Рудой Ирина

Я шёл вдоль гранитной набережной. Слева, внизу, темнела вода. По ней, как маленькие кораблики, плыли жёлтые и бурые листья. Ветер был не сильный, но холодный и пронизывающий до костей. В этом городе, затянутом в серый гранит, с его мостами, старинными домами и каменными сфинксами, осень, порой, навевает какую-то особенно острую печаль. Наверное,  потому, что в это время года наиболее сильно ощущается одиночество. Тем более, если твой самый близкий человек лежит в комнате с белыми стенами. Под капельницами. И с неутешительным диагнозом.

Я вздохнул и перехватил пакет с апельсинами, соком, йогуртами, термосом и парой журналов из правой руки в левую.

Правой нашарил в кармане пачку сигарет, закурил.

Как я ни обещал маме, я так и не смог избавиться от этой вредной привычки. А сейчас, когда у неё произошёл рецидив, и она уже почти две недели была в больнице, курить стал с удвоенной силой.

Идти нужно было ещё минут двадцать, по этой улице не шёл транспорт. Собственно, улица представляла собой широкую набережную вдоль реки. Путь был хорошо знаком. Сколько раз я ходил уже вот так, семь лет назад. Тогда у мамы впервые обнаружили опухоль, рак груди. И сделали операцию. Хирург, высокий моложавый мужчина, всячески меня подбадривал. Он и сам выглядел оптимистом. А на мой вопрос, сколько лет может прожить человек после такой операции, весело на меня взглянул и ответил:

"Да столько же, сколько мы с вами. Операция прошла успешно, хорошо, что всё остановили на ранней стадии. Так что не думайте о плохом"

И он похлопал меня по плечу.

Потом были эти семь лет. Семь лет жизни в надежде и тревоге, которая не ушла, а всё время сидела где-то, на задворках сознания. И если что-то начинало болеть, острой иголкой сознание пронзала мысль:

"Метастазы!"

Но, слава Богу, это оказывались не метастазы, а просто приступ мигрени. Или радикулит. Или почечная колика. Или...

Накануне мне приснился сон. Страшный и тяжелый.

Я лежу в кровати, а какая-то фигура в длинном черном балахоне подходит ко мне. И молча стоит рядом. Я ощущаю приступ дикого, панического ужаса. Мне хочется вскочить и убежать. Но вместо этого я чувствую, что мне даже не пошевелиться. Руки и ноги как-будто налиты свинцом, а язык словно прирос к небу. Я не могу произнести ни слова. Страх внутри растет и растёт.
Грудь разрывается от беззвучного крика, но он звучит только в моём мозгу. Из глаз льются слёзы...

Я проснулся в ледяном поту, и остаток ночи провёл без сна.

Через два дня маму увезли в больницу с высокой температурой, кашлем и сильными болями в груди.

Страшное слово "метастазы" вошло в нашу жизнь.

К счастью, они оказались операбельны. Маме удалили часть правого лёгкого, в котором было обнаружено скопление злокачественных клеток.

И вот, спустя десять дней после операции, я шёл к ней в больницу.

Я докурил сигарету, облокотившись на каменные перила и глядя на рябь на тёмной воде. Почему-то в сознании всплыли слова песни, которую слышал сегодня утром по радио. Её пела Валентина Толкунова:

"Спаси меня и сохрани, придут другие дни.
Спаси меня, спаси меня, спаси и сохрани..."

Песня прокручивалась в голове. Я усмехнулся.

"Вот привязалась. Бывает же. Ну, зато плеера никакого не надо"

Дорога впереди была безлюдной. Мне навстречу попалась лишь женщина с колли на поводке, выгуливающая собаку вдоль набережной.

Она скользнула по мне равнодушным взглядом и бросила резкое "Фу!" собаке, потянувшейся длинным носом в сторону моего пакета. Больше люди мне не встречались.

Я шёл, почти не глядя вперед, опустив голову.

Дорога была известна до мелочей и...

Что это?

От неожиданности я остановился и с изумлением посмотрел на преграждающую мой путь резную металлическую решетку. Я мог поклясться чем и кем угодно, что раньше её здесь никогда не было.

Решётка была витая, тонкая, но довольно высокая. Она перекрывала дорогу, тянулась влево, почти до самого спуска к реке и уходила далеко вправо.

— Не может быть, — пробормотал я, дотронувшись рукой до холодного металла, — Откуда она здесь взялась?

Последний раз я проходил этой дорогой три дня назад в своё последнее посещение больницы. Никакой решетки тогда и в помине не было.

— Не могли же её за три дня построить, — прошептал я, двигаясь вдоль ограды вправо.

Я прошел некоторое расстояние и увидел массивную калитку, правда без каких-либо опознавательных знаков. Я дернул калитку на себя. Конечно, она оказалась закрыта, но справа я увидел подвешенный к ней довольно большой колокольчик.

— Странно, — усмехнулся я. — И это в век прогресса.

Я дернул за веревку, привязанную к язычку, и раздался громкий, довольно мелодичный звон. За загадочной оградой царило безмолвие. Я дернул за веревочку ещё раз, и колокольчик вновь запел высоким чистым звуком.

Всё также никто не шёл, и я уже отвернулся от калитки и сделал несколько шагов, раздумывая, как же мне теперь добираться до больницы, когда неожиданно услышал металлический лязг. И скрип открываемой калитки.

На меня смотрел невысокий и довольно плотный человек лет тридцати пяти.

Его черная ряса говорила о том, что это священник. Или, даже монах.

