Автор рецензии, судья: Петр Вакс Твоя-моя не понимай, а только сюствуй

Финал, Поединок "A", раунд 1

Автор: Василий Логинов           
Произведение: «Маятник»

Автор: Елена Подобед    
Произведение: «Колодец»

Логинов Василий, «Маятник»

Этот текст я читаю впервые, значит, следует сказать о нем несколько слов. Для начала цитата.

«Маятник делает ленивое полудвижение вправо, потом до полного размаха влево, и вот уже полутоновое полудвижение теряет свою ползунковую половинчатость и становится размашистым полнокровным полилинейным движением, влево вправо, но полноприводная периодизация пойдет лишь назад вперед».

Прочитал я это и вспомнил фильм «Москва слезам не верит». За обидевшимся Гошей, возлюбленным главной героини, пришел муж подруги – чтобы уговорить его вернуться. Произошел такой диалог. Гоша: «Нет, это не недоразумение, а ее принципиальная позиция. Она тем самым обнаружила, что для нее социальный статус человека выше, чем мой – личный – социальный статус!» Муж подруги (после паузы): «Переведи».

Знаете, я тоже могу говорить не очень понятно. «Генотип проявляется в фенотипе в том случае, если рецессивная аллель находится в гомозиготном состоянии». «Дисперсия сопровождается спектральным разложением немонохроматического белого света на синусоидальные составляющие». И особенно «Нужно обтравить контур и сохранить в фотосере как епсу». Но зачем? Я же хочу, чтобы меня понимали. Желательно сразу, без помощи поисковых систем.

Известно, что любая социальная и профессиональная группа вырабатывает свой жаргон, чтобы создать некую общность посвященных в тайны этого жаргона людей, и чтобы понимание и доступ в эту группу были для остальных затруднены. Но другое дело проза: тут контакт между автором и читателем так важен, что затруднять понимание – значит читателя не уважать.

Впрочем, конечно, это такой художественный прием. И я, в общем, не против экспериментов (а данный текст иначе как экспериментальным я назвать не могу). Однако, кроме не всегда понятных слов, в этом тексте достаточно и другого непонятного. О чем, о ком речь? Что я должен почувствовать в этом калейдоскопе образов? Невероятно подробно, зримо описаны в самом начале посуда и едоки за столом. Зачем, какую роль они играют? Если роль зрительного образа героя в снах, то ведь гораздо важнее снящийся ему дед – и да, он описан тоже здорово. Но нельзя, мне кажется, одинаково подробно описывать буквально всё. Если бы художник, к примеру, с одинаковым тщанием отрисовывал передний, средний и задний планы, то разобраться в его картине было бы трудно.

Поэтому меня раздражают избыточно длинные фразы, с приданием прилагательного каждому существительному. Они мешают мне читать и понимать текст, не дают понять, о чем он и для чего я его читаю.

Ну вот навскидку хоть такая:

«Медленное его движение в воздухе сменяется стремительной молнией скольжения по полуокружности яйца... кланцц... от удара сорвавшегося ножа по тарелке в густом клейстере атмосферы ядра маятника зависает звук, сходный со скрипом деревянного рассохшегося стула –  скрип дерефян чэрз перешед в войс –  яйцо, мелкой рябью завибрировав при отрыве от тарелки, родив желеобразный крабовидный всплеск, взлетает и планирует в сторону хозяина четвертого ножа, и заканчивает невидимую нить своей траектории в зияющем проеме между белоснежной рубашкой и серой жилеткой».

Зачем мне знать, что проем зияющий, жилетка серая, а рубашка именно белая? Что всплеск не какой-нибудь, а крабовидный? Что это добавляет? Не говоря уже о стремительной молнии скольжения. Ясно и так, что если молния, то стремительна, а не ленива. И что если яйцо, то оно овальное («...по полуокружности яйца»)

Или вот такая, хотя здесь у меня уже другие замечания:

«На протяжении второй половины тридцатилетия; сразу после того дня, когда, возвращаясь таганскими переулками с первой в жизни гражданской панихиды, в полубессознательном состоянии после поцелуя такого непривычно холодного, почти каменного лба мертвого деда, я отдал целых десять рублей за просто так лысому подвижному человечишке со свинячьими глазками, полуверя, полуневеря его вертким уверениям вернуть деньги в понедельник при встрече в метро на Привокзальной, куда я, конечно же, не поехал; часто во сне я видел деда».

Если герой был в полубессознательном состоянии, не мог он увидеть, что человечишко (заметьте: не человек, а «человечишко», это уже характеристика!) лыс, подвижен, со свинячьими глазками и верткими уверениями. А пишу я это не с целью придраться – мог увидеть, не мог – а потому что это описание идет сразу после правильного, точного описания поцелуя в холодный лоб покойника. Тут бы читателю вздрогнуть, проникнуться трагедией, вспомнить свои такие же поцелуи (или нежелание целовать ушедших близких). А вместо этого внимание читателя внезапно поворачивает на случайного попрошайку. Эффект сочувствия смазывается, исчезает.

При всем своем недовольстве должен заметить, что текст мощный. Я это ощущаю даже без всякого понимания. И конечно, то, о чем мне намекнули в этом тексте человеческим языком – вызывает эмоции. Я согласен, что свой читатель у такого текста есть. Только это не я. Как хорошо, что в юности я читал другие книги.

Подобед Елена, «Колодец»

Теперь переходим ко второму рассказу, прочитанному уже дважды. Иногда странно наблюдать свою реакцию на произведения искусства (к которым я безусловно причисляю прозу, написанную хоть на бумаге, хоть на мониторе). Откроешь книгу, которую уже когда-то читал, или увидишь полотно, которое уже когда-то видел. С того раза ни порядок букв, ни мазки на холсте не изменились, они не могут сдвинуться с места. А реакция немного другая. Произведения не меняются, меняюсь я. И вот в рассказ «Колодец» я вхожу уже как в знакомую комнату – а она чуть иная. И Йохан другой, и Марта. Те же самые, но чуть-чуть... Ну, вы понимаете. Другие, и в то же время те самые, как актеры на сцене, которые исполняют один и тот же спектакль. Я сижу, развалившись на стуле, наблюдаю, как надрывается в колодце деревенщина, как дразнит его девушка, как мучается уже старый, древний Йохан – так мучается, что уже и не чувствует почти ничего... И думаю простые обывательские мысли. А если бы она была умнее и не швырнула кувшин? И они оба не разбились бы? Вдруг бы стали парой? И жили бы счастливо. Счастья хочется, его так мало... Но тогда не было бы рассказа. Значит, чтобы «Над вымыслом слезою обольюсь», нужны страдания персонажей?..

«Колодец», в отличие от «Маятника», простой и понятный рассказ. В первый раз он мне не очень понравился, «не впустил». Теперь я прислушался и ощутил ритм. Да, это тоже искусство – то, которое не утешает, не развлекает и не дает ни удовлетворения, ни надежды. Оно тычет тебя мордой в зеркало и говорит: посмотри на себя. Подумай о вечном: о смерти, о стыде, любви, жизни и страхе, принятии себя и своей вины, не суди да не судим будешь, но как же не судить?.. (Особенно если ты именно судья и должен выставлять оценки.)

Многие тексты – просто повод заставить тебя задуматься. Все поймешь, пожмешь плечами, и якобы забудешь, и все равно сутки после этого будешь думать и искать ответы, искать себя. А это не так уж и мало.

Оба рассказа почти равны по силе, однако определенное преимущество отдаю «Колодцу».