Одна восьмая финала, Поединок "H", раунд 1
…Жил-был Старик. Где-то в умирающем рабочем посёлке, а может в небогатом селе, коих много на обширных пространствах Малороссии, жил-был Старик. И не сказать, что жил он совсем уж плохо, всё-таки было во что обуться, и чем топить дом, имелось какое-никакое подворье — уж на суп с курятиной хватало и ему, и бабке, и собаке, однако ж надо понимать, что всё в жизни относительно. Относительно потому, что единственным транспортным средством Старика был изношенный велосипед, и это, с нашей, современной городской точки зрения, — печально, унизительно, и вообще далеко от понятий о достойном уровне жизни. Однако соседи считали Старика справным хозяином, и даже — куркулём. Что, учитывая относительность, по местным меркам, вероятно, означает полную чашу в доме и вообще великое счастье, и полное благополучие.
И вот приходит к благополучному Старику подросток неопределённого возраста, и униженно просит обменять пару обуви, которая досталась по случаю. Нет, он не клянчит: он всего лишь просит взамен. Просит взамен — дать ему что-то более подходящее по размеру, если конечно, это «что-то» у Старика есть. Не подарить. Обменять, по возможности. Ведь пареньку просто не в чем ходить…
И Старик — гонит этого «афериста». Гонит, как надоедливого кота. Старик практичен и опытен. У него и хватка, и жизненная сметка. Своего не упустит. И, уж конечно, у Старика запредельное чутьё на всяких проходимцев, коих много развелось на изломе эпохи, когда разваливались империи, а народ мыкал нужду трудно и беспросветно. Какие, к дьяволу ботинки? Самим трудно, едва концы с концами… Ходят тут… Кабы чего не умыкнули, пока он будет разговоры разговаривать.
Вот так, неторопливо, тяжело, начинает автор рассказ о своих обстоятельствах. Своих? Да, в какой-то степени — своих. Почему? Разве автор исповедуется? Разве это о себе? Нет. Конечно — нет. Но как сказать иначе, если автор не просто вжился в своего героя, если он, буквально с первых строк, выворачивает душу не только себе, но и нам? Если всё это искренне, если всё это с болью? Если не ради Конкурса, не ради глупых понтов и амбиций, а оттого, что наболело, от того, что есть о чём говорить, кричать людям? Если люди заелись, зачерствели, озлобились, — ну как не кричать?
И мы не можем читать Это. Нам трудно и нехорошо. И нет интереса, и нет желания, а одно только сплошное раздражение и от этого назойливого суржика, и от этих неотёсанных селян, и от этой мерзости, и заскорузлой рутины, грязи, безнадёги… А как мы хотели? Если это не лёгкое, пикантное чтиво гламурных мальчиков, а тяжёлая работа над собой? И мы хотим бросить это нечистоплотное занятие, и мы хотим бежать из этой грязи и безысходности, но…
Но он, автор, что-то делает с нами. Да, собственно, уже сделал. Уже сделал: этот текст не отпускает, несмотря на бунт засохшей души. И мы становимся соучастниками действа. Какого? А вот какого: когда Старику открыли глаза — что паренёк-то из детского дома, где ребятню держит впроголодь жестокий и вороватый директор, на которого нет управы — что-то начинает меняться в Старике. И вместе с ним — в нас. Мы, обвешанные гаджетами, упакованные в тачки с четырьмя «джи»; мы, несущиеся по автострадам, вдруг начинаем понимать, что у кого-то просто нет обуви. Вообще. Чёрт! Ну зачем нам «4G»? Разве это жизненная необходимость? Вот же: у парня нет обуви по размеру…
Ну так что, дорогой автор? Будешь учить нас жизни? Давай! Начинай! Что у нас по программе первым пунктом? Чего мы должны, а чего — нет? Текст и так тяжёл. И его не хочется читать. Давай, автор, добивай читателя!
Не добивает. Не учит. Чуть позже понимаешь, что текст тяжел не потому, что подвела технология ремесла. Нет, не подвела. Текст тяжел, потому что такая тема, такая фабула, такая работа над собой, и… такие выводы. Выводы, которые автор, к моему глубочайшему уважению, — не делает. Не делает, потому что заставляет сделать их читателю. Да! Выводы читатель делает сам. Автор не читает нотации, не грешит менторством. У него другая миссия: он будит в нас что-то такое, что заставляет думать, а затем приходить к необходимости сделать выводы самостоятельно.
