Чередник Андрей  Ветер

Чередник Андрей
Чередник
Андрей

Он двигался быстро и сосредоточенно, с тревогой поглядывая на небо. Нужно успеть до темноты.

День клонился к вечеру. Солнечные краски блекли, а по земле уже стелились длинные сумеречные тени. Перистые облака сбивались в тучи и мрачнели. Местность спешно сворачивала дневной убор и готовилась к бурной ночи. Собирался шторм.

И вот последний луч прошелся по кромке горизонта, блеснул и исчез. Ветер заметно усилился. Но он уже у дома. Сейчас войдет к себе, старательно задраит все щели, опустит тяжелые ставни и плотно задернет гардину. А потом вытащит колоду и всю ночь будет раскладывать карты - веером, пасьянсом или бессмысленным рисунком, лишь бы занять чем-то руки и отвлечься от окна.

Через неделю после выхода из тюрьмы пришлось поменять квартиру. После камеры доверия к прежнему помещению уже не было. Сейчас оно казалось хлипким и ненадежным. При малейшем сквознячке из оконных щелей подсвистывало, тюлевые занавесочки начинали тихонько перешептываться, а тонкие стекла дребезжали, издавая промозглый тренькающий звук. Долго и придирчиво осматривал он одну квартиру за другой, пока не сделал выбор. Окно во что бы то ни стало должно быть узким, с массивными рамами и двойными стеклами. И непременно - ставни. А еще гардина, плотная и тяжелая, - на случай, если ветер все же проникнет через оконные проемы.

Хорошо, что рядом нет жены. В одиночку легче совладать с собой, но главное - не нужно прятать страх. Первое время жена считала его боязнь чудачеством, но потом все больше раздражалась и подтрунивала над ним. А под конец уже открыто стала издеваться. Нарочно распахивала окно в ветреную ночь и злорадно наблюдала, как он, белый от ужаса, следит за окном, но закрыть не решается, боясь ее насмешек. И так тянулось три года. Но потом наступило облегчение.

Как-то ночью буря расшумелась всерьез. Не в силах сдерживать охватившую его панику, он рванулся к окну. А жена отталкивала его, громко бранилась и колотила по спине. Она сама спровоцировала его. Нужно было уступить. А она отталкивала его и отчаянно ругалась...

Опустив жену на кровать, он плотно закрыл окно, даже ставни, и прилег рядом. Она никогда не позволяла ему трогать ставни, но теперь не помешает.

Любопытно, как мгновенно изменилось ее лицо. Всего несколько минут назад жена яростно ругалась и лупила его по спине. Она и сейчас вся красная, распаренная от этой бессмысленной стычки, но выражение на лице совсем не злое, а, наоборот, кроткое и чуть испуганное, будто ее внезапно сразили неопровержимым аргументом, против которого невозможно возразить.

Кто бы подумал, что ей так идет румянец! Ее щеки часто пылали, когда она гневалась, но каким-то недобрым цветом. Однако сейчас, на скованном смертью лице - умиротворенном и не обезображенном злобой - румянец смотрелся удивительно нежным!

Он повернулся на другой бок, думая о том, насколько все-таки неподвижность мудрее суеты и, несмотря на бурю, впервые спокойно уснул.

***

Наутро ветер стих и не повторялся целых десять лет. Вернее сказать, он его не слышал, потому что все верхние, самые продуваемые этажи тюрьмы, были заняты, и его камера находилась в нижнем ярусе. Крохотное зарешеченное окошко выглядывало в тихий дворик, со всех сторон охваченный высокими стенами, и если ветер касался крепости, то лишь верхних башен.

Внизу же стояла тишина. Даже ночью, когда слух особенно капризен, снаружи не доносилось ни звука. Тишина растворяла страх. А днем он не прислушивался, занятый тем, что безостановочно, как маятник, двигался по камере, сосредотачиваясь на размеренном ритме своих шагов. Редкий шум за дверью или звяканье ключей тюремщика были ему безразличны, а иной раз даже приятны, поскольку вносили разнообразие в убогий набор тюремных звуков.

Ровная тюремная жизнь постепенно снимала напряжение. Иногда он даже сожалел о своей размолвке с женой в ту злополучную бурю. И все же, прокручивая в голове разные сценарии отбрасывал их. Слишком надрывно в ту ночь стонали стены домов, чересчур оглушительно свистели трубы и очень уж хрипло сипел разлапистый клен, всегда такой стойкий и терпеливый. Нет, она сама была виновата. Надо было пустить его к окну. Он ведь просил. Очень просил. Пытаться же вразумить ее не имело смысла. Ни она, ни другие не поверили бы ему, приняв за сумасшедшего. Да и нужно ли объяснять им про ветер? Пусть пребывают в счастливом беспамятстве. Разве не замечательно ничего не помнить и каждый раз начинать с "чистого листа"? Природа имеет свой резон очищать память при каждом новом рождении. И если бы не эта оплошность с ним, то и он бы не страшился ни ветра, ни этих звуков, а счастливо, как все остальные, закончил бы свою линию жизни, не ведая прошлого и не тревожась о том, что его ожидает впереди.

