая на чернокожего джентльмена. Его возраст определить было трудно. Видно, он отослал свою жену, чтоб поискать развлечения. Он ни на минуту не спускал глаз с Татьяны.

— Принеси еще ликера, — попросила она.

В баре я хлебнул в одиночку. Я смотрел из окна, как она, держа в ладошке зеркальце, вытирала с подбородка клубничный сок, а потом в немыслимо короткой белой юбчонке вертелась перед негром, убирая зеркальце в сумку. Вот же какая: будто сидя не могла это сделать!

Я поставил перед ней ликер. Она с наслаждением сделала глоток:

— И как ты пьешь виски? Он горький и вонючий.

— Чтоб кайф был высоким, надо сперва опуститься. Чем больше разница, тем выше кайф.

— Может, ты и прав, — захмелев, Татьяна смотрела на негра, не отрываясь.

— Да что мы все эти дни только переглядываемся! Пора познакомиться по-настоящему. — Я подошел к столику негра, стараясь улыбаться как можно шире. — Хай! Я Андрей. А вы? Кен? — Он радостно закивал. — Пойдем к нам.

Татьяна улыбнулась ему и похлопала по сиденью соломенного стула рядом с собой.

— Кен, хотите виски? — я поднял стакан. Он отрицательно замотал головой и ударил себя ребром ладони по шее. — Танечка, он говорит, что в Судане за это головы рубят.

— В самом деле?

— За наркоту точно. Может, и за виски. Еще выпить хочешь?

— Нет.

— А я пойду в бар выпью.

— Сходи, раз хочется.

— Интересно, много в баре этого поганого виски?

— Тебе хватит. По-моему, они после часа закрывают.

— После часа? Понял.

Я выпил в баре подряд несколько порций. Когда вернулся на веранду, за нашим столиком никого не было. Как-то заброшено выглядели пустой бокал из-под ликера и чашка с остывшим кофе. Я пошел гулять.

В амфитеатре веселились немцы. На сцене стояла стройная фрау,  поднимая то правую, то левую руку, а весь зал, около сотни человек, дисциплинированно все за ней повторял. Они еще громко скандировали при этом. Вдруг я услышал:

— Herr Andrei! Wie spat? — В темноте белело трико жены Кена.

— Двенадцать, Frau Ken.

Мой немецкий был не лучше моего английского. Впрочем, все вспоминалось довольно быстро. Выяснилось, что фрау Гертруда Кен просила помощи.

— Деньги, фрау Кен? Как же вы оказались в таком плачевном состоянии?

— Молодость и глупость, Herr Andrei. Они всегда идут рука об руку.

— Вы пробовали просить помощи у соотечествеников? Их тут полно.

— Они передадут мою просьбу в консульство. Немцы и порядок всегда идут рука об руку.

— Знаю, фрау Кен! Значит, денег никто не дал?

— Только у русских всегда много кэша.

— Фрау Кен, я подумаю.

—  Очень надеюсь на вас, Herr Andrei.

Я шел и думал, что везде женщины одинаковы. Создают проблемы, а потом стараются решить их с помощью мужчин. С одними мужчинами создают проблемы, а решают с другими. Женщины и проблемы всегда идут рука об руку. Татьяна, звездочка моя... Глубина моей любви достигла дна ада. Сможет ли моя боль вернуть твою любовь? Я заспешил в номер.

Татьяна старалась не встречаться со мной взглядом. Я встал в ногах кровати и медленно потянул на себя простыню, прикрывавшую ее. Простыня поддавалась с трудом — она сжала в горсти ее краешек. Я поцеловал ее ступни. И тут она вздохнула с облегчением. Она положила мне на затылок руку, ероша волосы:

— Ты хороший... Принеси попить чего-нибудь...

Я принес шампанского и лег рядом. Она сделала большой глоток, с надутыми щеками наклонилась ко мне и, целуя, перелила вино мне в рот. Я быстро слизнул капельку, сбегающую с ее подбородка.

— Ты сейчас из меня будто душу высосал.

— Я питался амброзией — пищей богов. Было такое ощущение, что я крал еду у бога.

— Думала, ты меня любишь! А ты просто клептоман!

— Чувство опасности умножает наслаждение. Черные рабы соглашались умереть утром, чтобы ночью целовать Клеопатру. Я их понимаю.

— Опасность — катализатор удовольствия? Ну, все, все. Ты опять пытаешься что-то красть, клептоман?

Мы завтракали за вчерашним столиком. Мельком я увидел холеного Кена с белой женой, но сделал вид, что увлеченно рассматриваю ограду из  гибискуса. Мне было приятно видеть счастливую Татьяну и совсем не хотелось видеть самодовольную улыбку чернокожего. Усевшись, Татьяна помахала ему рукой.

