Автор рецензии, судья: Галина Мальцева «Любовь по-испански и по-английски»

1/8 финала. 2-й раунд. Поединок E

Автор рецензии, судья: Галина Мальцева

Автор новеллы: Чередник Андрей
Название новеллы: «Deus lo voult»

Автор новеллы: Селенова Елена
Название новеллы: «Золотой»

В начале обзора отмечу несколько моментов, общих для этих новелл. Во-первых, оба автора избрали местом происходящих событий другую страну, наделили героев иностранными именами. У Елены это Англия, как я поняла, и герои с ирландскими корнями; предположительно, 18-19 век. У Андрея  — сначала неизвестное иностранное государство (судя по именам героев) и, скорее всего, наше время (маячок для этого только один — колесо обозрения), а в параллельной реальности — средневековье, 11 век, время крестовых походов. У Елены, действительно, очень английская новелла — по теме, стилю, сдержанности повествования, и выбор места и времени кажется вполне оправданным. Героев Андрея — тех, которые современники — можно было наделить совершенно любыми именами и происхождением. Однако не могу не согласиться: Элеонора, Мануэль и Реми звучат красивее, к примеру, чем Ольга, Денис и Саша. Каждый автор создает ту реальность, в которой ему комфортнее для воплощения своего замысла.

Ну, и еще один неоспоримый факт: оба автора отлично владеют языком,  читать их было приятно, нигде не преткнулась (разве что нашла пару опечаток у Елены).

В рассказе А.Чередника созданы два параллельных, связанных между собой, мира, прошлое и настоящее, две истории: одна — женщины-современницы, другая — средневекового парня, будущего рыцаря. Начало написано в стилистике дамских бульварных романов (не читаю, но смею предполагать). Занятно было наблюдать процесс женской мастурбации с описанием всех ощущений с точки зрения мужчины. Героиню  возбуждает изображенный на картине средневековый юноша, он и только он. Признаюсь, у меня, как у «дурного дитя» перестройки, тут же всплыло в голове:

«А дома совсем другое кино.
Она смотрит в его глаза,
И фантазии входят в лоно любви
Сильней, чем все те, кто узнают ее…
Ален Делон говорит по-французски…»

(«Наутилус Помпилиус»).

Полагаю, что фразы, подобные этой: «рука скользнула вниз, где уже полыхал огонь», можно с успехом использовать в тех самых дамских романах.

Что касается самих историй, то, пожалуй, оправданно будет говорить только про историю средневекового юноши. Альберт, тень прошлого, лицо с портрета, оживая перед читателем, действительно получился объемным, у него есть прошлое, настоящее и будущее, есть окружающая обстановка, вокруг него живые лица, живая речь. Автор прекрасно живописует и его комнату, и внешность, и средневековую улицу, храм, базар. Чего стоит одна только колоритнейшая торговка! А грузный возница? Восторгалась умением автора создавать характеры, речь, описывать эмоции, но… всё это смогла  отнести только к средневековой части новеллы.

К герою я еще, пожалуй, вернусь, а пока начну с героини. Собственно, по существу автор сказал о ней только пару слов. Кроме ее страсти к юноше, изображенному на портрете, маниакально пронесенной ею через всю жизнь, я ничего не смогла о героине узнать. По сравнению с Альбертом, она кажется чересчур схематичной, а ее будущие муж и сын и вовсе картонными. Хотя картинка-то как раз не эти трое, а Альберт. Впрочем, возможно, таков и был авторский замысел. Тот, кого героиня любит — живой и объемный, а те, к кому равнодушна — плоские и никакие, да их и нет вообще, в их существование попросту не верится.

Так что мы знаем об Элеоноре?

«Пальцы и мысли приятно возбуждали. Но почему–то только они. Стоило выйти на улицу и глянуть на этих слюнявых, нечесаных парней, как весь трепет разом исчезал. А вместо этого – страх и недоумение. Неужели эти, вызывающие брезгливость, волосатые гориллы предназначены для того, чтобы удовлетворить ее? Почему природа не создала мужчину таким, чтобы немедленно внушить к себе любовь и страсть?»

