Рослов Павел

Поезд мчался через сырые весенние перелески, распаханные поля, гомон соловьев. Поезд мчался по звенящим мостам над реками с масляно-черной водой, по изнасилованным донельзя рельсам, под низким небом, набухшим, как дойное вымя. Была ночь, и поезд мчался во тьму. Да, поезд мчался во тьму.

Виктор Лукин лежал на верхней полке плацкартного вагона и старался поймать глазами прыгающий потолок.

Этим утром Виктор проснулся от страшного сна. Это был даже не сон — так отчетливо все было. Сперва он услышал грузные шаги в коридоре,  а потом голос: «Далеко ты забрался, еле нашел». Виктор открыл глаза: рядом с кроватью маячила чья-то фигура. Она долго не сливалась с сумраком комнаты.

Виктор пошел на кухню и закурил. Никогда он не курил в такую рань, было без двадцати пять. Минут через десять зазвонил телефон. Это была Лиза, бывшая жена:

— Только что звонили из больницы...

— Отец? С ним плохо?

— Нет. Все.

— Как это все?

— Все. В четыре сорок, десять минут назад.

— А это... точно?

— Ну, ты, право... Медсестра звонила.

— Ты поедешь?

— Не могу, извини. Я Витьке денег дам, он поедет.

Телефонная трубка еще долго зажата в руках: тщетная попытка не оставаться одному.

В ночном поезде пассажиры возбуждены отъездом. Все правильно: каждый умирает в одиночку. Каждый умирает в одиночку, каждый-умирает-в-одиночку, каждыйумираетводиночку... Поезд, набирая ход, мчался во тьму.

Впервые Виктор приезжал в городок без удовольствия. С этого утра городок  перестал быть родным.

Скамейки у серого двухэтажного дома удивляли невостребованностью. Хотя еще рано и холодно... Из подъезда вышел розовощекий парень с круглым лицом — Саша Топорков. Он спешил на работу. Остановился, увидев Виктора.

— Сочувствую, — он протянул крепкую руку. —  Тут ничего не скажешь. На каком кладбище похороны?

— Мама что-то про Красное говорила.

— Красное переполнено. Оттуда скоро покойники посыпятся, как из контейнера. Вряд ли разрешат. — Саша помолчал. — Может, и разрешат — твоего отца любили. Кладбище — оно же бездонное. Ладно, до встречи.

Виктор поднялся на второй этаж. К дверям квартиры школьники когда-то прибили ветеранскую звезду. Тогда она была красной. Потом ее закрасили вместе с дверью. В доме был бардак. На зеркалах висели простынки. Мама плакала на кухне. Напротив нее сидела незнакомая женщина.

— Ой, сынок, наконец-то! А то сейчас из банка звонили. Сказали, что нашли деньги. Нет денег в городке. Я выписала доверенность на Марию Николаевну, познакомься.

— Деньги снимать не надо. Пусть в резерве... Где отец?

Мама заплакала и выбежала с кухни. Ответила Марья Николавна:

— Хорошо, что вы приехали: надо кому-то распоряжаться. Отец в морге.

— А что надо?

— Выбрать кладбище. Показать студентам, где рыть могилу. Договориться со столовой о поминках. Отвезти гроб в морг и забрать отца. Похороны завтра.

Это был конкретный план, а с планом легче. День был прохладным. Накрапывал дождь. Господи, как трудно выбрать место, которое навсегда. На Красном кладбище со смотрителем определили могилку рядом с камнем, на котором время не съело только дату: «1837 годъ».

Родители приехали в городок через десять лет после войны. В лесу еще не обвалились глубокие окопы и сырые блиндажи. Инвалидов-мужчин было больше, чем здоровых, да и здоровые были побитые. У базара играл на баяне ветеран с  пустыми глубокими глазницами. Сосед по дому был без руки. У отца еле заросла вмятина в затылке. В городской бане маленький Витя видел фиолетовые шрамы, красные культи с наплывшим на спиленные кости мясом, ступни с оторванными пальцами...

Шесть студентов привезли к моргу гроб. Его сделали в мастерской педучилища. Преподаватель по труду был доволен своей работой. Виктор угостил студентов сигаретами. Помявшись, они потянулись к открытой пачке.