А как же персонажи? Ну, где описания? Какие волосы, какие глаза? Сколько лет и кто обидел в далёком детстве? Читая, с содроганием ждём занудливого описания внешности героев. Ведь это положено по всем канонам литературы? Не так ли? «Его седые волосы были цвета лежалого снега». «Его узловатые руки были натружены годами страданий». «Его глаза были глубоко посажены где-то под нависшим лбом». Да ни хрена, извините за выражение, глаза не были ни посажены, ни насажены — ни под лоб, ни на затылок! И никакого снега, ни лежалого, ни талого — в волосах, слава Богу, не обнаружилось. И отсутствовало на протяжении всей работы над нашей душой — доставшее всех — и критиков, и редакторов, и судей, и читателей — «было», «был», «была» и «были». И спасибо автору за это. Вместо этого, автор, учитывая тяжесть темы, решил хотя бы в этом поберечь нас. Он точечно и ненавязчиво, лёгкими мазками, даёт контуры действующих лиц. И нам этого достаточно. Дальше — дорисуем сами, не маленькие. «Когда он оборачивался, широкие штанины с манжетами колоколами раскачивались над худыми щиколотками». И чёрт с ними, с правилами! Манжет на штанинах над худыми щиколотками — лично мне достаточно вполне! Этим сказано всё: и одежда не по размеру, и униженность просящего, и безнадёга, и нужда. Ну какая нам разница, какие у него волосы, если ребёнок недоедает? Ну что важнее, что доминирует в мысли автора, что в приоритете? Волосы цвета соломы или вечный, нескончаемый голод обделённого детства? И я бы — первый снизил конкурсный бал, если бы он дополнил штанины глубоко посаженными глазами. Когда ребёнок хочет есть, мне, извините, не до глубины. И знаете, автор прав. Не снижу.
А дальше мы начинаем меняться. Медленно. Трудно. Проблемы отступают. Кажутся глупыми. Звонит мобильник. Мобильник, ты чего? Что надо? Кредит? Под низкий процент? И даже имя-отчество моё знаешь, чучело? Да на кой мне твой процент, мобильник? Иди ты сам знаешь куда. Я читаю. Мне не до тебя. Я — меняюсь, и Старик со мной. Он, прижимистый и осторожный, грузит на велосипед яблоки. «На продажу» — судачат соседки. Которые никогда не пробовали его яблок. Да и как попробовать, если куркуль ни разу не угостил. Яблоки — его гордость и самое ценное, что есть. Они в цене. Ведь ни у кого не уродились этим летом. Лишь у него. И вот, Старик везёт яблоки на продажу. Везёт-везёт, но в итоге привозит куда-то не туда. Привозит в детский дом. Он неловок, этот Старик. Он не знает, как сказать. Он не знает, как сделать. Он неловок, потому что нигде и никогда он ничего своего никому не давал даром. Автор имеет терпение. Он медленно, но неутомимо меняет Старика. Вместе с нами. И мы верим. Мы верим, потому что психологическая достоверность происходящих изменений просто феноменальна. Только опытный, знающий жизнь человек, мог написать такое. Только опытный, совершенно чётко понимающий, зачем он взял в руки перо. Только опытный, кому есть, что сказать нам, читателем. Только тот, кто имеет на это право.
Это не бред юного фантазёра, дорвавшегося до сочинительства. Тут вскрывается трагедия из прошлого. А может и не был Старик таким жадным и злым? Может жизнь, после страшной, нелепой трагедии, сделала его таким чёрствым и заскорузлым? Может это и не чёрствость вовсе, а всего лишь защитная скорлупа? И понятно, отчего ростки добра прорвались вдруг к свету, к людям, разломив эту скорлупу:
«Пристегнув велосипед истертой собачьей цепью к лавочке, Демон волоком затащил мешок на кухню».
— Вот… Сказали вам передать… яблоки… для детей.
Детали. Всё мастерство в деталях. Он не стал писать, что Старик неловок в общении. Он написал просто: «Вот… Сказали вам передать». Боже ж мой, да кто ему, замкнутому, нелюдимому куркулю, мог сказать? Ну кто? Может оттого в сюжете всё время чувствуется дуновение ангельских крыльев?
«Заднюю втулку сегодня же перебрать нужно». И это тоже деталь. Значимая. Как и истертая собачья цепь. Догадываетесь, к чему это?
«В дверном проеме как из волшебной лампы возникли две полудетские фигуры.
— Идите за водой! — подала она команду, но похожие на карликов существа, не сдвинувшись с места, продолжали поедать глазами и яблоки, и Демона. Он хотел спросить их об очкарике, но не успел. Прозвучавшее:
— Директор идёт! — произвело на уродцев эффект разорвавшейся бомбы.