Он посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. Взгляд его карих глаз задержался на моих кроссовках и джинсах, потом поднялся к моему лицу. Я тоже посмотрел ему в глаза. И испытал какое-то странное чувство. Даже не знаю, как его назвать. Страшно мне не было. Не было и тревоги. Просто какое-то легкое беспокойство, от чего сердце забилось быстрее. А от внимательного взгляда священника я почувствовал какое-то непонятное смущение.

— Чем могу быть полезен? — спросил он.

Его голос был очень приятным.

Я молчал, собираясь с мыслями.

— Проходи, — вдруг кивнул он мне, шире распахивая калитку и отступив немного вглубь.

Я шагнул вслед за ним и оказался по другую сторону решетки. Странно... трава здесь была как-будто чуть более зеленой, а самое интересное, что на небе светило солнце.

"Как быстро переменилась погода", — подумал я, посмотрев на священника. Он ждал от меня объяснения причины своего беспокойства. Я кашлянул, теребя в руках полиэтиленовый пакет с передачей.

— Не подскажете, как мне добраться до Александровской больницы? — спросил я почему-то охрипшим голосом.

— До Александровского госпиталя? — уточнил священник.

"Госпиталь? Странно. Хотя... наверное, они так больницу между собой называют. Странные они в чём-то, эти божьи люди"

— Да, госпиталь, — я кивнул ему.

— Так это тебе, парень, в обход надо. Идти обратно и по другой стороне.

— Как обратно? — опешил я, — а здесь дальше никак не пройти?

— Нет, — он улыбнулся. — Дальше ограда. И монастырь наш. Да ты в этих краях первый раз что ли?

Я потёр лоб рукой, переваривая полученную информацию.

— А... давно здесь монастырь? — наконец произнёс я.

— Да давно уж, - улыбнулся монах, — Двести лет уж стоит. Да ты точно не местный.

Я стоял молча, не зная, что сказать.

Посмотрел вдаль. Там действительно виднелось серое каменное здание с какими-то пристройками сбоку.

Справа возвышалась небольшая звонница.

— Понятно, спасибо, — пробормотал я, лихорадочно думая, что мне теперь делать.

Монах благодушно посмотрел на меня и засунул руку в карман рясы.

— Протяни-ка ладонь, — неожиданно сказал он.

— Что? — удивился я.

— Протяни мне свою руку, парень, — усмехнулся он. — Да не бойся.

Я осторожно протянул ему правую руку ладонью вверх, и через мгновение почувствовал в ней что-то небольшое и прохладное на ощупь. На моей ладони лежал крест. Не очень большой, серебряный. В середине его что-то сверкнуло, и я заметил, что там был вставлен крошечный красный камушек. Как капля крови. Я поднес крест к глазам, перевернул его, читая выгравированную на обратной стороне надпись:

"Спасi и сохранi"

— Спаси и сохрани, — прошептал я.

— Да, — ответил монах.

Его голос из добродушного стал вдруг серьёзным, — он и спасет тебя. И сохранит.

Храни тебя Господь.

Он сделал рукой крестное знамение.

— Спасибо, — тихо ответил я

— Понял, как до Александровского госпиталя-то идти? — он посмотрел мне в глаза,  —возвращайся обратно и иди по другой стороне. Потом свернешь налево и увидишь его.

— Да-да, я понял, — я закивал головой. — Спасибо Вам.

Он кивнул мне и приоткрыл калитку шире, выпуская меня обратно.

— Храни тебя Бог, — опять повторил он. — Тебя и матушку твою. Не переживай, с ней всё будет хорошо.

Эти слова я услышал, когда уже отошел от калитки несколько шагов и обернулся пораженный.

— Откуда Вы знаете? — проговорил я.

Но с другой стороны ограды уже никого не было.

А небо здесь, с этой стороны, было прежним, по-ноябрьскому хмурым и пасмурным.

Я разжал правую ладонь. В ней лежал подаренный мне серебряный крестик с красным, как кровь, камнем.

Монах оказался прав. В этот день маме стало гораздо лучше. Повышенной температуры, как во все предыдущие дни, в тот вечер не было, и мама уже ходила по палате. Лучше было ей и всю следующую неделю. А еще через неделю её выписали.

С той странной встречи прошло полгода, но я до сих пор помню её до мельчайших подробностей. Надо ли говорить, что я, будучи человеком, достаточно любопытным, буквально на следующий день опять приехал на эту самую набережную. В больнице был не приёмный день, но у меня была другая цель. Я опять шёл по набережной своей привычной дорогой. Шёл уже минут десять, ожидая, что вот-вот увижу знакомую монастырскую ограду и массивную калитку со звонким колокольчиком.

Но никакой ограды не было... Я прошёл всю набережную до самого конца, перешёл маленький каменный мостик, а сразу же за ним начиналась больница.

Проще всего было поверить в то, что всё, что со мной произошло накануне, было всего лишь сном. Но эту версию красноречиво опровергал серебряный крестик. Оказавшийся при более тщательном изучении, старинным.

И изготовленным, как мне сказал один из антикваров, которому я его показал, ещё в середине прошлого века.

В тот же вечер я засел в Интернете, собирая информацию о петербургских монастырях. Через некоторое время удалось выяснить, что на той самой набережной действительно был действующий мужской монастырь. В 18-ом году новые власти его закрыли, большинство монахов было расстреляно.

В 20-ом году монастырь был взорван.

О том, что мне каким-то необъяснимым чудом удалось там побывать, я вспоминаю каждый раз, когда смотрю на крестик с написанными на нём словами "Спасi и сохранi".