Виктор в прихожей морга чуть не споткнулся о носилки. На них лежал отец, прикрытый домашней простынкой. Виктор хорошо ее помнил. Трупная бледность и неподвижность лица, такое яркое и бодрое раньше, поражали. Отец лежал на спине с чуть повернутой набок головой. По выражению мертвого лица читалось: «Витя, что ж ты так долго?».

Это была правда — он бессознательно откладывал встречу с отцом. Хлопоты были необходимы, но к отцу надо было идти сразу же. Нельзя было откладывать страшную встречу с усопшим.

— Кто там? — услышал Виктор.

Из кабинета вышел Саша Топорков. Он был патологоанатом. Виктор только сейчас понял, почему Саша утром сказал: «До встречи».

— Я вещи привез...

— Будешь сам мыть-обряжать?

— Не умею я. Может, поможешь?

— Это не бесплатно.

— Конечно!

Саша с утра ждал Виктора. Если бы он получил гонорар утром, к приезду машины все было бы готово. А так он полдня просидел без дела. Его кормила смерть, не оклад. Саша приободрился и энергично приступил к работе.

— Бери носилки, где ноги, — скомандовал он. Носилки были тяжелыми. Почему-то мертвый тяжелее живого. — Покури пока на улице. Находиться здесь запрещено.

Виктор покурил у входа. Студенты сидели на ступеньках и отвешивали друг другу подзатыльники. Утихомирились, увидев Виктора. Скоро вышел Саша и тоже закурил.

— Мой-то тоже недавно умер, — вдруг сказал он.

— А! Значит, вот кто Топорков! Сразу не догадался. Нам место определили рядом.

— Ты гляди! И жили вместе, и похоронят вместе. Потом сбегаю, посмотрю. Заморозку будешь делать?

— Заморозку?

— Чтоб запаха не было. Впрочем, погода прохладная. Может, и так простоит. Но на лицо масочку сделай обязательно. А лучше заморозь всего. Отец от сердца умер?

— Острая сердечная недостаточность.

— Так всегда пишут, чтоб отмазаться. Долечивать здесь не умеют. Я тело помыл и побрил. Пока не одевал, потому что... Сейчас хоть и холодный, но май. Умер-то он в жару. Боюсь, запашок пойдет. Ведь домой повезешь. Может, заморозочку все-таки сделаем?

— Да.

— Тогда пойдем со мной.

— Это обязательно?

— Да. Чтоб потом не сказал, что вкачал слишком мало.

На металлическом столе отец выглядел одиноко и беззащитно.

— Садись у окна, - сказал Саша. - Там дышать легче. Вот формалин. Понюхай —  настоящий! Он дорогой, поэтому процедура стоит недешево. Здесь четыре литра. Посчитай, чтоб потом чего не сказал.

Саша взял нож и сделал на бедре отца надрез. Было удивительно, что тело  никак не отреагировало. Саша отрезал кусок плоти и бросил в таз. «Что он делает? Он на моих глазах режет отца, а я как будто все в порядке...» Виктор прислонился к холодной стене морга. Саша взял огромный шприц, почти насос, вскрыл бедренную вену и вкачал в тело порцию формалина. Лицо отца моментально преобразилось, стало розовым, почти живым. Только побрил его Саша плохо, на шее было много порезов.

— Все сосуды работают. Вон как приободрился. Красивый у тебя был отец.

Резко запахло формалином. Саша надел марлевую повязку и спросил:

— Глаза не режет?

— Нет.

— У окна хорошо. А мне как бритвой по глазам. — С Саши ручьем тек пот. Он трудился с час и говорил, не переставая. — Вон сколько штопок у отца. Хорошие штопки. Врачи на войне наблатыкались, практики хоть отбавляй. Сейчас так не умеют. Наверно, отец многих поубивал. Ну, те уже давно стали землей и воздухом. Я в морге надумал в одиночестве, что все вокруг состоит из покойников. Уже ем без аппетита: на тарелке вижу сырые органы и фасции.

Саша рукавом стер со лба пот.

— Человек может долго пролежать. Но если какой орган болел, то будет попахивать. Вот недавно Мопа у меня был... Помнишь Мопу?

— Конечно. Гонял нас на танцплощадке.