В ужасе они как мыши заметались по кухне, едва не наступая на длинные секондхендовские майки, и один за другим вышмыгнули вон».
Здесь каждая фраза на месте, и каждое слово — в точку. Это сцена на кухне детского дома. Лаконично. Ёмко. Кто, как и когда. Сколько и почему. Всё, вплоть до каждой украденной копейки, и до каждого шрама на истязаемых детях — всё в этих неброских, но убийственных словах.
Конечно, в тексте есть огрехи. Но я не вижу смысла их отмечать. Стилистически, пунктуационно, орфографически текст таков, что он чётко и недвусмысленно демонстрирует высокую грамотность писавшего. Это означает, что автор совершенно уверен во всех приёмах, которые применяет, понимает их внутреннюю суть, не плывёт по течению, а напротив — держит управление правописанием под контролем. Следовательно, огрехи — это огрехи и есть. Не системные ошибки, а обычные опечатки, которые писавший найдёт и устранит самостоятельно. Да и пошли они к чёрту, эти огрехи, если судья забыл, зачем пришёл. Если так уж так взялись за его душу.
Ещё одно. Сначала раздражал суржик. Его слишком много. Сначала раздражал, но потом «причитался». И всё же отмечу стилистическую неоднородность. Суржик, помимо того, что его слишком много, ещё и не очень убедителен: герои часто срываются на литературную речь. Но при этом, вынужден признаться, что никакого совета дать не смогу. Стилизация иноязычия — настолько трудное дело, что это не мой судейский уровень. Когда-то, лично для себя, я пришёл только к одному выводу: доскональная, на уровне документальности передача прямой речи кавказца, украинца, селянина, уголовника, ребёнка, глухого, матерщинника, неграмотного и т.д. — не только немыслима, но и вредна. В тоже время, полное отсутствие стилизации — есть отрыв от правды жизни. Но где найти золотую середину? Возможно, автору стоит посмотреть, как это делали Михаил Шолохов и Фазиль Искандер. Я — повторюсь — в этом деле не помощник.
Из плюсов. Покоряет доскональное владение предметом, уверенное знание среды. Детали быта, обильно рассыпанные по тексту, довольно эффективно повышают его достоверность, заставляют проникнуться к писавшему доверием. При этом детали не загромождают изложение, не мешают осмыслению, не являются навязчивыми: тщательно соблюдено чувство меры. Что удивляет, так это «двойное назначение» деталей. Это не просто необходимая атрибутика литературного произведения, рекомендуемая теоретиками, но ещё и авторский инструмент смысловой нагрузки. Детали, как я уже писал, — важны в этом тексте. В них и уровень культуры, и манера вести хозяйство, и скрытая от поверхностного взгляда история семьи, и ментальность местных жителей, и уклад жизни. Детали, не нарушая ритмики текста, появляются вовремя, и в ключевых точках, часто обозначая изменение сюжетной линии.
Несколько слов о сюжетно-значимой информации. Во-первых, в тексте практически отсутствует лишняя, не имеющая к задачам произведения информация. При этом текст не кажется ни схематичным, ни блёклым. Напротив, при формальной скупости автора к украшательству, «картинка» складывается живая, с учётом специфики местности. Интересно, что почти любая попытка выключить часть предложений, приводит к утрате или «картинки», или логики. Думаю, это признак хорошо проработанного текста, где жёстко вырезано всё лишнее. Во-вторых, значимая информация не вываливается на читающего одномоментно. Начинающие авторы обычно грешат этим, в порыве наивной откровенности выливая на читателя сразу всё и в одном месте. Это не только утомляет, но и снижает интригу. В «Демонах» информация мастерски и расчётливо распределена между диалогами и текстом от автора, строго дозированно сбалансирована по всему пространству текста. В итоге то, что нужно, появляется там, где нужно, и всегда вовремя.
Диалоги, кстати, тоже успешно использованы и для информации, и для характеристик. Через диалоги мы узнаём, что это Малороссия, через диалоги мы понимаем, что это тяжёлые времена распада и перемен, через диалоги до нас доводится история семьи главного героя и его обстоятельства. В итоге, автору удалось успешно обойтись без типичного для подобных произведений занудства, обычно связанного с краткой семейной сагой, погодной сводкой, географическими извращениями, пейзажным сюсюканьем и психологическими сентенциями. Браво! Автор нашёл для себя эффективный и удобный инструмент.
