Автор рецензии, судья: Марина Рыбникова Один, кроме всех, или О дьявольском терпении и читательском недоумении

Полуфинал, Поединок "B", раунд 2

Автор: Георгий Гамсахурдия
Произведение: «Все. Кроме одной»

Автор: Виталий Крош
Произведение: «Дьявольское терпение»

Гамсахурдия Георгий
Все. Кроме Одной.

В этом мире, где всё стабильно неустойчиво, оказывается, есть кое-что, не поддающееся капризам перемен. И, если кто-то усомнится, что такое вообще возможно, я предложу обратиться к творчеству Георгия Гамсахурдии.

«В тот день перестали петь птицы, и пошел снег. Я протянул руку. Снежинка вздрогнула и растеклась по ладони. Холодает. Я по колено в снегу. Они больше не тают».

Нет, это не из «Снежинки на ладони», а из другого рассказа — заявленного в данном раунде, но у двух произведений одного автора и правда масса общего, и объединяет их, конечно, не метеорология, а особенности повествования, когда экономность в использовании лексики оборачивается, как ни странно, содержательной наполненностью. В рассказе «Все. Кроме Одной» в центре тоже тема любви, но решена она по-иному, чем в «Снежинке на ладони», а ещё автор предлагает поразмыслить над такими вещами, как свобода, независимость, право выбора и одиночество. Рассказ вычитан куда лучше, чем «Снежинка», хотя мелкие огрехи ещё попадаются. Например, в «Но я этого не замечаю, и передо мной все та же, пленящая юной наивностью, жизнерадостная фея» с запятыми не помешало бы разобраться, да и фея точно «пленяющая». О скольких феях слышала, все были «пленяющие». Все исключительно, без маркировки «кроме одной». А вот если говорить о «кроме», то данное уточнение всё же имеет место быть и относится к самому автору: Георгий в отличие от других участников конкурса остается до нюансов верен выбранной манере письма. В его произведениях много простых предложений, изложение тяготеет к афористичности, но при этом отличается образностью. Плоха ли подобная неизменность? Думаю, ничуть, поскольку она, как мне кажется, говорит лишь об одном: автор нашел свой стиль. А потому желаю Георгию дальнейших творческих успехов и новых интересных сюжетов, вручаю ему заслуженные шестьдесят баллов и отправляюсь прямиком на небеса. Нет, это не последствия чтения новеллы «Все. Кроме Одной» (всё же данный рассказ производит впечатление, прямо противоположное убийственному). Просто там, среди облаков, меня уже ждут не дождутся герои рассказа Виталия Кроша.

Крош Виталий
Дьявольское терпение

Мгм… Вот так история. И я вовсе не о конкурсном произведении Виталия, выпавшем мне во втором раунде полуфинала. Это я о своей нелегкой жизненной ситуации, ибо, подозреваю, весь христианский мир сейчас напрягся в томительном ожидании очередного судейского вердикта по поводу «Дьявольского терпения», и, чувствую, кое-кто не прочь даже помочь мне подкинуть в священный костер инквизиции дровишек, отплевываясь, дескать, гори она синим пламенем, сия бесовщина. Против инквизиции, боюсь, буду бессильна, но вот кое-что всё-таки смогу предложить читателям, возмущенным данным греховным текстом, а заодно, кстати, и накреативившему на тему дьявольщины автору: вместо того, чтобы подкармливать костер хворостом, попытаться взглянуть на текст под несколько иным, не религиозным углом и вместе со мной рискнуть разобраться, что же, помимо приписывания посланнику смерти несовместимого с его сущностью любовного чувства, может подвести автора под монастырь. Исключительно метафорический, разумеется.

Итак, чем же заинтриговывает читателя  Виталий Крош? Возможностью сесть вместе с его героиней-стюардессой в «Дуглас» и отправиться на встречу с самим Авадоном-Абадоном. Замысел не плох, и даже затея приписать ангелу смерти способность испытывать самое жизнеутверждающее человеческое чувство – любовь, на мой взгляд, криминалом не является. Ну хочется попробовать повенчать розу белую с черной жабой если не на земле, так в небе, – Бога ради. Вдруг да и получит Авадон прививку божественной любви, и да свершится настоящее чудо, «и смерти не будет уже». Куда хуже совсем другое — не та составляющая, которая имеет отношение к богословию, а та, что должна убедительно демонстрировать логику вполне себе определенных межчеловеческих отношений. Психологию дьявола я представляю очень поверхностно, а потому могу лишь приблизительно нафантазировать, что он может подразумевать под любовью, но ведь главная героиня, носящая имя Ника, что означает «победа», является обычной земной женщиной, а следовательно, её поведение, мысли и эмоции обязаны поддерживать читательскую веру в эту самую придуманную любовь, а не опровергать её. Что же получается на деле? Попробуем… не прочитать, а проговорить вместе с героями их диалог.