Итак, мужской пол в живом, не портретном варианте, вызывает у героини ужасное отвращение. Довольно редкий случай, надо сказать (она — не лесбиянка), но, как известно, бывает всякое. Между прочим, героиня не столько считает это своей… гм… индивидуальной особенностью, а ни много ни мало обвиняет в этом природу: не так, видишь ли, создала мужчин! Однако, как мы впоследствии убедимся, Элеонора всё-таки смогла выйти замуж и родить сына. Правда, и муж, и сын оказались просто копиями того самого юноши с портрета (что, замечу, вовсе не добавило им привязанности героини, ну, или это осталось где-то за кадром). Ход этот — похожесть мужа — показался мне довольно наивным и многократно использованным ранее. Мельком было замечено про возможность реинкарнации — правда, это была шутка Мануэля, Элеонора на нее не реагирует (и правильно, замечу, делает). Ей вообще не до того. Она приближается к портрету, найденному в Испании спустя много лет:

"Милый мой мальчик. Прости, что не получилось раньше. Простишь? Боже мой, какой же ты близкий и большой. Я теперь вижу и люблю тебя всего! Как же я хочу..."

– Мадам, трогать запрещено».

Тут я с облегчением выдохнула, потому что опасалась, что прямо в зале музея может повториться нечто, похожее на сцену в начале. Но воспитанная женщина сдержалась, и больше трогать не стала, точнее, ей запретили, за что я очень благодарна автору. Более того, в ее чувствах к нарисованному Альберту появилось что-то гораздо более похожее на любовь, иная краска, новая тональность — Элеонора ощутила его уход, она по-настоящему потеряла его только сейчас, почувствовала его боль, и вот это мне показалось одной из самых удачных находок рассказа. Конечно, про связь времен, про любовь героев (один из прошлого, другой из будущего) написано и снято было тоже немало, но этот момент автор действительно нашёл, нашёл сам, и прозвучало это очень щемяще.  

У меня остались вопросы, связанные с возрастом Элеоноры. С одной стороны, в самом начале она называет Альберта «мой ласковый ребенок», что вряд ли было бы кстати, будь она совсем юной девушкой, его ровесницей. С другой стороны, под конец сюжета у героини появляются муж и взрослый сын, значит, на одинокую даму в возрасте к началу рассказа она ну никак не тянет. 

Не могу сказать, чтобы Элеонора заставила меня сопереживать себе, но в данном случае не отношу это за счет недостатков рассказа, скорее, в ней есть что-то лично для меня неприемлемое, но только лишь для меня. Так бывает, и вовсе не обязательно мне ее понимать для оценки новеллы. Тем более гораздо интереснее мне показалась «средневековая» часть. У автора так замечательно получается воссоздать обстановку, словно он сам побывал на этих узких улочках Леона. Юноша вообще написан очень симпатично, со всеми своими чувствами и соответствующими возрасту и обстановке рефлексиями.

В новеллу умещается еще один объемный и очень сложный образ — образ падре. Не могу с уверенностью сказать, что поняла авторское отношение к этому персонажу, мне показалось, что автор где-то его поддерживает и вкладывает ему в уста свои мысли (оговорюсь, некоторые из них), но, разумеется, это только мои догадки, возможно, глубоко ошибочные. Поэтому опишу, какие эмоции вызвал этот герой конкретно у меня как у читателя. Автор набросал достаточно штрихов к этому образу, чтобы он появился у меня перед глазами как живой, но очень противоречивый господин.

Вот как он предстает глазами Альберта:

«А самая большая утеха – его любимый падре со смешно выбритой макушкой, которую тот беспрестанно гладит, прикрывая ее капюшоном лишь на время молитвы или когда не в духе. Впрочем, последнее было редкостью».