Ну что же… Захвативший нас рассказ идет к финалу. Старик уже далеко не тот. Похоже, автор обнаружил в своём герое добро. Обнаружил и во мне. Эпизод с девчонкой-сиротой, которую Старик встречает на рынке, меня, честно говоря, потряс. Девочка из детдома. Ей и одеть-то особо нечего, и кушает, вероятно, не досыта, но что притягивает её в торговых рядах? Ох уж это женское начало… Ох уж эта маленькая женщина в каждой девчушке! Полуголодная, она прилипает к духам:
— Тётя, можно духи понюхать?
— Чей это ребенок?
Рядом с продавщицами парфюмерных ларьков некрасивая девочка лет десяти смотрелась гадким утенком.
— Это ж с интерната.
— А потом такие будут клей нюхать. А ну, иди гуляй отсюда!
И тут Старик, совершенно неожиданно для нас, решительно вмешивается самым непредсказуемым образом:
— Тебе что, уплатить за «понюхать»? — Демон похлопал рукой по карманам, вспоминая, куда положил десятку, — может, она эти духи будет потом всю жизнь вспоминать…
— Анжела, у меня «Кензо» открытый есть, пусть подойдет, — разрядила обстановку продавщица соседнего ларька.
«Стриженая «под мальчика» дурнушка вдыхала аромат с открытым ртом, будто хотела насытиться им на всю жизнь. Поглядела счастливыми глазами на Демона, сделала еще один глубокий вдох и отдала коробку хозяйке. Теперь она знала, как пахнет красота».
Господи, да просто комок в горле: ребенок никогда не видел духов. Девочка, девушка, будущая женщина. Она никогда не видела духов. «Насытиться им на всю жизнь»… Вы понимаете, дорогие читатели, что ей, девчонке, их никогда уже и не увидеть? Никогда! Там, где она живет, в тех условиях, в той местности, в те годы на изломе эпох и государств — у этого ребенка просто нет, нет никаких шансов!
Я никогда не был сентиментальным. Но сегодня я сломался на фразе «Теперь она знала, как пахнет красота». Что-то странное сдавило горло. И отчего-то непривычно увлажнились глаза. Старею? Или может Владимир Зоря сделал меня немного добрее?
Я не знаю, как он это делает. Но если назвал рассказ «Демоны и Ангелы», то вероятно понимает, что в каждом из нас понамешано и того, и другого. Я не знаю, как он это делает, и боюсь, что это не измерить. Сюда не приложишь инструментарий. И не навесишь ярлыки, не подведешь классификацию. У автора это или есть, или нет. И научиться этому невозможно.
***
…Жила-была Девочка. Где-то в процветающей альпийской деревушке, а может в богатом поместье, коих много на обширных пространствах Европы, жила-была Девочка. И не сказать, что жила она совсем уж плохо, всё-таки было во что обуться, и чем заняться, имелось какое-никакое подворье — уж на детские забавы хватало, однако ж надо понимать, что всё в жизни относительно. Относительно потому, что единственным негативом, вынесенным из детства Девочки, были бесконечные ссоры папы и мамы, и это, с нашей точки зрения, — печально, унизительно, и вообще далеко от понятий о достойном образе жизни. Однако соседи считали семью Девочки порядочной, и даже — благопристойной. Что, учитывая относительность, по местным меркам, вероятно, означает полную чашу в доме и вообще великое счастье, и полное благополучие.
Так думали мы, читатели. Однако автор убеждает нас в другом. Выясняется, что мы неверно оценивали масштабы бедствия. Оказывается, Девочка росла в таких страшных тисках обстоятельств, что описанный негатив — и не негатив вовсе. А огромная, всеобъемлющая, невыносимая трагедия. Дело в том, что Девочке просто некуда было деться от всего этого кошмара. Убежать в лес Девочка не могла: леса в альпийских горах дикие, в них водятся вепри и волки, а звери они не безобидные. Пойти к подруге — тоже. Подруге следовало сначала позвонить, чтобы удостоверится, не слишком ли она занята, чтобы принять Девочку. Поэтому Девочка запиралась на ключ, и представляла, что её нет дома. Так в чём же причина неразрешимых проблем с дикими кровожадными зверями из леса и церемонной подруги? Разве папа бил Девочку? Или бил маму Девочки? Доходило до поножовщины? Нет. Тогда возможно отец имел навыки психологического подавления, деспотические наклонности, практиковал энергетический вампиризм, или вообще был распущенный извращенец? Тоже нет. Папа был милый альпийский инженер. Более того, щадя ранимую психику дочери, родители уходили ругаться в самую дальнюю комнату имения.
Заметим, что психологическая достоверность изложенного, весьма сомнительна. Но я не детский психолог. Так что… допустим.