— А ты, почему с ними не здороваешься? — сказала она мне. — Думаешь прекратить знакомство? Думаешь: дал мне конфетку и все?

Она, как медом, сочилась красотой и еще чем-то — липким, древним, бесстыдным. Я позвал к нам африканскую чету. Кен встал и взмахом ладони поднял жену. Мы долго неловко молчали.

— Пойдемте загорать! — предложила Татьяна.

На пляж Кен пришел в ярко-желтом тюрбане с красными разводами и таких же шортах. Купаясь, он их не снимал. Кен сказал несколько отрывистых слов Гертруде, и она пошла в сторону буфета. Татьяна тоже попросила меня принести попить.

Я нагнал Гертруду у стойки. Ловко держа четыре стаканчика с колой, она спросила:

— Вы обдумали мою просьбу, Herr Andrei?

— Да, фрау Кен. Деньги вам не пригодятся, если у вас не будет паспорта.

— Паспорт у Кена. Какой вы предусмотрительный, Herr Andrei. Мужчина и предусмотрительность всегда идут рука об руку. Вы предлагаете мне выкрасть паспорт?

— Я вам ничего не предлагаю, фрау Кен. Но я не дам денег на безнадежное предприятие.

— Подскажите мне etwas, Herr Andrei.

— Попробуйте его чем-либо отвлечь.

— Его можно отвлечь только вашей женой.

— Может, вам не надо торопиться в Германию, если вы еще так ревнуете, фрау Кен? — Мы помолчали. — Вчера мне всучили вот это, — я вынул из кармана пакетик и показал Гертруде. — Я был навеселе и зачем-то взял. Это мне не нужно, я не по этой части.

— Что это?

— Смесь, от которой улетает голова.

— Что голова делает, Herr Andrei?

— Dummkopf.

— А-а-а! Русские и нелигитимность всегда идут рука об руку.

Я выбросил пакетик с дурью под фонарь, мимо которого мы проходили. Пакетик был вложен в обертку от презерватива — на ней ярко краснели полные полуоткрытые губы. Гертруда было дернулась за ним, но усилием воли заставила себя остановиться. У лежаков мы махом выпили колу и пошли купаться. Гертруда пошла в море в балахоне и трико — это был ее купальный костюм. Потом она ушла в номер переодеваться. Скоро и мы побрели в отель. У фонаря я вспомнил о пакетике, поискал глазами и не нашел. Вот кто-то рад будет! Покурит бесплатно. Хм, а может, будет рад сэкономить  пфениги.

Я еле очнулся после сиесты: африканское солнце разбило тело в лепешку. Татьяна тоже проснулась, потянулась к моим губам и поцеловала. Захотелось расширить перспективу. Татьяна воспротивилась:

— Белым вход воспрещен!

— Не смешно. Я только хотел, чтоб тебе было очень хорошо.

— Не только. Ты хотел, чтобы тебе было хорошо. Ты хотел этого больше меня. А ну, признавайся! - Она ударила меня по щеке, потом по другой. — Признавайся!

— Да... Ты очень сладкая, когда тебе хорошо...

Мучая друг друга, мы довели себя до пика. Обессиленная Татьяна сказала:

— Как здорово...

Ужинали опять вместе. Гертруда носила Кену блюда, спрашивала и у нас, что нужно. Мы с Татьяной стеснялись и отказывались. Из-за этого недоели.

— Пойду, пройдусь вдоль моря, — сказал я.

— Это ты бар морем называешь? — съязвила Татьяна.

— Море бесплатного виски - самое красивое море. Кто-нибудь еще хочет прогуляться? Раки-отшельники уже выползли к берегу. У них взгляд — как у тяжелых наркоманов. Обхохочешься.

Я долго ходил один вдоль моря. В самом темном месте, где не было фонарей, меня ждала Гертруда.

— Я придумала, как его отвлечь и взять свой паспорт.

— Отлично, фрау Кен! Завтра на экскурсии я передам вам деньги на билет.

— Спасибо, Herr Andrei. Я придумала вот что...

— О нет, нет! Это уже не мое дело.

На экскурсию к пирамидам мы встали очень рано. Пока Татьяна одевалась, я достал из сейфа деньги для Гертруды. Вспомнив холеное лицо Кена, я добавил к пачке еще немного. Чтоб уже наверняка улетела.

Пирамиды поразили нас. Они были лаконичны и гармоничны: навсегда остается только самое простое. Все лишнее отвалится и улетучится. Мечта о бессмертии была сформулирована в пирамидах гениально. Татьяна с Кеном остались в развалинах рассматривать неясные рисунки на стенах. Я вышел покурить. Подошла Гертруда.

— У вас есть куда спрятать деньги, фрау Кен? — спросил я.

— У женщины всегда есть такое место, Herr Andrei. А где мой муж?