Меня несколько озадачило в этом контексте слово «утеха». А, читая дальше, мне показалось, что редкостью было не только то, что падре не в духе, но и то, что он когда-либо молится. Несколько знакома с жизнью современных монастырей, и много читала про средневековые. С трудом представляю себе, чтобы монах-священнослужитель вместо бесконечных молитв, отправления служб и выполнения послушаний (послушание — один из обетов, дающихся при принятии пострига) занимает свое праздное время написанием портретов светских юношей. Причем, как потом выясняется, он создал целых два таких портрета: один висит в галерее, другой — в соборе Толедо.

Но это далеко не все его (падре) особенности. Рассуждения его, хотя он сам и не считает это ересью, для его сана и положения достаточно странные:

«Мне хотелось бы попросить Всевышнего не отнимать у вас времени, заставляя сидеть над непонятными текстами, заучивать псалмы с голоса, а потом еще и читать Псалтырь, постановления церковных соборов…» «…и между нами, никому не нужную…» …Но ты не думай, что это ересь. Вот, посмотри, что я отыскал у одного солидного богослова:

"Те, кто теперь обучается в монастырях, до того коснеют в глупости, что, довольствуясь звуками слов, не хотят иметь помышления об их понимании и наставляют не сердце свое, а язык... Что осел с лирой, что чтец с книгой..."

Хочу, чтобы автор понял меня правильно. Я вовсе не исключаю возможности подобных взглядов у кого-либо в любой эпохе, даже и у средневековых монахов, хотя они достаточно удивительны для того, кто добровольно посвятил свою жизнь постоянной молитве; но мало ли странного существует в мире, в том числе и за монастырскими стенами… Однако автор упоминает устами своего персонажа солидного богослова, не называя его имени. Читала многих богословов, но ни разу не находила у них подобных выпадов против современных им монастырей. Более того, считаю это «вложение» своих мыслей или мыслей персонажа в авторитетные, но не названные богословские уста, неприемлемым.

Насколько я знаю, богословы занимаются именно богословскими исследованиями, то есть, дословно, изучают «слово Божье» — Писание, а вовсе не принципы обучения в монастырях. В любом случае, если такое действительно было написано, хотелось бы получить ссылку, чтобы прочитать без отрыва от контекста. Кстати, из средневековых монастырей вышло ряд удивительных философских трактатов, научных открытий, хотя, конечно, косности и глупости тоже хватало. И, конечно, всегда были и будут люди, для которых бормотание молитв, которых они не понимают, и составляет всё содержание их веры. Много разного — хорошего и плохого — было в истории человечества и христианства… Но такое обобщающее заявление некоего «солидного» богослова как минимум настораживает. По крайней мере, вырванное из конкретного контекста, без указания, относительно какого времени, какого обучения, каких монастырей здесь говорится. Ведь, судя по цитате, речь может идти о любом периоде (падре покопался и где-то отыскал, а на дворе, как мы потом узнаём, уже стоит 1086 год), и о любом серьезном богослове (такие в истории ни разу не затерялись, а св. Аврелий Августин уже написал к этому времени свои трактаты). Если же падре попросту «сочиняет», придумывая оправдания своим, особенным от принятых в его среде, взглядам или отыскивая им подтверждения, то это как раз отлично работает на его образ.

Похоже, герой выдает свои откровения за некое озарение, противопоставляя свое живое слово закостенелой религии, косности и глупости «hermanos». Однако вопреки замаху  речь его выглядит достаточно бестолковым выступлением человека, плохо понимающего предмет. Достаточно сказать, что для любого верующего Псалтырь — это одна из красивейших частей Ветхого завета, и читать его — истинное удовольствие, особенно для поэта, ведь это настоящая поэзия! Некоторые псалмы заучиваются наизусть с двух повторений. Для падре же это всего лишь «непонятный текст», набор слов, как для шаловливого Тома Сойера, не больше. Псалтырь, часть Библии, для него так же скучна, как и многочисленные постановления церковных соборов. Кстати, псалмы — это составляющая часть Псалтыря, а из речи падре создается впечатление, что это разные вещи («заучивать псалмы, а потом еще и читать Псалтырь»). «Но давай не будем сегодня о Создателе… сейчас у нас другие заботы», — говорит священник, монах, у которого по определению, одна забота — думать и говорить о Создателе и посвящать ему каждое свое слово и дело. Странно, что он еще не посетовал, что детей, обучающихся в монастыре, заставляют читать Евангелие и не обратился к Всевышнему с просьбой его отменить, дабы не тратить детское время. Его бы в пионервожатые, там бы он постарался, чтобы ученикам не засоряли мозги религиозными текстами. Нет, этот падре явно опередил свое время, прямо хочется спросить: «Так, может быть, вы, святой отец, ещё и партийный?»                          