«— Ненавижу Шотландию. Когда-то там сжигали ведьм. Кстати, тоже рыжеволосых, как ты. Обожаю пожрать. Не так часто удается.

— Авадон… Что ты здесь делаешь?

— Как обычно: смерти, катастрофы, стихийные бедствия. А вообще-то я пришел за тобой.

— Ты врешь.

— Не забывайся.

— Я тебе не верю.

— Это должно было случиться.

— Но не сейчас. И не здесь.

— Тебя смущают еще 163 человека на борту? Ника…

— Что?

— Пойдем со мной.

— Нет.

— Я убью всех.

— Ты не сможешь…не имеешь права вот так…у каждого свой срок.

— Сначала загорится мотор. Потом он оторвется и угодит прямо в топливный бак. И будет взрыв. Никто не успеет ничего понять. Кроме тебя и, может быть, пилотов. П-фф, не смеши меня. Ангел-хранитель... Единственная, у кого тут есть ангел-хранитель, это ты.

— Демон-хранитель, если на то пошло... Абадон…?

— Одна минута... Я недоел.

— Почему? Почему ты просто не покончишь со мной и не заберешь к себе?

— Должны же быть у меня свои маленькие слабости.

— Авадон...

— Я знаю, что ты хочешь спросить.

— Почему именно я? Столько женщин на земле, почему именно я?

— А как же по-другому? А как же это еще иначе бывает? Ты не боишься?

— Боюсь. Боюсь, что когда-нибудь тебе все это надоест, и ты просто убьешь меня и все.

— Я мог сделать это тысячу раз. Но ты все еще жива.

— Отпусти меня.

— Я тебя не держу.

— Держишь. Я не могу быть с кем-то, пока ты рядом.

— Подумать только, ты не поверишь, но кроме тебя у меня есть еще дела».

Вот и поговорили, что называется. И если после данного диалога кто-то ещё сомневается в том, любовь ли это, может элементарно вложить сии реплики в уста обычных людей и попробовать идентифицировать, что же могут на самом деле испытывать друг к другу говорящие такое мужчина и женщина. Болезненное влечение в духе садо-мазо? Сгодится. Желание подразнить вызвавший любопытство эротического толка объект, с одной стороны, и в пару к нему страх перед доминирующим монстром? Тоже сойдет. Любовь? Да ничуть! Особенно мне понравился следующий обмен любезностями:

«— Пойдем со мной.

— Нет.

— Я убью всех»

Прямо шекспировские страсти. Любовь зашкаливает.

А вот это и вовсе порадовало:

«— Держишь. Я не могу быть с кем-то, пока ты рядом.

— Подумать только, ты не поверишь, но кроме тебя у меня есть еще дела».

А что, и впрямь отповедь любящего мужчины. Мол, и не воображай, что ты вся такая-растакая, ты только двадцать пятый пункт в моем ежедневнике, да и то всего лишь после ста пятидесяти четырех предыдущих особенно важных. После такого словоизвержения Нике, дабы соответствовать своему имени, вильнуть бы обтянутым униформой бедром, развернув его в противоположное от зарвавшегося полюбовника направление, и с улыбкой жалости припомнить незадачливому эгоцентрику есенинское: «Милый, милый, смешной дуралей…» Но героиня тем не менее делает парадоксальный вывод, что её любят.

Но ладно, допустим, диалог диалогом, в словах бывает скрыта далеко не вся правда. И, может, что-то осталось за пределами произнесенных фраз? Что-то такое, воистину говорящее о любви? Допустим, истосковавшиеся по предмету страсти мужские глаза? Вымученная улыбка, полная прорывающейся, хоть и тщательно скрываемой боли? Увы! Если и испытывает персонаж по имени Абадон тоску, то явно по пище, причем отнюдь не духовной, поскольку во время встречи с якобы возлюбленной ангел смерти ещё и умудряется с аппетитом уписывать утку. И зрелище данного процесса получилось не вполне эстетичное. Пренебрежение к объекту… даже не знаю, какого именно чувства, налицо. А глаза… Могу с уверенностью сказать только одно: они меняют цвет с каре-зеленого на черный. И это всё.

Кстати, насчет утоления голода. Вот этот эпизод звучит довольно-таки спорно:

«— Я недоел, — пояснил он и шумно сглотнул. В ту же секунду раздался взрыв».

Очевидно, Виталий хотел испугать своего читателя, но что ему точно удалось, так это вызвать улыбку: такое впечатление, что ангел смерти всё же недооценил степень своего насыщения. А материализовавшийся при этом огненный сноб, очевидно, являлся ангельским подельщиком, прятавшимся до сего момента в самолетных недрах.