— Он с моей женой.

Гертруда заглянула вовнутрь, глазами нашла их в полутьме, покачала головой и без слюны сплюнула:

— Тьфу! И где тут только полиция? Herr Andrei, вы импотент?

— С чего вы взяли, фрау Кен?

— Это единственно разумное объяснения происходящему.

— Происходящее не всегда имеет разумное объяснение.

— Это слишком абстрактно.

— Отчего же? Вот в вашей жизни была нелогичность, которую сейчас вы хотите исправить.

— Для нелогичности тоже была причина. Это любовь.

Подумалось, что влияние иррациональной стороны души она допускает только для себя. А ведь у нас с ней один вопрос: все ли оправдывает большое чувство. Гертруда продолжала:

— Herr Andrei, у вас есть листок бумаги, на котором я могла бы написать расписку в получении денег?

— В ней нет необходимости, фрау Кен. Я верю, что вы вернете их при первой же возможности.

Гертруда спрятала деньги в бюстгальтер. Я отвернулся и смотрел на пирамиды, думая, что мечтой о вечной жизни строители пирамид просто продлевали акт смерти.

В аэропорту мы быстро прошли таможенный досмотр. Вслед за нашим рейсом началась регистрация на рейс в Хартум. Кен с Гертрудой тоже улетали. Они улыбались нам из толпы.

Я разглядывал сувениры, когда со стороны стоек регистрации послышался шум. Сперва так себе — шумок, но потом начался настоящий  базар. Я увидел таможенника в черной форме, держащего в поднятой руке паспорт Кена и со страхом глядящего на выпавший из него пакетик. На пакетике ярко блестели красные губы. Кен отрицательно мотал головой, громко доказывая что-то, но к нему уже бежали полицейские с наручниками. Кто-нибудь видел, как бледнеют негры? Я видел.

— Андрюша, что там? — Татьяна встала на цыпочки, стараясь хоть что-то увидеть. — Не знаешь, что случилось с Кеном?

Наш попутчик — высокий парень из Твери - радостно ответил за меня:

— Этот чернозадый наркоту с собой возил. Поленился из паспорта в другой карман переложить. Местным таможенникам надо под нос сунуть, чтоб заметили. Вот раздолбай! Теперь ему секир-башка.

- Может, еще откупится?

— Не-е! Свидетелей столько, что потом себе дороже станет! Да и с Суданом у них вечная напряженка из-за треугольника Халаиба.

Фрау Кен выбралась из толпы и стояла у офиса по оформлению билетов, ловя мой взгляд. Не ожидал от нее столько смекалки, действовала наверняка. Она помахала мне паспортом и вошла в офис. Татьяна тоже увидела ее.

— Так это... Это ты все подстроил!

— Брось! Я здесь, а они там. Как я...

— Ты! Знаю, что ты!

Она металась между магазинчиков, из которых высыпали смуглые продавцы посмотреть, из-за чего шум. Потом одна пошла на посадку.

В самолете мы сидели как чужие. Она была как комок ртути — рассыпалась в слезы от любого слова. А в это время в Хургаде, в душной камере, потный Кен с жаром доказывал таможеннику свою непричастность к пакетику с дурью. Холеность с него давно слетела. Вот скрипнула металлическая дверь, и в проеме появился начальник — толстый араб с черными густыми усами. Он только что допросил жену Кена, которую придется отпустить: все-таки гражданка Германии. Рядовой таможенник подошел к нему.

— Мистер Кен просит жизнь. — Улыбаясь, он щелкнул в воздухе пальцами, намекая на обещанный Кеном бакшиш. — Что передать, сэр?

Начальник неприязненно посмотрел на черное лицо Кена, расстегнул тугой воротник форменного кителя и вышел в коридор, на ходу отрицательно мотнув головой. Кен, следивший за всеми действиями толстого араба, схватил себя обеими руками за глаза и завизжал.

Из раздвижных дверей московского аэропорта Татьяна вышла спокойной и серьезной. Я поставил вещи на асфальт и закурил. Татьяна тоже остановилась, достала зеркальце из косметички и несколькими привычными движениями привела лицо в порядок. Я выбросил окурок и наклонился к вещам. Татьяна вдруг притянула мою голову к себе и поцеловала, быстро шепча:

— Прости, я не думала... — Ее шепот стал сиплым. — ...что ты так можешь любить. Я вообще не думала, что так можно любить. — Вдруг она громко заплакала. — А как у них это делают?

— Мечом. Все в присутствии врача... Не беспокойся. Но это если выдадут Судану. В Египте вешают.

Она посмотрела на меня с застывшим лицом. Ее лицо было совсем как камень, только слезы были живыми и ползли по щекам. Она повернулась и направилась к стоянке такси.

Я поднял чемоданы и пошел за ней.