В общем, похоже, монастырь — это вовсе не его призвание, он здесь случайный гость. Возможно, в душе он свободный художник, представитель богемы. Но автор делает своего героя именно монахом, и мне хочется понять, почему. Мне показалось, что, возможно, автор и сам не верит, что духовное может быть сильнее телесного, что дух способен победить плоть, и это, разумеется, его (автора) полное человеческое право. Но он вкладывает эти убеждения в уста духовного лица — с какой целью? Хочу верить, что это просто создание некого уникального персонажа, который, наверное, мог существовать в реальности… пусть и в монастыре 11-го века.

А персонаж занятный. Ведь это ещё цветочки, вольной интерпретацией богословия у нашего падре дело не ограничивается, гулять так гулять. Я тоже слышала про Ватиканские скандалы, и понимаю, что и духовные, но живые «лица» могут испытывать «все невостребованные чувства отца, мужа, мужчины» по отношению к юному мальчику». (Одно из трех — или это я так испорчена, или автор неправильно построил свою фразу, или… имелось в виду именно «это». Не полагаясь на собственный слух, прочитала весь абзац целиком разным людям, и все проголосовали за третий вариант). Ну что ж, и так, конечно, бывает… Но автор идет гораздо дальше, он утверждает, что эти чувства вообще «кроются в каждом монахе. Даже в том, кто очень предан Богу».

На этом месте захотелось спросить у автора: «Позвольте, а Вы опросили всех? Вы действительно уверены, что каждый монах втайне желает мальчиков?» Примерно в таком духе высказалась на одной из лекций моя институтская преподавательница истории. «Все монахини, — сказала она, — пошли в монастырь потому, что попросту фригидны, а мужчины-монахи — импотенты». Очевидно, она создала для самой себя понятное физиологическое объяснение непонятному духовному явлению, ну и Бог бы с ней, но она преподнесла его с авторитетной трибуны сотне студентов. Мне пришлось встать и спросить ее, проводила ли она обследование всем монашкам в мире. Дело в том, что на тот момент я уже была лично знакома с несколькими монахинями и убеждена, что у них имелись совсем иные мотивы для своего решения. Не буду ничего тут вещать о любви к Богу, которая бывает сильнее плотских утех, молитве, духовных прозрениях — каждый имеет право верить в это или не верить. Не стану и утверждать, что монахи по ночам, особенно в начале своего подвига, если они не фригидны и не импотенты, не борются со своими плотскими желаниями (это тоже излюбленная тема литераторов и кинематографистов). Но я осталась удивлена столь безапелляционным утверждением автора. Смею полагать, что не всё, с чем мы с автором не знакомы или не испытывали лично, не существует… как и не всё, что существует в единичном порядке, можно приписывать всем и каждому. А потому я противник подобных обобщений в угоду собственному мировоззрению...

Впрочем, о сексе в новелле и в описанном апреле у автора мечтают все, ну, кроме мужа с сыном. Я вовсе не пуританка, как тут могут подумать, и, в отличие от героини, мне как раз нравятся настоящие, не нарисованные мужчины, и многие из них даже не вызывают брезгливость (тут смайл). Прекрасно понимаю: описывается весна, торжество плоти. Вообще торжество плоти в новелле достаточно явное. Но падре меня огорчил, очень сильно огорчил. Он «специально подбирает» для Альберта книги, но не богословские, а «описание римских императоров и их оргий», выделяя нужные места. Создается полное впечатление, что добренький Фабиан намеренно развращает мальчика, готовя его «под себя», но правда, так и не решается на открытые действия (тут я тоже выдохнула с облегчением и благодарностью, чувство меры снова не изменило автору).