— С виду здоровый-здоровый! А печенка отказала. Пропил Мопа печенку. Раздулся, как пузырь. А родня на заморозку денег пожалела. Да не пожалела! — поправил он сам себя, - не было у них денег. И запашок пошел уже в морге. Потом весь дом пропах. Под гроб таз с водой ставили, да что толку.

Саша был мокрый и усталый.

— А если покойник здоровый, то и в жару постоит. Без заморозки долго не простоит, но может. К тому же важно, что он ел перед смертью, что в желудке осталось... От всего зависит запашок. Теперь буду одевать. У тебя свечечки, венчик и письмо с собой?

— Какое письмо?

— Что в руки покойнику вкладывают.

— Нет.

— В церкви купить можно, еще открыто. Беги, пока я одеваю.

Отец значительно похорошел. Вид у него стал веселым. Ну, не веселым, а насмешливым, что ли. Будто он получил право насмехаться над всей этой возней на земле. Покидать отца не хотелось. Но блюсти обычаи казалось необходимым.  Виктор пошел в церковь. Он слышал, как Саша крикнул студентам:

— Кто тут покойников не боится?

Пареньки бросились в рассыпную.

— Эй, вы, заносите гроб! — приказал им Саша.

«Итак, положение во гроб. Я это не увижу. Хоть что-то пройдет мимо».

В полутемном храме за столом со свечками и иконками сидела Марья Николавна. Оказывается, она здесь работала. Все необходимое она приготовила заранее. Виктор заплатил и побежал к моргу. Ноги почти не слушались от усталости.

Отец выглядел великолепно. Порезы на шее Саша ему припудрил. Правда, очень быстро они стали проступать.

Студенты еле втащили гроб в квартиру — очень уж тесно в коридоре. Мама заголосила:

— Васенька, Васенька!

Дом ожил. В дом вернулся хозяин, и всем стало легче. Мама постелила себе на диване у гроба и последнюю ночь провела рядом с мужем.

Утром, проснувшись, Виктор не сразу понял, что все происходящее — правда. Потом было много таких пробуждений.

Мама сидела у гроба и гладила отца. Порезы на его шее стали еще отчетливее. Мама была задумчивой. Ее лицо в морщинах было похоже на  растрескавшуюся землю. Она говорила, не заботясь, слушает ли ее Виктор:

— Смотри, какой отец красивый. Я-то в сравнении с ним... Поэтому ревновала, скандалила. Бабы на него вешались. Как это глупо было. В больнице мы с ним всю жизнь вспомнили. Помню, я его заставляла окончить десятилетку, потом институт… А зачем? На войне он уже все сделал, что мог. После войны ему все казалось маловажным. Он говорил: «Вот она, жизнь – милая жена, кастрюля с картошкой, по праздникам колбаска. Я домой быстрее с работы бегу, если Витька из Москвы колбаски привезет…» Но война его не отпускала — всю жизнь военруком проработал. А когда за окном больницы липа распустилась, он сказал: «Как я хочу жить! Ходить по городу, на дачу. И смотреть, как сады цветут, речка бежит... Ничего больше мне не нужно».

Виктор взял пакет, скомкал его, сунул в карман брюк и стал обуваться.

— Ты куда, сынок?

— На могилку. Надо земельки набрать. Священник посоветовал.

Могила была между склепов — крепких подземных домов из красного кирпича. Еле удалось набрать полпакета рыжей землицы. Виктор немного удивился: могила была вырыта совсем не там, где вчера указал смотритель. Но он не придал этому значения.

Утро было хмурым, слегка накрапывало. Смотритель его успокоил: «Так всегда, небо чуть поплачет по покойнику, а потом все образуется».

У дома его ждала взволнованная Марья Николавна. «Лишь бы не сказать «Доброе утро», — подумал Виктор. Когда женщина подбежала к нему, он все-таки сказал:

— Доброе утро... — и осекся.

Она не заметила нелепости приветствия и зачастила:

— Я в милицию пойду! Представляете, Топорковы вчера закопали нашу могилу!

— Как! Я только оттуда, могила есть.

— Они новую вырыли, подальше от своей.

— Зачем?

— Чтоб самим ложиться со своим отцом. У них никаких прав на Красное.

— Смотритель знает?

— Он сам помогал им копать. Нам уже не успеть вернуть могилу на место.

— Хороним в новой — она почти там же. Разборки отложим на потом. Маме ничего, пожалуйста, не говорите.