Он думал об этом и о многом другом. Камера терпеливо учила возвращаться к прошлому без внутренней дрожи. Однако иногда мозг распалялся от воспоминаний, и тогда, чтобы успокоиться, он ложился на каменный пол. Прохладный тюремный камень остужал голову и возвращал мыслям плавное течение, которое неизменно уносило назад, когда еще двадцатилетним юношей он вдруг ощутил непонятную тягу к неодушевленным предметам. Всматривался, вслушивался в неподвижные объекты, ломая голову над одним и тем же вопросом: а так ли они мертвы, как представляются? Не скрыта ли в их замкнутости какая-то тайна? Он подолгу простаивал возле них, пытаясь обнаружить хоть малейшее движение жизни. Однако уличить их в обмане не было никакой возможности. Вещи упрямо молчали.

Однажды ночью разыгралась очередная буря. Ветер немилосердно трепал кроны деревьев, с уханьем завывала печная труба, гудели, постанывая, стены дома и дребезжали стекла. Наблюдая за штормом, он вдруг подумал: "Как же они все раскричались сегодня"... И тут его словно ударило! Раскричались! Ну да, разумеется, раскричались. Эти звуки уже давно казались болезненно знакомыми. И теперь стало понятно, п о ч е м у . Он сам точно так же скрипел, гудел и завывал.

Потому что в прошлом уже был на их месте!

Так вот откуда эта безотчетная тяга ко всему неподвижному! Пытаясь выведать тайну вещей, он бессознательно искал в них свое прошлое. И нашел!

А после этого возненавидел ветер!

Но в тюрьме, совершенно успокоившись, он уже посмеивался над своей детской наивностью, с какой приписывал ветру дар речи и даже духовное начало. Ветер - всего лишь воздух, который усилием проталкивается через гортань, вырываясь звуком. Но если мы способны звучать самостоятельно, то вещи, обреченные на неподвижность, могут уповать лишь на природную силу ветра. И чем он мощнее, тем громче их голос.

Mobilis in mobile - подвижное в подвижном! Какое благо! Только в этом "камерном" уюте он по настоящему оценил этот подарок. Непомнящие не поймут, какое счастье обрести свободу после стольких заточений и безрезультатных попыток докричаться до тех, кто снаружи.

Вымеряя камеру шагами, он наслаждался тем, что может свободно ходить из угла в угол, управляя телом. Да еще издать крик, не ожидая ничьей милости. А тюремщик - молчаливый коротышка с одутловатым лицом, - несмотря на одышку, сию минуту явится на твой голос и не отмахнется от него, приняв за шум ветра.

От таких мыслей на него находило озарение, и в эти минуты тюремная клетка казалась средоточием высшей мудрости и гар-монии. Так будь же благословенна эта камера с ее звуконепроницаемыми стенами, да святится само имя твое Т ю р ь м а , подарившая умение ценить и понимать свободу!

***

Через десять лет покой был нарушен. Помудревший, но размякший, он вышел из тюрьмы и теперь сидел в своей импровизированной крепости за гардинами и двойными стеклами, мял в руках карты и ждал...

В е т е р нарастал с каждой минутой. Порывы становились чаще и длились дольше. Каждое новое крещендо завершалось все более яростной нотой. Вздохи и стоны за окном слились в протяжный вопль. Сокрушительной волной ветер набрасывался на деревья, стены и со свирепым шипением рассыпался, а отхлынув, тут же обрушивался на них с новой силой.

Толстое стекло стойко отражало один бросок за другим, но звуки дерзко и беспрепятственно вторгались в комнату.
Колыхнулась гардина. И тут же снаружи послышался рыкающий треск, а за ним леденящий душу грохот. Клен! Его выворотило с корнем. Заваливаясь, он зацепил ставню, которая с диким скрежетом сорвалась с петель. Не выдержало и задребезжало окно. По нему мелкой паутиной прошла трещина, и неожиданно стекло звонко взорвалось и брызнуло в комнату. За ним ворвался ветер. Посыпалась штукатурка, рухнули стропила. Заскрипели и зашатались стены, и скоро весь дом превратился в бесформенную груду дерева, булыжников, стекла, крови и плоти.

А ветер не унимался и продолжал кромсать все, к чему прикасался своими мускулами. Остервенело вырывал корни, ломал стены, рушил основы, подбрасывал в воздух и раскручивал в воронках людей, стены, крыши, деревья, вытряхивая из них души.

Но те, слепые и мягкие, в страхе вились в воздухе, пытаясь отыскать свою прежнюю оболочку. И находили. Но не свою, а чужую. Однако, лишенные памяти, они об этом не знали и безропотно принимали новое вместилище, считая его своим первым и последним домом.

© Чередник Андрей, 2013

<<<Другие произведения автора
 
 (2) 

 
   
   Социальные сети:
  Твиттер конкурса современной новеллы "СерНа"Группа "СерНа" на ФэйсбукеГруппа ВКонтакте конкурса современной новеллы "СерНа"Instagramm конкурса современной новеллы "СерНа"
   
 
  Все произведения, представленные на сайте, являются интеллектуальной собственностью их авторов. Авторские права охраняются действующим законодательством. При перепечатке любых материалов, опубликованных на сайте современной новеллы «СерНа», активная ссылка на m-novels.ru обязательна. © "СерНа", 2012-2023 г.г.  
   
  Нашли опечатку? Orphus: Ctrl+Enter 
  Система Orphus Рейтинг@Mail.ru