Но Альберт всего этого, слава Богу, не замечает. Подсунутые книжки почти ничего не меняют, он не успевает ничего понять, кроме того, что храм его «не остудил» (ну, еще бы!) Его сердце полно предвкушением рыцарского подвига, его мысли и желания как раз самые естественные в рассказе. Он испытывает и нормальное физическое влечение, и у него есть при этом, разумеется, дама сердца — нечто высшее, не связанное со скабрезностями рыночной торговки, его друг, почти выдуманное лицо. Эта златокудрая девушка, похоже, имеет отношение к нашей Элеоноре, недаром же автор совершает такой интересный переход: вот, в конце одной части рассказа, говорится про даму сердца Альберта:

«Жалко, что не удалось разглядеть лицо. А что, если она тоже думает о нем и ищет к нему дорогу?»

…и тут же начало другой части, про современность и Элеонору:

«Она искала. Листала одно столетие за другим, пробираясь через сухую историю, через пафосные рыцарские романы туда, где он жил и ждал».

Правда, этот момент показался мне немного притянутым — ведь Альберт видел на рынке вовсе не Элеонору, а свою современницу, но будем считать, что в даме сердца для него сошлись все его представления об идеале, о ней, о будущей Элеоноре. Не зря же он вопрошает у своего учителя:

«– Падре, каким станет мир в будущем?»

Ответ приходит к нему оттуда, из прекрасного «далёка»:

«И завтра будет так же красиво.. И еще тысячу лет... и после нас, и после всех...»

Ну что ж, довольно оптимистично, если помнить историю человечества и всё то, что произошло между жизнью Альберта и жизнью Элеоноры. Но ведь речь идет о красоте окружающего мира, и с этим я не могу не согласиться. Мира, для которого нет «ни покоя, ни времени». И почему бы эту мудрость и не вложить, как делает автор, в треск «неугомонных весенних сорок»?

В целом ровный, легко читаемый рассказ, не уверена, что это именно новелла, но — не лень повториться — очень порадовал вкусный, сочный авторский язык, мастерское владение словом. Сюжет в целом оставил равнодушной, но, возможно, это просто не мой сюжет.

Перейду к новелле Елены Селеновой. Как я уже говорила, стиль «английского рассказа» хорошо угадывается, Елене удалось попасть в нужные ноты. Язык показался мне несколько суховатым, и, хотя это сделано намеренно — для соблюдения нужной тональности, все-таки фразы построены, на мой взгляд, чересчур  правильно, поэтому они чуть-чуть, самую малость, напоминают ученические.

А местами мне показалось, что так в жизни не говорят, например:

«Тетушка разучила со мной две красивые молитвы, при этом она странным образом очень волновалась…»

или

«…я бы хотел очень просить вас милостиво распорядиться…» —

— понятно, что здесь идет намеренное педалирование официального обращения, но правильнее прозвучало бы что-то укороченное, вроде: «попрошу вас милостиво распорядиться…» — и интонация бы не потерялась.

Прежде чем подойти к сути рассказа, отмечу несколько моментов, которые немного помешали моему восприятию.

Только из четвертого абзаца я поняла, что автор пишет от имени мальчика, а до того ни одно предложение не позволяло это предположить. Эта моя ошибка повлияла на всё восприятие текста, и в самом конце я поймала себя на том, что представляю-таки девочку, и «ее» близкие отношения с отцом кажутся вполне естественными, все-таки такая привязанность чаще существует между отцами и дочерьми, впрочем, это просто мои мысли вслух, не более того.