— Я это так не оставлю

— Потом, потом.

Окна в квартире Топорковых были плотно занавешены. Никто из них не показывался во двор несколько дней.

Много позже, через год, Виктор курил во дворе, задумавшись. Вдруг кто-то тронул его за плечо. Виктор вздрогнул.

— Не бойся! Это я — кладбищенский вор.

Саша Топорков так и остался круглолицым, разве что нос вытянулся.

— Ты о чем? А! Да я уже забыл...

— А я не забыл. — Саша ухватился за спинку скамьи и неуклюже сел, вытянув в сторону правую ногу.

— Что так?

— Да хана мне, хана! Я уже тогда есть не мог: тухлый ливер мерещился в тарелке. А лечить здесь не умеют. Это нигде лечить не умеют. — От него шел неприятный запах. Виктор старался не дышать. — Формалин крадешь — для себя. Значит, и место на кладбище тоже... Знал же: одного гроба не бывает, себе же рою! Эта дрянь к нам как-то через мозги приходит.

— Ты просто впечатлился и переволновался. В областной был?

— Не нужны мне врачи, я сам врач. Ладно, докурил и иди. Я один на солнышке погреюсь. Там-то холодно. Я там уже бывал — в своей могилке.

— Да брось! Если б что серьезное, ты давно б там прописался. Эта дрянь в твоих мозгах, сам же сказал. Тебе в рай еще рано.        

Но это будет через год. А сейчас священник, расставляя на столе иконы, попросил убрать медали:

— Святым изображениям не место с безбожниками, — он кивнул на  чеканные профили Ленина и Сталина на медалях.

Подушечки с медалями Виктор сложил на подоконник. Серебро ордена Славы блестело за тюлевыми занавесками. Марья Николавна шепотом извинялась перед священником:

— Батюшка, забыла их предупредить о медалях.

— Пустое, — тихо ответил священник.

— Мой грех, — не унималась женщина. — Ведь медали за убийства!

— Не о том говорите, - шептал священник, надевая епитрахиль. - Спасителя  распяли с разбойниками. Думаете, правый разбойник до того в храм ходил? Он грабил и убивал. Но было сказано:  «Сегодня же будешь со Мной в раю!» Первый в рай вошел разбойник, Марья Николавна. А новопреставленный...

Его шепот стал неразборчивым.

Служба была рассчитана по минутам. Священник читал отчетливо, и слова молитв были самыми нужными в тот момент словами. А потом он запел:

            Дети мои, не забывайте меня.
Внуки мои, не забывайте меня.
Родные мои, не забывайте меня.
В молитвах своих поминайте меня.

Стихи были такими простыми и понятными, что все, бывшие в комнате, заплакали. Священник пропел стихи три раза.

Четыре молодых преподавателя педучилища подняли гроб. Священник спускался по лестнице первым и пел. Когда гроб вынесли во двор, грянул духовой оркестр. После тишины в доме это показалось невыносимо громко. Все вздрогнули, и женщины заплакали еще раз. Двор был заполнен людьми. Отца все-таки многие любили.

Гроб поставили в кузов машины с откинутыми бортами. К кабине были прислонены сосновые ветки с красно-черными лентами. Ленты были аккуратно расправлены, надписи читались хорошо. Потом они немного сбились при тряске.

Поехали по улицам, которыми отец всегда ходил на работу. У педучилища  постояли. Мама шла, еле успевая за машиной. Когда добавляли скорость, ей приходилось бежать.

Потом было тесное кладбище, короткий, почему-то необходимый митинг — слова, которые не запомнились. Страшные, некрасивые усилия оттащить маму от гроба:

— Не прикасайтесь ко мне! Не прикасайтесь ко мне! Васенька! Ва-а-асенька!

Потом:

Удары молотка по гвоздям, предварительно вставленным в крышку гроба.

Два преподавателя опускают на длинных полотенцах в могилу гроб.

У каждого по горсти кладбищенской земли.

Студенты с лопатами ждут сигнала.

Шепот Марьи Николавны: «Теперь уходите, сейчас начнется стук».

Земли мало — по крышке застучали битые кирпичи.

Наступила смерть. Но не наступило покоя. Казалось, из покинутой могилы, минуя уши, прямо в душу несется:

— Родные мои, не забывайте меня!