Последующее «Он пожал плечами. — Должны же быть у меня свои маленькие слабости, — глухо ответил он и она вдруг почувствовала как ему плохо. Настолько, что захотелось обнять погладить по голове, прижать к груди. Его руки бесцельно гуляли по столу, не дотрагиваясь до нее» тоже почему-то ассоциируется не с душевными метаниями, а с фактом дурного самочувствия вследствие переедания.

Ну а теперь момент, который меня и вовсе потряс. Это тот самый случай, когда взывают к неким семерым: «Держите меня».

«— Держишь. Я не могу быть с кем-то, пока ты рядом.

— Он вдруг захохотал. Громко, в голос. И тут же снова стал самим собой. — Подумать только, ты не поверишь, но кроме тебя у меня есть еще дела.

Потом встал и выпрямился. Повернулся, собираясь уходить. Ей захотелось сказать ему что-нибудь. Неважно что. Он остановился, чуть повернул голову. Секундой позже почувствовал молчание и исчез. Лишь узколицый молодой человек у окна вдруг вздрогнул и стал удивленно осматриваться вокруг, потирая заспанные глаза.

Она все также не любила летать на “Дугласах”. Но все еще продолжала это делать, сама не зная почему. Или зная, но, не признаваясь даже самой себе. Ее тянуло именно к ним, хотя в небе летали уже самолеты и побольше, и посовременнее. Но Ника оставалась верна этим огромным, шумным машинам.

Никто не понимал ее, даже муж».

Давайте сопоставим первую и последнюю из процитированных фраз. Героиня не может быть рядом ни с кем, пока её держит (в её же интерпретации – любит) ангел смерти. Ладно, согласилась я с Никой, у кого каких причуд не бывает. Ну не может так не может, ну обрекла себя на добровольное одиночество — так лишь бы в радость. И каково же было мое удивление, когда я узнала о существовании мужа. Зато после того, как оцепенение от неожиданного открытия спало, до меня наконец-то дошел смысл кажущейся вполне безобидной фразы «муж объелся груш». Неслучайно, ой неслучайно в различных религиях мира есть вызывающие сомнения продукты питания. Так, в христианстве не очень хорошо зарекомендовали себя яблоки. Но я ни разу не слышала, чтобы с таким же недоверием относились к другому фрукту. Однако благодаря рассказу Виталия становится понятен скрытый, куда более драматичный смысл ещё одного высказывания – «висит груша, нельзя скушать». Не лампочка это электрическая, господа. Это самый что ни на есть дошедший до нас из глубин веков призыв не прикасаться к данному вроде бы съедобному плоду. Типа «не пей, Иванушка, – козленочком станешь». Но, очевидно, прецеденты всё-таки случались, раз попадались мужья не только попробовавшие груши, но и переевшие их. Видимо, опасность употребления в пищу груш и состоит в том, что процессом поедания можно увлечься, и тогда из разряда мужа — главы семейства мужчина переходит в разряд «никого». Вроде и есть, а при этом словно бы и нет. Ну да, так и получается, раз Ника переживает, что она ни с кем не может быть, пока Авадон её держит. (Вот эта формулировка в отличие от «любит» нравится мне куда больше.) Да, и ещё одно открытие поджидало меня, наряду с грушами. Никогда не думала, что хранить верность мужу, оказывается, от лукавого. А это и вычитывается из текста, раз при живом-то муже героиня скорбит, что пока ангел смерти проявляет к ней вышеобозначенный интерес, она не может быть с кем-то. А вот только перестанет проявлять, и можно будет с чистой совестью пойти вразнос.

Кроме того, я никак не могу понять, для чего Авадон вообще придумал встречаться с Никой. Демонстрировать свой аппетит он мог бы и в другом месте, а не на борту самолета, да ещё кому? Женщине, которой он моет уши, что якобы её любит? Странная прихоть. А если ангел смерти решил забрать с собой давно присмотренную жертву, то почему этого не совершает, а ломает комедию, делая вид, что не может покуситься на независимость и свободный выбор героини? Потому что не хочет причинить боль любимой женщине? Хм… любимой? Ой, стоп. Боюсь, сейчас мое повествование приобретет формат сказки про белого бычка.
И вот с этим: «Она была достаточно молода, чтобы не забывать прошлого и не думать о будущем», — я бы тоже поспорила. По-моему, помнят прошлое, но уже не думают о будущем как раз старики, а не молодые люди.

А уж что остается для меня и вовсе безнадежной загадкой, так это сверхидея. Ради чего написан данный текст, даже предположить получается плохо — из-за вышеприведенных неувязок.

Резюмирую. Пока дьявол в рассказе терпел, читатель в моем лице недоумевал. Степень моего недоумения могу оценить по шкале сорок баллов. Меньшее количество баллов своему недоумению присвоить не могу: слишком свежи в памяти воспоминания о куда более сильном «Окне навылет».