Немного застопорилась, чтобы понять, когда именно они бежали с отцом по парку, сначала, было, решила, что это случилось по дороге к поезду. Очевидно, это было самое  главное впечатление того дня, близость к папе, совместная игра. Понимаю, что это выполненное по картинке задание, но вписан эпизод в новеллу вполне естественно. Просто не уверена, что стоило, меняя последовательность событий, преподносить его сперва в самом начале, а потом повторять в середине. Тем более что временные рамки и так подаются в тексте достаточно сложно: сначала упоминается тот самый день пятнадцатилетней давности, потом рассказывается про смерть матери за полгода до этого дня, потом снова возвращаемся в исходное положение и перемещаемся вперед.  

Оставило недоумение у меня и то, что пятилетний ребенок и за всё время путешествия, и до, и после него — и, похоже, вообще никогда так и не спросил у отца: а кто такая эта странная старуха и зачем вообще понадобилось к ней ехать? Мои родители обычно всегда говорили мне, куда и зачем мы едем, а если не говорили, то я допытывалась. Можно было предположить, что в описываемой семье не принято задавать старшим вопросов, но это не похоже на правду: ведь живые, откровенные, искренние отношения мальчика с отцом как раз противопоставляются чопорности, замкнутости и гордости старой леди. Пятилетний малыш — это уже вполне сознательный человек, который отлично понимает, где он и что делает, или хочет это понять, ну, по крайней мере, должен строить мысленные догадки, а не ходить, как телок на привязи, куда поведут.

Но странное «нелюбопытство» мальчика не так потрясло меня, как молчание отца. Как догадывается читатель, леди эта — его свекровь. (Правда, сначала я предположила, что она могла быть и его собственной матерью, с которой у него натянутые отношения, но ряд моментов, в том числе ее реакция на простонародную ирландскую фамилию мальчика, эту версию опровергли). В любом случае, разве имел право отец, как бы он ни относился к этой чужой ему женщине, не сообщить малышу, что она — его бабушка, мама такой любимой мамы, близкий человек? Ну а сама-то бабушка об этом за пятнадцать лет могла бы сказать? Нет, я понимаю, что где-то за текстом потом это всё стало понятно, но…

Автор как будто намеренно напускает загадочности, а зачем?

И вот перехожу к сюжету. На первый взгляд он довольно прост и напоминает историю маленького лорда Фаунтлероя — брак-мезальянс, не одобренный высокородными родителями, внук, попавший после смерти одного из родителей к титулованным предкам. Но эта же параллель подсказывает и главное отличие: если в чудесной книжке Фрэнсис Ходгсон Бёрнетт искреннему, доверчивому малышу удается разбудить в сухаре-лорде живые чувства, расшевелить его, вызвать его привязанность, и, в конце концов, своей любовью примирить его с плебейкой-матерью, то в новелле Елены у этих близких по крови людей — внука и бабушки, такой возможности даже не возникнет.

«Мы приезжали к старой леди раз в году. Всякий раз я для неё пел, пока у меня не стал ломаться голос, потом стал читать выученные отрывки из  Шекспира и рассказывать истории из жизни нашей семьи. Она сдержанно ненавидела моего отца, а он вызывающе не любил старую леди. Они оба вынужденно терпели этот один, редко два дня в году, не посвящая  меня в тайну своих странных отношений».

А его же его собственные отношения с бабушкой? Какие чувства он к ней испытывал? Как менялось ее собственное к нему отношение, если менялось? И если так и не изменилось — то почему?

Неужели, думала я, основная идея новеллы состоит всего лишь в исполнении желания матери, в строительстве новой больницы? Неподкупный, бедный, но гордый папа. Преданный сын. И одинокая гордая старая леди, ни у кого не вызывающая любви — мол, сама виновата?

Прочитала я ещё раз, и ещё, и вдруг поняла. Автор копнул гораздо глубже, чем это кажется при поверхностном чтении. И всё для меня сразу же встало на свои места, всё объяснилось. Я поняла, почему не могу вместе с ребенком — сначала маленьким, а потом выросшим — боготворить его папу. Папа этот вовсе не однозначен. Как и всё в рассказе неоднозначно. У новеллы имеется второй слой, и это меня потрясло, и заставило задуматься.