Тем не менее, детская травма оказалась так велика, что Девочка выросла заикой.
Допустим.
Она поступила учиться в колледж, но над ней издевались. Заика есть заика. Она встретила молодого человека, но он все время чего-то боялся, и проявлял нерешительность. Девочку же мучило то, что было непонятно, как отнесется её молодой человек к страшной тайне семьи Девочки. Предположительно, Девочка боялась, что узнав о ссорах родителей в далёком девочкином детстве, молодой человек получит психологическую травму. А может мы неправильно поняли авторскую идею, и Девочка боялась, что молодой человек просто-напросто оставит её, расчётливо и холодно оставит безо всяких психологических травм.
Оставит, узнав, что папа ругал маму? Я не психолог, но… допустим.
И вот случается действительно реальное несчастье. В автомобильной аварии погибают родители. Родителей хоронят. На Девчонку наваливается неразрешимые проблемы. Она страдает из-за того, что обречена доживать свой век в родительском доме. И от того, что должна оставить учёбу, потому что в дыре, где расположился родительский дом, образование никому не нужно. С точки зрения логики совершенно неясно, отчего Девочка обречена закончить дни в родительском гнезде, а тем более, отчего нельзя получить образование, работу, зарплату и обеспечить себе сносное существование в любой другой точке страны? Наверно у Девочки был некий психологический надлом, который сделал жизнь вне дома невозможной. Я не психолог, но… допустим.
Но самая странная проблема заключалась в молодом человеке. Сказано: «Она подумала о том, что теперь будет вынуждена рассказать ему правду». Я перечитал эти абзацы, и всё что касается отношений — несколько раз. Но так и не нашёл, какой правды боится Девочка. Боится потому, что узнав правду, он оставит её. Я не психолог, но… допустим.
Ну что же… Захвативший нас рассказ идет к финалу. Проблема в том, что так и неясно, что такого необычного во всём этом, ради чего стоило писать. Или что такого поучительного. Или познавательного. Захватывающего. Проблемного. Актуального. Настолько невероятного, что это хотелось пересказать, поделиться, узнать мнение. Возможно, здесь, в тексте, существует некий эмоциональный накал, который заставляет трепетать душу. Правда, я его не заметил. Впрочем, я не психолог, но… допустим.
И вот финал. В финале появляется Зеркало. Даже два. Нетерпение читателя растёт: вот-вот наступит развязка. Вероятно, весь смысл написанного откроется именно сейчас. Проявится цель, обозначится миссия, выявятся задачи. Ждём с нетерпением. Читаем. Ждём. Читаем. Ждём. Читаем, читаем, читаем: идёт неторопливое перечисление сопутствующих Зеркалу предметов: фотографии родителей, лака для ногтей, фарфоровой шкатулки для колечек, синих бус, китайских ваз, фрезии, ручного зеркала с бабочкой. Сопутствующих — потому что читатель интуитивно понимает, что Зеркало — центр всего. И, возможно имеет какое-то сакральное значение. Героиня настраивает взаимное расположение зеркал так, чтобы видеть себя в обоих. Точнее, она хочет видеть в малом зеркале одновременно себя и фотографии родителей. Но так как фотографии родителей находятся на большом Зеркале, то… Возможно образуется мистический коридор из двух зеркал? Читатель где-то слышал, что это имеет магическое значение. И вот…
И вот идёт обсуждение личности матери. Потом отца. Потом себя. Идёт переосмысление прошедших лет. Всплывают вопросы к себе. Вопросы набегают волнами. Учёба. Работа. Дом. Вопросы набегают. Набегают. Всё.
Когда вопросы окончательно убежали, растерянный читатель остаётся наедине уже с другими вопросами, своими собственными. А именно: «В чём суть?» В чём суть, если в произведении отсутствует идея, нет миссии, не поставлены задачи, размытая фабула и сюжет смонтирован по варианту «Галопом по Европам»? Сюжет, который более всего напоминает аннотацию на обложке. Так в чём же суть?
А суть проста. Все эти сомнительные, оторванные от логики и психологически странные в своей недостоверности события (не слишком ли много «допустим» у нас получилось?), все эти вепри из дикого леса, удостоверения подруги, робкие бой-френды, альпийские инженеры по электросетям, и даже калиссоны — придуманы лишь для того, чтобы привести нас к Зеркалу. Надеюсь, не надо объяснять, что даёт Зеркало в рамках конкурса?
Впрочем, такое бывает, если автору нечего сказать своему читателю.
Четверг, 19 апреля 2018
|