Малыш, разумеется, не может этого видеть и понимать, но читатель-то видит… Каков результат папиного воспитания? Да, он отличный врач, человек, живущий для других. Но что касается ребенка, то тут этот папа — полнейший эгоист и собственник. Вовсе не обязательно было оставлять малыша старой одинокой леди, но не обязательно было и молчаливо — всем своим поведением, отторжением, язвительно-официальным обращением демонстрировать и навязывать сыну своё отношение к бабушке, не сказать ему ни разу, превозмогая себя: «Это твой родной человек, да, она так привыкла жить, но она мама твоей мамы, попробуй ее полюбить…» И, может быть, тогда и она сама смогла бы отпустить свою гордость, почувствовать на старости лет привязанность к близким людям. Но этот папа не оставляет им — двум родным людям — ни единого шанса! Он всё захватил, присвоил, оставил только себе одному: любовь и привязанность малыша, воспоминания об Элизабет...

Вот очень показательный момент, изумительный по своей меткости:

«Он вежливо поклонился, здороваясь, но не сделал ни шагу навстречу. Я повторил все его движения в точности»

— и в дальнейшем мальчик будет переносить его отношение к бабушке «в точности»!

Мужчина бросает обвинения свекрови:

«Ну, почему вы так ограничены в своих взглядах! Почему вы так эгоистичны в своих чувствах?!»

Но на самом деле это именно он ограничен во взглядах и эгоистичен в чувствах. И, добрейший, должно быть, к своим пациентам, не способен на милосердие и снисходительности к старости и странности, не способен простить, что его когда-то здесь отвергли, сочли человеком второго сорта. Это он болен гордыней — гораздо сильнее, чем титулованная бабка. И это тоже очень верно подмечено — вот так и  бывает у бедных людей, которые всего в жизни добились сами. Может, он боится, что сын полюбит богатую праздную жизнь? Но для того и существует воспитание, чтобы не прятать от ребенка все опасные в мире явления, а рассказывать, разъяснять, направлять. Любимый папа в любом случае самый главный авторитет, так чего же он так боится? Ответ, увы, на поверхности — это не страх за сына, это страх разделить с кем-то его привязанность.

А ведь старуха-то не такой уж сухарь, у нее слезы стоят в глазах, когда поет мальчик. Она просит оставить его у нее — потому что ей нужна любовь, а не потому, что хочет сотворить злобное зло, отобрать его у отца и «научить плохому». Но отец не только не оставит ей малыша (и правильно, разумеется, сделает), он не оставит ей и его любви! Похоже, он вообще ни разу не оставил их наедине, чтобы они узнали друг друга получше, судя по рассказу о том, как мальчик пел или читал, а они со старухой в это время сидели и один другого ненавидели...

А вот она дарит мальчику золотую монету:

«Вот, Брайан, я хочу подарить тебе эту золотую монету — на счастье. Она очень старая и дорогая. Она волшебная и исполняет желания...»

Эта монета стала названием самой новеллы «Золотой». Она вообще играет во всем рассказе очень важную роль.

«Я скакал на папиных плечах и думал, что папа уж точно не согласится отдать меня этой старой леди. Даже за все золотые монеты, которые она может ему дать».

Но у меня не возникло впечатления, что бабушка «покупает» внука. Это выглядело именно подарком, от сердца — смотрите, как на эту идею работает ее лексика: «на счастье… она старая, волшебная…» Пусть бабушка и зря считает, что это подходящий сувенир для малыша, но это и не покупка сластей и игрушек, чем обычно завоевывают сердца внуков, это — дар, драгоценный в ее глазах дар. И «искренняя теплота в голосе» мальчику вовсе не померещилась — тогда, в детстве. Это сейчас, вспоминая, он приписывает интонациям бабушки то, что ему кажется верным… А ведь она действительно ждала его, готовила ему эту замечательную комнату… И всякий раз ждала его потом, иначе зачем это всё было вообще в её глазах? Если бы не желала видеть — зачем бы просила оставить мальчика здесь? Наследство можно было оформить на бумаге, и не встречаясь с этим неприятным ей зятем, да и вообще отписать кому-нибудь другому. Она и терпела-то этого зятя только ради внука… чтобы видеть его — хотя бы раз в году, крошечными, отмеренными дозами.

Но вернемся к «золотому». Подчеркивает ли отказ мальчика от монетки бессеребничество отца? Отец не продает сына, сын не покупается… Но… так ли всё очевидно? Отец бросает совсем не случайные слова, он программирует сына, намекает ему, чтобы тот вспомнил их в будущем, тогда, когда…

«— Знаешь, Брайан, твоя мама мечтала, чтобы вот в таком месте была построена большая больница — светлая, красивая и такая нужная для сотен нуждающихся в помощи людей».

И сын — душа от души своего отца — отлично его понимает, на лету ловит его «месседж». Отец заронил нужную мысль в его голову — использовать богатства бабушки в будущем на благо людям. На благое дело. И… не те же ли бабушкины «золотые» мальчик потом возьмет и не подумает отказаться, получая наследство? Но только в гораздо большем количестве, всё сразу, а не по одной монетке… Кстати, если следовать той же логике, выброшенный в пруд золотой еще тогда мог принести много пользы какому-нибудь бедняку, не правильнее ли было научить ребенка отдать его кому-либо?

Но не важно. Главное другое…. Так вот, оказывается, для чего нужна была бабушка… для чего нужны были эти неприятные, бессмысленные поездки… Впрочем, цель оправдывает средства, ради благого дела и… мы это уже слышали не раз, правда? Мальчик не смог за все пятнадцать лет подарить бабушке ни слова любви, он не испытывает ни капли грусти и по ее кончине. Бабушка виновата? Наверно, и она тоже… Но маленький лорд Фаутлерой сумел добиться любви своего деда, потому что очень-очень хотел и готов был любить сам. И нашему мальчику это было совсем не трудно — видно же было, как она этого ждет! Не трудно. Но не нужно — спасибо папе…

А теперь, после ее смерти, юноша испытывает одну только радость: как хорошо! Мечта сбылась. Теперь мы построим больницу! Да, больница — это замечательно. Мальчик тоже вырос альтруистом и откровенно этим гордится… на фоне полнейшего равнодушия к смерти живого родного человека. Вот что сотворил любимый отец. Любовь к человечеству — и равнодушие к человеку, и это мы уже проходили, и чем это кончилось? Так что сотворил этот папа?

«Так я узнал, что являюсь единственным наследником состояния Голденбраун, и впридачу могу именоваться  лордом.

Мой статус меня совершенно не волнует. Я знаю, что теперь мечта моей матери исполнится, и на берегу озера будет построена больница — госпиталь имени Элизабет Голденбраун-Дойл».

Удаётся ли читателю порадоваться вместе с этим, уже взрослым, человеком? Нет, потому что читатель способен испытать жалость к чопорной, сухой, никому ненужной старухе. А герой — нет.

Мне почему-то вспомнился совсем другой выросший человечек, тоже обожавший свою мать, которая тоже готовила его для благих целей, и который ради этих целей прошелся по трупам миллионов людей. Конечно, такого может и не случиться конкретно с этим мальчиком. Он просто будет лечить других и жить для других, всё возможно. Плохо другое: он даже не понимает и, похоже, никогда не поймет, что мимо него одиноко прошла чья-то жизнь, и он не захотел ее украсить, хотя и мог. Не пожелал подарить ни любовь при жизни, ни даже минутку грусти после смерти…

От всего сердца благодарю автора за то, что подняла такой разговор, открыла такую сложную тему. Заставила задуматься о том, а что делаю я, не поступаю ли подобно этому папе? Прекрасный образец, как показать что-либо «от противного». Ведь показывая «не любовь», показываешь и ее возможность. А что может быть лучше и важнее этой темы — темы любви?